Век двадцатый
Д. Затонский, Век двадцатый. Заметки о литературной форме на Западе, Изд. Киевского университета, 1961, 259 стр.
Подзаголовок этой интересной книги несколько уже ее содержания: в книге «Век двадцатый» идет речь не только о «литературной форме на Западе», но и о многих других сторонах литературного процесса в странах капиталистического мира. Вместе с тем в этом подзаголовке полемически подчеркнуто стремление Д. Затонского говорить о самой сущности искусства, не отделываться общими рассуждениями.
Выдвигая на первый план вопрос о своеобразии современного реалистического искусства и о месте в нем социалистического реализма, Д. Затонский вместе с тем развертывает в своей книге убедительную, боевую критику модернизма, показывая свое уменье вести доказательную и принципиальную полемику с типичными для нашего времени явлениями буржуазной идеологии в области литературы.
Особенности развития реализма в мировой литературе XX века рассмотрены в книге широко, на богатом и разнообразном материале. Хочется поддержать в принципе стремление Д. Затонского к широким масштабам исследования: это стремление порождено не просто читательским интересом к различным литературам мира, а самой спецификой современного литературного процесса. Для него характерно все более широкое и сложное взаимодействие, многих литератур, требующее от исследователя уменья ориентироваться и в национальном своеобразии той или иной литературы, и в международной литературной ситуации. Соотнесение национальной специфики и общих закономерностей литературного развития в ряде стран – в данном случае в странах капитализма – требует не просто больших знаний, но и своеобразного научного глазомера, угла зрения. Этот угол зрения найден в книге Д. Затонского удачно: он определяется принципиальным критерием советского исследователя, опирающегося на принцип конкретно-исторического подхода к литературе современности.
Рассматривая литературу капиталистического мира в ее живой сложности и неоднородности, в борьбе направлений, исследователь с полным основанием осуждает понятие «стиль эпохи», за последнее время вновь пущенное в обращение некоторыми нашими критиками. «…Всякая попытка навязать своему времени «стиль эпохи», – пишет Д. Затонский, – даже если она далека от сознательной реакционности – является начинанием субъективистским, явно антинаучным» (стр. 7).
В связи с этим Д. Затонский остро ставит вопрос о новаторстве подлинном и о лженоваторстве, «…мы считаем необходимым, – пишет он в начале своей книги (стр. 9), – подвергнуть критическому разбору псевдоноваторский характер модернистской литературы и противопоставить ей теорию и практику современного – реализма (в первую очередь – реализма социалистического)».
Важен общий подход Д. Затонского к исследованию реалистического искусства в современных капиталистических странах. Он не проводит механического разграничения между реализмом критическим и реализмом социалистическим, с полным основанием он противопоставляет их вместе, в целом – искусству модернизма. При этом принципиальное эстетическое различие между реализмом критическим и социалистическим истолковывается Д. Затовским не в вульгарно-политическом плане и не в плане догматического сопоставления произведений, написанных различными методами, а посредством тонкого и вдумчивого анализа литературных произведений. Наблюдения Д. Затонского над творческой манерой Э. Хемингуэя, Дж. Стейнбека, Г. Бёлля, Борхерта помогают глубже понять индивидуальные особенности этих писателей – и оценить их в целом как группу явлений, при всем своем различии связанных определенными эстетическими позициями. Глава «Таким тебя сделала война…», посвященная двум «потерянным поколениям» – осмыслению первой и второй мировых войн в литературах капиталистических стран, главы «Принцип айсберга», «Автор уходит за кулисы» богаты тонкими и важными наблюдениями. Д. Затонский сумел показать многое из того нового, что внесено реалистами XX века в развитие различных жанров литературы (особенно в развитие романа), в принципы композиции художественного произведения, в принцип раскрытия психологии действующих лиц.
Высоко ценя достижения критического реализма последних десятилетий, Д. Затонский вместе с тем далек от некритического отношения к крупнейшим представителям этого направления. Он с полным основанием говорит о сложном воздействии модернизма как одного из проявлений буржуазной действительности, которая конечно же, влияет на писателя, живущего в ее условиях и сама по себе, независимо от идеологических и эстетических явлений, порожденных ею. Анализируя ряд произведений критического реализма, Д. Затонский приходит к верному выводу. «Но это уже само по себе показывает, – пишет он, имея в виду свой анализ восприятия действительности у некоторых художников критического реализма, – сколь нечеткой, чтобы не сказать призрачной, бывает порой граница между художественными установками Борхерта, Бёлля, Сарояна, Хемингуэя, с одной стороны, и эстетикой модернизма – с другой» (стр. 154).
Д. Затонский соотносит критический реализм XX века и с его предшественниками – великими реалистами XIX века. И здесь ему удается оттенить своеобразие различных эпох в развитии критического реализма убедительно и тонко, а не декларативно. «Искусство призвано не копировать, а отражать бытие, одновременно объясняя его, выделяя в нем типическое, подчеркивая тенденции роста и решительно осуждая отсталое, умирающее, реакционное» (стр. 191), – пишет исследователь. И, продолжая свою мысль, доводит ее до важного вывода: «…Бальзак готов прибегнуть к условным средствам, чтобы добиться безусловности результатов, то есть выразить «высшую истину искусства».
Хемингуэй, Ремарк и другие, напротив, любой ценой стремятся к достоверности формы – даже за счет содержания… «А в результате – могучие крылья реалистического искусства оказываются связанными, его втискивают в некое прокрустово ложе частных предубеждений и запретов» (стр. 192). Д. Затонского никак нельзя упрекнуть в недооценке реалистов XX века. Тем более важно его стремление увидеть значение их вклада в развитие реализма – в соотнесении с другими этапами этого творческого метода.
К сожалению, разделы книги, посвященные социалистическому реализму в литературах капиталистических стран, недостаточно богаты материалом. Читатель найдет в них прекрасно сделанный анализ блестящего романа Луи Арагона «Страстная неделя», относящийся к числу бесспорных удач Д. Затонского. Но верный тезис о социалистическом реализме как о новом этапе развития мирового искусства, как о явлении, имеющем уже сейчас общечеловеческое и всемирное значение, должен быть подтвержден столь же убедительно и. так же богато, как и другие основные положения книги. Очень жаль, что Д. Затонский не ввел в свою книгу анализ творчества Шона ОКейси, романов Ж. Амаду, Д. Олдриджа. Поскольку исследование развивается по преимуществу в пределах прозы, то хотя бы эти авторы должны были занять свое место среди других писателей XX века, без которых нельзя представить себе развитие современного романа.
Творчество этих писателей, будучи введено в исследование, еще более укрепило бы основное противопоставление реализма модернизму, проходящее через всю книгу Д. Затонского, сделало бы еще более убедительным его тезис о том, что подлинное новаторство XX века заключается в произведениях писателей-реалистов, а не в экспериментах авангардистских течений или авторов «нового романа» вроде Роб-Грийе, Бютора или Саррот.
С полным основанием Д. Затонский связывает в единую цепь явлений авангардизм, декадентство, модернизм, указывая и на их различия, «…если к какому-нибудь литературному направлению приложим термин «антиреализм», – пишет Д. Затонский, – то это именно к современному авангардизму» (стр. 205).
В книге показана специфика некоторых художественных средств модернизма XX века в ее новых, только ей присущих чертах. Вполне уместна полемика, которую Д. Затонский ведет с В. Днепровым, оспаривая его мнение о том, что модернизм «лишь паразитирует на отдельных, вырванных из контекста приемах реалистического искусства» (стр. 200).
Интересную, содержательную, боевую книгу написал Д. Затонский. Если и хочется поспорить с ним, то скорее по некоторым вопросам второстепенного характера.
Так, например, нельзя согласиться с мнением Д. Затонского относительно того, что герои Хемингуэя, Ремарка, Борхерта, несмотря на столь существенные различия между ними, ведут свою родословную от «маленького человека» Достоевского (стр. 57). Далее Д. Затонский ссылается на сходное мнение Т. Мотылевой, высказанное в статье «О некоторых вопросах реализма XX века», но оговаривает, что «маленький человек» (его Д. Затонский все же ведет от героев Достоевского) «становится для указанных писателей своим героем и является, таким образом, новым эстетическим качеством, ранее неизвестным в литературе» (стр. 58).
Так как же в итоге – идет родословная американских и немецких юношей, искалеченных империалистическими войнами, от Макара Девушкина и Мармеладова или нет? Я убежден, что Д. Затонский совершенно прав, когда он подчеркивает своеобразие «героев» названных им писателей, а не их предполагаемую зависимость от так называемого «маленького человека» у Достоевского. Я полагаю, что Т. Мотылева заблуждается, когда она видит и пытается установить такую прямую связь между Достоевским и названными выше писателями. Я убежден, что образы их героев сложились без всякой связи с эстетикой Достоевского и порождены условиями, которые весьма отличны от условий, воспитавших «маленького человека» у Достоевского. А кроме того, разве все герои Хемингуэя – «маленькие люди»? Относится ли это к пулеметчику Ревену из новеллы «Американский боец»? К журналисту Роллингсу из «Пятой колонны»? К образам Пилар и Ансельмо? Хемингуэю вообще чуждо понятие «маленького человека», не надо ему его навязывать. Для Хемингуэя в каждом честном человеке, живущем своим трудом, заложены высокие человеческие качества, черты подлинной личности, даже если это бедный старый рыбак или неудачник Генри из романа «Иметь и не иметь». Хемингуэй видел, как простые люди поднимаются против своих угнетателей и становятся героями, и рассказал об этом в лучших сценах романа «По ком звонит колокол», каковы бы ни были острейшие противоречия этого романа.
Если и правомерно то обобщенное суждение о Хемингуэе и Ремарке, к которому столь часто обращается Д. Затонский, то с серьезным ограничением: в пределах темы первой мировой войны в произведениях 20-х годов – ив пределах повторения этой темы у позднего Хемингуэя.
Кроме всех этих доводов, остается еще одно убедительное доказательство искусственности сопряжения Ремарка и Хемингуэя: надо помнить, что, каков бы ни был успех Ремарка у нашего читателя, писатель этот и по таланту, и по культуре художественного мастерства слишком уступает Э. Хемингуэю. Разве из-под пера Хемингуэя выходило когда-нибудь что-нибудь подобное «Жизни взаймы» – роману, в котором так наглядно продемонстрировал Ремарк свою невзыскательность, нетребовательность к себе, опасную способность соскользнуть в плоскость пошлой беллетристики?
В книге такого рода, как труд Д. Затонского, большего внимания заслуживал Томас Манн – и как художник мирового масштаба, чей опыт обязательно должен быть учтен, когда мы говорим об искусстве XX века, и как глубоко своеобразный мастер романа, как один из обновителей этого жанра. Томаса Манна не хватает в большой картине литературы XX века, намеченной Д. Затонский. Это тем досаднее, что Т. Манн ~ не просто еще один писатель в добавление к тем, о которых говорит исследователь: Т. Манн – одна из проблем реализма XX века.
И, наконец, последнее. Жаль, что в работе Д. Затонского не освещено развитие тех художников, в чьем творчестве эстетика критического реализма – под воздействием тех или иных причин – преобразуется в эстетику социалистического реализма. Это сложная и большая исследовательская проблема, требующая к себе особенно внимательного и вдумчивого подхода, заставляющая вникнуть в диалектику художественного развития больших художников. Как не вспомнить в связи с этим имя покойного М. Садовяну – крупнейшего представителя школы критического реализма в румынской литературе, который стал писателем социалистического реализма? Как не обратить внимания на пример А. Цвейга, замечательного немецкого прозаика XX века, в творчестве которого за последние десять – пятнадцать лет совершаются плодотворные и глубокие сдвиги? Явления такого рода, конечно, относятся к специфике литературы «Века двадцатого».
Впрочем, нельзя же требовать от сравнительно небольшой по размерам книги, чтобы она ответила на все вопросы, которые интересуют не только ее автора, а и читателя. Д. Затонский может сказать: «Я писал о том, что казалось важным мне, – и это мое авторское право». В целом же можно порадоваться, что появилась эта смелая, острая и нужная книга. Остается пожелать, чтобы ее переиздали, так как тираж – десять тысяч экземпляров – уже сделал ее, наверное, редкостью в наших магазинах. А наш читатель, так живо обсуждающий и обдумывающий Явления, о которых пишет Д. Затонский, найдет в его книге много полезного и интересного.