Ведьмы и богини в современной прозе

В современной прозе, входящей в списки «серьезных» литературных премий, все чаще появляются романы пограничного направления, определяемого как магический реализм, гиперфикшн или фантастический реализм. Вроде и не фэнтези, но уже за пределами позитивистского материализма.

Магическо-реалистическая диффузия происходит с различными образами, мотивами, сюжетными схемами и персонажами. Лояльность современной культуры к фантастическому дает заметить, что если в ней появляются такие традиционные мистические фигуры, как, скажем, ведьмы, то они описываются иначе, действуют иначе и оцениваются иначе, чем в прошлом. В кино это легко проследить, посмотрев, например, фильм Роберта Стромберга «Малефисента» (ведь все помнят сказку про Спящую красавицу и могут сравнить). В литературе интересное переосмысление традиционных фигур тоже считывается.

В классической русской прозе женские персонажи, связанные с фольклором и демонологией, появляются в период сентиментализма и романтизма. В балладах В. Жуковского, повестях О. Сомова и др. их образы еще лишены подробной проработки и узнаваемой индивидуальности: это ожившие фольклорные матрицы, а не героини. Несколько десятилетий спустя Н. Гоголь создает более яркие женские образы, связанные с фольклором и религиозными, христианскими представлениями. Но их функциональные и характерологические особенности ограниченны; в сущности, инфернальные героини гоголевской прозы либо нуждаются в защите и помощи героя, либо представляют собой опасные для него силы. В том случае, если их «сверхъестественная» сущность является результатом беды (например, погибшая панночка в повести «Майская ночь, или Утопленница»), девы обращаются к герою за помощью, чтобы он вытянул их из нечистого сверхъестественного мира. Если же сверхъестественная сущность является личным выбором «ведьминского» персонажа или никак не поясняется, он непременно опасный и отрицательный (например, тоже панночка, но уже в «Вие»). Патриархальное христианство правит бал, и героиня-ведьма «нормальной» и позитивно оцененной в нем не бывает.

Образ женщины-ведьмы получает развитие в повести А. Куприна «Олеся» (1898). Здесь очевидная инфернальность героини подается автором как нечто органичное, и героиня описывается положительно. Герой видит, что Олеся — ведьма, но опасение сменяется позитивно окрашенным удивлением и искренней заинтересованностью. В «Олесе» проявлена чувственность, телесность; в повести недвусмысленно дается понять, что у Олеси был секс с главным героем, да и сама она впрямую проговаривает сожаление, что у них не был зачат ребенок. Для писателей того времени откровенное подчеркивание сексуального контакта нехарактерно, и возможность столь недвусмысленного заявления обусловлена инаковостью героини: опираясь на местный, полесский, фольклор, автор описывает Олесю как полесскую ведьму, выводя за рамки привычных представлений, и потому может позволить себе высокую степень откровенности.

В «Олесе» колдовские способности героини и реализация чувственности по-прежнему не поддерживаются внешней средой, но уже не осуждаются ни героем, ни автором. Олеся — хронологически первый женский демонологический персонаж русской прозы, не являющийся отрицательным.

Закономерно, что семантика образа и функциональные особенности женских демонологических персонажей продолжили эволюционировать. Это легко увидеть на материале романов «Сердце Пармы» и «Медведки».

Роман Алексея Иванова «Сердце Пармы» впервые опубликован в 2003 году (окончательная версия текста и полное название «Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор» существует с 2006 года). Текст напрямую связан с уральским, пермским топосом и стал для писателя отправной точкой на пути осмысления и описания Урала в рамках художественного и документального дискурсов. Создавая систему демонологических персонажей и конструируя мифологию края, Иванов опирался на реально существующую систему верований, главным образом на поверья вогульской мифологии и на уральский фольклор. В том числе и при создании женских образов ¹.

Главный женский персонаж романа «Сердце Пармы» Тичерть — ламия, полудемон-получеловек. Она находится в сложных взаимоотношениях с ключевыми героями, образами и персонажами:

– дочь локального правителя;

– одно из воплощений богини края Сорни-Най (Вагирйомы, Золотой бабы), дух которой обороняет край от посягательств московитов;

– воспитанница няньки Айчель, которая, как окажется, тоже была ламией и тоже воплощала Сорни-Най;

– супруга главного героя, князя Михаила, сына ставленника Москвы;

– мистическая жена хумляльта Асыки, борца за местную самобытность (особую пикантность сюжету добавляет то, что именно против Асыки воюет князь Михаил).

Впервые читатель узнает о Тичерти как о дочери чердынского «князца» Танега. Правивший Чердынью князь Ермолай про себя решает: «…когда Мишке наступит пора уезжать в Чердынь, он женит его на Танеговой девчонке. Будет Мишка князем по всем законам — и по русскому, и по пермскому. А Танег, пьяница, за баклагу дочь хоть сейчас отдаст».

При битве за город Танег последним вздохом благословляет будущего правителя края Михаила и свою дочь Тичерть на брак. И Танег, отец Тичерти, и Ермолай, отец Михаила, погибают.

Страшное побоище и смерть отца травмируют Михаила. Он теряет Тичерть из виду на несколько лет, и именно встреча с ней возвращает князя к жизни. Тичерть сама подходит к Михаилу и надевает венок ему на голову, первая выбирает его, продолжая линию судьбы, обозначенную на усть-вымском пожарище.

Для читателя, незнакомого с романом и уже немного запутавшегося в экзотических именах, обозначим еще раз ключевое: местная принцесса Тичерть в самом начале связана с территорией, так как она: 1) единственная дочь местного князя; 2) воспитывается нянькой, которая в отношениях с местным инфернальным героем; 3) тоже в отношениях с Асыкой, но уже после няньки; 4) обладает магическими способностями, которые в большинстве проявлений связаны с территорией и ее защитой.

Через некоторое время после поражения Перми в битвах с московитами ламия сходит с ума, что можно интерпретировать как полный отказ этого персонажа существовать в мире, в котором Пермская земля теряет самостоятельность. В то же время демоническая ипостась ламии сохраняется и продолжает действовать: с помощью вогульской магии и обмана она парализует работу дозора, который не оповещает вовремя Покчу и Чердынь о наступлении вогулов.

Даже бытовые сцены с Тичертью прорастают инфернальностью. Эти проявления могут быть связаны не только с территориально-охранными задачами, но и с женской сущностью ламии, и тогда магия сплетается с сексуальной привлекательностью:

У колодца Чертовка, княжья жена, переливала из ведра в бадью воду. Ничего не говоря, Венец рухнул у бадьи на колени и стал пить. Оторвавшись, он прислонился спиной к колодезному срубу и снизу вверх глянул на Тичерть.

Она молчала, разглядывая хмельного дьяка.

1. См. нашу статью «Демонология географии» [Гуськова 2018], посвященную своеобразной уральской мифологии в книгах А. Иванова, О. Славниковой и др. Женские персонажи, играющие важную роль в этих произведениях, были проанализированы в той статье по касательной, и теперь я остановлюсь на них подробнее.[↩]