№6, 1989/История литературы

В поисках идеала. Беседу вела Евг. Иванова

Доктор теологии, профессор истории и теологии университета имени Фридриха Александра в Эрлангене (ФРГ) Фэри фон Лилиенфельд выступила с докладом о Киевско-Печерском патерике на конференции в ИМЛИ, посвященной 1000-летию крещения Руси. Но наша беседа с ней касалась не только узкоспециальных проблем.

Е. И. Прежде всего хотелось бы знать ваше мнение о конференции «Тысячелетие крещения Руси и проблемы развития культуры», которая проходила у нас в Институте. Для нас эта встреча в рамках общей конференции богословов, историков, философов и филологов является, мягко говоря, не совсем обычной и, думаю, не повторялась со времен «Религиозно-философских собраний» начала века, то есть лет примерно семьдесят. Показался ли вам плодотворным состоявшийся разговор?

Ф. Л. Советский Союз я посещаю с 1967 года, то есть двадцать один год, но в таком собеседовании участвую впервые. В этот раз я приехала сюда сразу после Америки, где принимала участие в конференции, посвященной значению крещения Руси. Американский симпозиум также был по-своему интересен, но там не было такого разнообразия участников. Конференция в ИМЛИ показалась мне гораздо более разнообразной по составу, здесь были и представители естественных наук, один из докладов делал такой замечательный мыслитель, как академик Б. Раушенбах, искусствоведы, от имени которых выступал Вагнер, и, как БЫ правильно сказали, богословы, историки, филологи. Соединение столь разных людей очень продуктивно в том отношении, что позволяет гораздо более многосторонне осмыслить значение крещения Руси, оценить масштаб этого явления. Можно сколько угодно спорить, где крестился князь Владимир, на Корсуне или принимать киевскую версию, но главное все-таки не в этом. Главное в том, какой смысл имело крещение для духовной жизни Руси. Стремление найти отражение этого явления в разных сферах культуры, философии, морали и выделяет конференцию в ИМЛИ в ряду других, посвященных этой теме.

За вопросом о значении крещения Руси для меня открывается другой, не менее важный вопрос: что такое человек в XX веке? Мы называем наш век ядерным. Ясно, что мы приближаемся к катастрофе. Про атомную проблему я даже не буду говорить, здесь и так все ясно. Но и экологическая катастрофа не менее страшна. Умирает Северное море, в котором гибнут тюлени. Умирает Шумавский лес в Чехословакии и Баварский лес нашей страны. Не знаю, может быть, в вашей стране, на ваших пространствах есть резервы для спасения и вы более оптимистично оцениваете перспективы, а у нас в Европе этих резервов нет, у нас всего очень мало, даже можно сказать, что почти ничего не осталось, ни рек, ни лесов. Может быть, потому сегодня многие и задумываются об этом, что чувствуют: мы на грани катастрофы. Поэтому так важно осознать, что наступила новая эпоха, в которой человеку надо по-новому посмотреть на свои цели и задачи, увидеть общие задачи, ну, как у вас говорят, общечеловеческие ценности. А это заставляет нас еще раз внимательно оглянуться назад, на пройденный путь, может быть, там мы найдем то, что поможет решить эти новые задачи.

С этой точки зрения из того, о чем говорили на конференции, наиболее важным показались мне проблемы нравственности, ответственности общества перед человечеством. Сколько существует разных исторических формаций – рабовладельческий строй, феодализм, капитализм, – но когда историк изучает их, он почти не задумывается о проблемах нравственности,, культуры, проблемах человека как такового, которые оставались одинаково важными для всех этих формаций; и во все эпохи человек оставался человеком. Разговор, который шел на конференции, касался и человека, и его проблем, касался тех истоков, которые мы могли бы развивать дальше.

Согласитесь, что после Чернобыля Апокалипсис звучит иначе, точно так же, как иначе он зазвучал в XV веке, когда очень сильны были апокалипсические ожидания. Не раз бывало так и в поворотные исторические эпохи на Западе. По-особому читают Апокалипсис некоторые герои Достоевского, не всегда, кстати, его положительные герои, но они тоже задумываются о сроках. Христос говорил о знаках, по которым мы узнаем, что приблизился конец света: «…восстанет народ на народ и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам…». Мы тоже на грани катастрофы, у нас есть основания думать о сроках, хотя мы не знаем своих знаков. И нам для того, чтобы жить, нужна вера и надежда.

Надежду можно иметь только тогда, когда веришь. Тогда не надо волноваться, перестаешь себя чувствовать только жертвой и чувствуешь свою ответственность за все, что делаешь. Обо всем этом надо говорить, надо думать не только богословам, но и каждому.

Е. И. Разговор, который шел на конференции, вращался вокруг главного вопроса: религия и культура, и мне хотелось бы знать ваше мнение о некоторых поворотных моментах в истории взаимоотношений церкви и государства, определявших в конечном итоге и отношения между православием и культурой. Секуляризация культуры не случайно наиболее ярко начинает проявляться после Петра, вероятно, его реформы, по выражению одного русского мыслителя, знаменовавшие «вавилонское пленение церкви» со стороны государства, сыграли решающую роль, поскольку церковная идеология стала официозом?

Ф. Л. Начинается этот процесс не совсем с Петра, он начинается еще при Алексее Михайловиче, который также по-своему пытался подчинить себе церковь, наложить руку на монастыри и их собственность. Его ссора с Никоном – предвестие подчинения церкви. Патриарх Никон был убежден, что он будет советовать царю, что он духовный наставник. Но царь не дал себя наставлять. Что касается Петра, то он более решительно пошел по пути, намеченному до него, и закрепил это законодательным путем, упразднив патриаршество. Но его реформы во многом совпадали с тем, что происходило в Европе. Сначала во Франции, позже в Австрии произошло нечто аналогичное, и там восторжествовал абсолютизм. Идея, что монарх есть наместник Бога на земле, восторжествовала в целом ряде европейских стран, и она поставила церковь в подчиненное положение. Отсюда произошло и внутреннее разделение церкви и культуры. На Руси самым плачевным последствием этих реформ было то, что духовенство стало особым сословием, отделенным от образованного общества, а не органической его частью, как должно было бы быть.

Е. И. В этой связи мне вспоминается ваше замечание в интервью «Литературной газете»: удивительно, как Пушкин мог не знать преподобного Серафима Саровского. Горький, кстати, который не мог его знать, так как родился в другую эпоху, тем не менее собирался написать о нем, изобразив его в своих заметках злым стариком.

Ф. Л. Статьи Горького о Серафиме Саровском я не знаю, но, судя по вашим словам, Горький неверно судил о нем, ведь преподобный Серафим даже к разбойникам, которые его грабили, обращался: «братья». Так что откуда Горький все это брал – не знаю. Но о Горьком и религии можно написать целую статью. Мне кажется, что он всегда интересовался религией, она не давала ему покоя, недаром в его духовном развитии был богоискательский период. Но в моем представлении Бог для него двойствен: он знал одного Бога, Бога-отца, которому молился его дедушка, Бога карающего, Бога-императора, всесильного, но жестокого. Другой Бог для него – Бог бабушки, кроткий, но бессильный. Но истинного Бога, который для нас и Пантократор, Вседержитель, и тот, кто пострадал ради спасения и всех простил, – такого Бога Горький не сумел понять.

Е. И. Но, с моей точки зрения, дело не только в недопонимании сути истинного Бога, мне кажется, что религия Горького складывалась на другой основе. Та вера, которая одушевляла писателя, гораздо точнее выражается в формуле: «Человек – вот правда». Горький, если верил во что-нибудь религиозно, то это были прежде всего возможности человека. Строители Симплонского тоннеля – вот его Боги, люди работающие, побеждающие природу. То же Павел Власов в социальной сфере…

Ф. Л. Я Горького давно не перечитывала, хотя раньше много им занималась. Я считаю, что каждого большого писателя надо перечитывать каждые двадцать лет своей жизни, так я перечитываю всего Гёте. Думаю, что мне пора перечитать Горького. Но мне кажется, что человек не может быть мерой вещей, мир больше, чем человек, и человек должен жить с ним в ладу, в гармонии; со всем миром – с космосом, с растениями и животными, даже с: кристаллами. Возможно, вам будет интересно узнать, но сейчас даже мы, богословы, задумались заново над некоторыми словами Книги Бытия. Раньше мы всегда считали, что, сотворив мужчину и женщину, Бог сказал им: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всякими животными, пресмыкающимися на земле…» Так вот это место в Библии мы понимали как «господствуй», сказанное человеку. Но теперь мы вновь обратились к древнееврейским манускриптам, внимательно изучили маргиналии, и теперь это место мы понимаем как «владей и сохраняй», береги, а не только потребляй. То же самое у вас, все-таки и вы перестали восхищаться своими победами над природой, отказались от поворота рек. Стоит задуматься и о том, к чему могут привести победы в генной инженерии. Так что сегодня мы во многих отношениях иначе смотрим на возможности человека. На пути побед над природой оказалось слишком много непредсказуемых сюрпризов, и, познавая мир, мы все же убеждаемся, что он выше нашего разума. Разум создал промышленность, у нас, например, в ФРГ прекрасная промышленность, но нет рыбы. Конечно, в начале века всех этих проблем еще не было, рыба была и, казалось, будет всегда. Горький не мог предвидеть наших сегодняшних проблем, развитая промышленность тогда многим казалась вершиной мироздания. Это мы сегодня знаем, что промышленность может убить мир, что Симплонский тоннель – хорошо, но природа – тоже хорошо. Но я понимаю, что легко сегодня указывать Горькому на ошибки, тогда этого не понимал никто…

Цитировать

Лилиенфельд, Ф. В поисках идеала. Беседу вела Евг. Иванова / Ф. Лилиенфельд, Е.В. Иванова // Вопросы литературы. - 1989 - №6. - C. 186-198
Копировать