В своем кругу

Среди российских изданий в минувшем году под рубрикой «Филология» значатся 5193 позиции. Две трети этого перечня (по меньшей мере) производны, само собой, от лингвистики. Но ведь из оставшихся полутора тысяч, пусть даже тысячи, книг и брошюр (авторефераты не в счет) про текущую словесность – от силы сотня! А уж поэзии наших лет посвящено лишь десяток-другой, не больше. И тут в 2017-м почти одновременно вышли дебютные книги двух критиков, живущих в одном городе, что не может не располагать к их чтению и сопоставлению.

Сближает издания многое. Авторы хотя и не одногодки, но принадлежат к одному литературному поколению тридцатилетних (пусть и к разным его возрастным рубежам), оба после филфака Уральского университета стали кандидатами наук и выступают в периодике со стихами и критическими статьями, причем как критики особенно внимательны к творческим занятиям ровесников и земляков. Понятно, что многие фамилии и названия, фигурирующие в одной книге, наличествуют и в другой. Очевидна и композиционная перекличка изданий, начинающихся статейными разделами и продолжающихся внушительным сводом рецензий. Но как эти книги меж собой разнятся.

Уже видом своим они контрастны друг другу. Книга Ю. Подлубновой о современной уральской поэзии «Неузнаваемый воздух» отформатирована по вертикали (помните осуществленную Татьяной Бек и Владимиром Медведевым серию «Самые мои стихи»?) и при скромном количестве страниц благодаря их высоте и рачительной верстке вмещает буквенный объем, пожалуй, равный содержимому книги статей и рецензий К. Комарова «Быть при тексте», где страниц в три с лишним раза больше.

«Неузнаваемый воздух» «по-дамски» ухожен, издательство Марины Волковой, выпустившее и некоторые из рецензируемых тут сборников, польстило автору, не без оформительского кокетства вынеся ее фотографию на переплет. Да и внутри книги все продумано: открывается она содержанием, внятно ориентирующим, какие проблемы и персонажи возникают на каких страницах, завершается сводом упомянутых в ней источников, а каждый материал атрибутирован по первой публикации. «Быть при тексте» смотрится куда демократичней. Выпущенный по лицензии Ridero под маркой издательского дома «Выбор Сенчина», сей том на пути к читателю, судя по всему, избежал редакционной подготовки и разреженным пространством страниц, где строчкам слишком просторно, стал напоминать пляжное чтиво. Содержание, названное почему-то оглавлением, завершающее здесь книгу, к сожалению, «немое», поскольку подзаголовки, указывающие на литературную конкретику статей и рецензий, в этот свод не попали, что, само собой, не способствует читательской навигации.

Солидные критические труды обычно не пишутся, а составляются из прежде опубликованных материалов. Но в данном случае это не сборники, а книги, чье смысловое единство задается уже начальными текстами. И если Подлубнова очерчивает свои интересы территориально и жанрово, то Комаров, открывая личный том пафосным монологом о критике как таковой и о своем месте в ней, не ограничивается ничем. При этом он особо подчеркивает литературную суть критического дела: «Вся история русской критики убеждает нас, что русскому критическому мышлению всегда было присуще образное начало» [Комаров 2017: 12]. И хотя тут не обошлось без велеречивости («Я люблю, когда критическое слово «танцует», то есть вектор его непредсказуем и его «па» в своей внутренней оправданности неисчерпаемы» [Комаров 2017: 13]) и очевидных натяжек (Брюсов, Гумилев, Адамович писали критику без образных виньеток), азартный призыв «люби чужое слово как свое» настраивает если не на то, что у Розанова, Чуковского, Шкловского, упоминаемых как ориентиры, появился достойный наследник, то хотя бы на то, что читателю «Быть при тексте» будет не скучно.

Чтение получилось и впрямь любопытным, хотя и показало, что амбиции пишущего преобладают пока над возможностями. Внимательный едва ли не в каждом случае к названиям обсуждаемых книг, Комаров титулом собственной определил свою критическую позицию. Понятна его полемическая заостренность (в изданиях самого разного толка у нас столько развелось рецензионного высокомерия и, с другой стороны, квазифилологического умничанья), но не слишком ли скромная для критика роль этим императивом обозначена? А как быть с текстом жизни, с собственным, наконец, текстом – тут внешней, пусть самой близкой, расположенностью не обойдешься…

Не удивительно, что, пообещав «быть при тексте», Комаров много и охотно цитирует: в книге немало персональных характеристик, где слова автора совмещаются с выделенными курсивом строчками поэта или прозаика. Допустим, так, как в эссе о Светлане Кековой (где ее слов вряд ли меньше, чем слов критика): «Поэту удается прозревать «такие подробности быта, / за которыми время текущее скрыто…«» [Комаров 2017: 156]. Вот тут-то бы и привести пример-другой, чтоб и я, читатель, поверил этой констатации и благодаря зоркости критика тоже их в стихах разглядел. А иначе приходится, и не раз, верить критику на слово, как сам он поверил поэтовой декларативности.

В отличие от большинства коллег Комаров охотно ссылается и на их высказывания. Внимание похвальное, но когда в статье о поэзии Александра Кушнера встречаешь восемь чужих суждений, семь из которых автор статьи полностью поддерживает, не можешь не напомнить критику его собственный упрек другому: «Зачем здесь чужое слово, ведь прекрасно можно обойтись своим?!» [Комаров 2017: 239]. Не к лицу Комарову и та извиняющаяся робость, с какой в этом же случае он позволил себе «вовсе уж осмелиться» заговорить о том, что «некоторая настороженность, появившаяся среди знатоков творчества Кушнера в последнее время, видимо, имеет под собой основания…» [Комаров 2017: 108]. В отличие от литературоведа и подобно лирическому поэту, критику пристало вести речь от первого лица. Своего. У Константина Комарова оно есть. И ему соответствующий слог – тоже.

Отстаивая понимание поэзии как пространства свободы, критик демонстрирует подобную раскрепощенность в собственном слове. О том, что ему ведомо искусство не только сочинять, но и читать стихи (а таковым, кажется, не все стихослагатели владеют), свидетельствует, в частности, аналитический комментарий к отдельным стихам Бориса Рыжего или Марии Ботевой. Убедительна его взыскательность в отношении пишущих стихи (см. такие его статьи, как «Только затылки» или «Последствия привычки») и пишущих о стихах (см. его нелицеприятные соображения про некоторые публикации о Борисе Рыжем). Точно выявляется в третьем разделе книги стилевая самобытность и прозаиков – Р. Сенчина, М. Палей, Е. Касимова, И. Сахновского, А. Новикова. С позиции «право имеющего» ведет Комаров и анализ работ соседей по критическому «дому».