В поисках выражения реального

Ужас охватывает, когда поднимаешься по лестнице дома, где «жил» Раскольников, и отсчитываешь те самые тринадцать ступеней последнего марша, о которых говорится и в романе; или когда, выйдя «от Раскольникова», проходишь мимо бывшей дворницкой с теми самыми двумя ступенями вниз, где Раскольников взял топор, чтобы совершить убийство¹. Невозможно поверить, что герои Достоевского не жили в этих, так точно указываемых им местах. Иллюзия реальности поразительна.

Город с его домами, дворами и лестницами, особенно лестницами, служит как бы продолжением петербургских романов и повестей Достоевского. Это необходимая их часть. То же впечатление от Старой Руссы как «части»»Братьев Карамазовых». Несмотря на то, что Русса была наполовину уничтожена во время войны, ощущение «подлинности» не менее сильно и сейчас от тех мест, где происходило действие романа, чем даже от старорусского дома, где жил Достоевский. Петербург, Старая Русса, Павловск – это те «сценические площадки», на которые выводит Достоевский события своих произведений. Подлинность сцены поддерживает ощущение подлинности действия.

Произведения Достоевского рассчитаны на это ощущение доподлинности и поэтому переполнены «реквизитом». Этот «реквизит» составляет существенную черту самой поэтики произведений Достоевского. Читатель многое теряет, если он не знает тех мест, где происходит действие произведений Достоевского, ибо Достоевскому важна обстановка действия, но он не столько описывает ее, сколько на нее ссылается, как на «знакомую» – ему самому и его читателям.

Достоевский нуждался в этом «реквизите» не только для того, чтобы убедить читателя в реальности создаваемых им событий, но также, чтобы убедить в них себя самого. А. Г. Достоевская вспоминает, как Достоевский водил ее но Петербургу и показывал ей места событий его романов. «Федор Михайлович в первые недели нашей брачной жизни, гуляя со мною, завел меня во двор одного дома и показал камень, под который его Раскольников спрятал украденные у старухи вещи» ².

Вряд ли, конечно, Достоевский рассчитывал на то, что его читатели найдут именно этот описываемый им в «Преступлении и наказании» камень или тот дом, в котором поселился Раскольников, и убедятся, что на последнем марше его лестницы действительно ровно тринадцать ступенек. Топографическая точность была скорее методом его творчества, чем его художественной целью. Подобно тому как актер «перевоплощается» в создаваемых им героев, так и Достоевский сам «верил» в действительность им описываемого и перевоплощался в верящего в него.

Особенно «верил» Достоевский в своих рассказчиков – тех, кого он создавал, чтобы заставить рассказывать или записывать события вместо себя. Поэтому также он верил и в камень, под которым Раскольников спрятал драгоценности убитой им старухи. Он мог верить и в то, что некоторые события, случившиеся с его героями, произошли именно с ним: он создавал не только многочисленных рассказчиков и хроникеров своих произведений, но «творил» и самого себя. Жизнь была для него в какой-то мере «самотворчеством», и между ним и его рассказчиками была некая духовная близость – близость в облике, манере, в азартном отношении к жизни, в самобичевании. Эта близость с образом рассказчика была несравненно большей у Достоевского, чем, например, у Гоголя или Лескова, создававших типы своих рассказчиков по преимуществу в «этнографическом» или социальном разрезе. Гоголю и Лескову рассказчики были нужны, чтобы устранить себя полностью из сферы повествования, «перепоручать» рассказ совсем непохожим на автора лицам, – Достоевскому же рассказчики и хроникеры были нужны, чтобы ввести самого себя в действие, максимально это действие объективировать, создать необходимое соучастие рассказчика в рассказываемом³.

Достоевский не «сочинял» действительность, а «досочинял» к ней свои произведения. Зацепившись за действительный факт, за реальную местность, случайную встречу, газетное сообщение о каком-либо происшествии, репортаж о судебном процессе, он давал всему этому продолжение, населял увиденную им улицу, открывал двери в квартиры, сходил в подвалы, наделял биографиями встреченных им прохожих, оживлял судебные показания деталями и продолжениями.

Характерен самый процесс творчества Достоевского, неоднократно и подробно им описанный.

«Я люблю, бродя по улицам, присматриваться к иным, совсем незнакомым прохожим, изучать их лица и угадывать: кто они, как живут, чем занимаютсяи что особенно их в эту минуту интересует». Достоевскому приходит в голову целая история по поводу встреченного им мастерового с мальчиком. А далее: «И вот ходишь-ходишь и все этакие пустые картинки и придумываешь для своего развлечения» ##«Полн. собр. соч. Ф. М. Достоевского», т. IX, ч. 1, СПб. 1895, стр.

1. См.: Д. Гранин, Тринадцать ступенек, в кн. «Примечания к путеводителю», «Советский писатель», Л. 1967, стр. 263 – 272; его же, Дом на углу, «Литературная газета», 1 января 1969 года.[↩]
2. А. Г. Достоевская записала это на одном из экземпляров сочинений Ф. М. Достоевского (издание 1906 года), – см. об этом: Л. Гроссман. Семинарий по Достоевскому, ГИЗ, М. – Пг. 1922, стр. 56.[↩]
3. Только «Преступление и наказание» не имеет рассказчика, но в своем первом замысле Достоевский пытался вести рассказ от лица самого Раскольникова. От этого замысла пришлось отказаться: видимо, рассказ убийцы о совершенном им убийстве не мог быть совершенно свободным, «искренним» и глубоким (см. записные книжки Достоевского в издании: Ф. М. Достоевский, Преступление и наказание. Издание подготовили Л. Опульская и Г. Коган. Серия «Литературные памятники», «Наука», М. 1970).[↩]