Упрямый верблюд и автоинспектор

Мы, кажется, еще не имеем достаточно ясного представления о том, что же сейчас происходит в советском романе. В чем внутренний смысл поисков, качественных изменений, многообразных устремлений в творчестве романистов в последние пятнадцать лет? Каков тот новый синтез, к которому стремится процесс развития современного романа?

Возможно, этот процесс и не увенчается вполне совершенной «моделью». Но хочется думать, что «итоговые книги», емкие по содержанию, в какой-то степени обобщающие нынешние художественные поиски и открытия, все-таки должны появиться. За последние годы напечатано немало интересных, талантливых произведений, однако из ряда вон выходящих, совершенных романов, которые со временем могли бы занять прочное место в классике советской литературы, пока не видно. Не означает ли это, что развитие сегодняшней действительности в значительной мере происходит где-то вне сферы, охватываемой романом, и что другие жанры прозы и поэзии более успешно всматриваются в современность?

В. Оскоцкий вскользь упомянул здесь даже о «кризисных явлениях» в латышском романе, не раз приходилось читать о духовном измельчании современного героя, о сужении масштабов его мысли и дела. Вспоминают при этом о классических эпопеях А. Упита, произведениях В. Лациса, А. Саксе и других, которые привлекли широкое внимание всесоюзного и зарубежного читателя к латышской литературе и которые внесли существенный вклад в развитие советской социальной эпопеи. Эти произведения, принесшие славу латышскому роману, ставятся в упрек современным романистам, которые, дескать, обратились к узко этической проблематике, к психологии личности, а социальные конфликты подменили конфликтами характеров, снизив общественную значимость романа.

Думается, однако, что реальному положению дел эта схема не соответствует, сложный процесс развития современной прозы она отражает в упрощенном виде, не отвечая на вопрос, в силу каких причин «кризис» романа (если уместно применение такого понятия) возник и в чем его суть.

Процесс обновления в латышской литературе начался во второй половине 50-х годов. И вовсе не потому, – как это иногда утверждается, – что широкая социальная эпопея упитовского типа исчерпала свои возможности. Нет, произошло нечто иное – смена объекта изображения.

Послевоенный роман, прочно опираясь на богатый опыт латышской реалистической прозы, раскрыл путь народа к советскому строю, отразил важнейшие этапы революционной борьбы. (Это было тем более важно, что за годы буржуазной Латвии накопилось достаточно «научных» и литературных фальсификаций исторической правды.) А. Упит обратился к 80-м годам прошлого века, времени, когда обострились социальные противоречия на селе («Земля зеленая»), и к первому периоду классовой борьбы латышского пролетариата («Просвет в тучах»). В. Лацис писал об угнетении трудового народа в буржуазной Латвии, о борьбе против фашистских захватчиков («Буря», «К новому берегу»). Даже тогда, когда писатели воссоздавали действительность первых послевоенных лет, в центре произведения оставался классовый конфликт – между победившим народом и продолжающим сопротивляться побежденным эксплуататорским классом (последние главы «К новому берегу» В. Лациса, роман А. Саксе «В гору»).

В 50-х годах положение изменилось, центральными в жизни стали другие проблемы. Перед писателями встала новая задача – необходимость художественно осмыслить новую, современную им действительность, новые по своему характеру и сущности конфликты.

Это нелегкая задача. Живая действительность задавала все новые и новые вопросы, выдвигала проблемы, разрешение которых еще только предстояло найти. Исчезла историческая дистанция. Если до этого романист писал о завершенных уже самой историей периодах в жизни народа, о борьбе антагонистических сил, когда противник был отчетливо виден по ту сторону баррикад, – теперь он, писатель, стоял перед более сложной задачей, не имея при этом опыта в художественном решении ее. Решить ее в рамках эпопеи было невозможно.

Необходимо было преодолеть и традиции бесконфликтности, облегченного изображения действительности.

Начали с того, как люди любят (что до этого кое-кем считалось чуть ли не антиобщественным явлением), и шли дальше (рассказы и повести Э. Вилкса, «Морские ворота» Д. Зигмонте, «Дорога по жизни» В. Эглона и т. д.). Оказалось, что существует не только классовый враг, вредитель, саботажник, но и противоречия внутри нашего общества, подчас острая, принципиальная борьба разных точек зрения или борьба в душе героя. Здесь не подходили эпическая уравновешенность, завершенность, широкая панорама… Надо было более свободно и интенсивно выразить субъективное отношение автора к действительности, создавать иную структуру романа.

Странно звучат упреки некоторых критиков в том, будто писатели увлеклись психологизацией, бытом, «второстепенной» тематикой и принизили социальную масштабность романа. На деле это и было обращением к социальным, общественно значимым проблемам современности. Не случайно латышская молодая проза середины 50-х годов сразу приобрела огромную популярность в народе и – при всех своих недостатках – сохраняет ее до сих пор.

Как верно заметил Я. Калнинь, «вместо широко распространившейся идилличности отображения советской жизни в то (послевоенное. – X. X.) время теперь в литературу вошло намного более конкретное, можно сказать, более реалистическое отображение действительности» ¹.

1. »Литература и время», «Зинатне», Рига, 1970, стр. 10 (на латышском языке). [↩]