Творчество Щедрина 80-х голов в новейших исследованиях

В последнее время все больший интерес исследователей привлекает к себе творчество Щедрина 80-х годов. Накоплен обширный материал наблюдений над идейно-образным строем лучших произведений сатирика, созданы серьезные исследования о творческих исканиях художника на пути к расцвету его революционно-демократической сатиры. Настоятельной потребностью науки стало выяснение закономерностей развития щедринского реализма, внутренних законов эволюции его стиля, путей обогащения и изменения поразительной по своему многообразию художественной системы «величайшего сатирика, какого знает мировая литература» (Луначарский). Решение этих проблем существенно и для дальнейшей разработки теории сатиры, и для эстетического вооружения современных писателей-сатириков.

Последнее десятилетие деятельности Щедрина относится к наименее изученным периодам творчества писателя. Но успех и значение каждой из работ, посвященных произведениям сатирика 80-х годов, зависят в большой степени от того, насколько изучение отдельных сторон и этапов творчества писателя связано с характеристикой его реализма в целом, насколько конкретны наблюдения над произведением или процессом его создания.

Так, текстологический анализ рукописей «Пошехонской старины» дал возможность К. Соколовой¹ уточнить в нескольких случаях текст хроники, проследить этапы развития ее замысла к все более широкому изображению крепостнической эксплуатации, к отчетливому выявлению непримиримости общественных противоречий.

Монографическая статья М. Поповой о «Письмах к тетеньке» ², хотя и не вносит существенно левого в традиционную трактовку идейно-образного комплекса произведения, содержит ценные наблюдения о «многозначимости образа» тетеньки, а так-же о композиционной структуре – этого сатирического обозрения в письмах: анализируются, например, разнообразные мотивировки связи отдельных писем, переплетение их частных тем и сюжетов и т. п. Исследователь, правда, крайне расплывчато определяет самый жанр сатирического обозрения как «синтеза публицистики и беллетристических элементов» (?); это влечет за собой такое расширение границ жанра, что к нему наряду с «За рубежом» автор получает возможность отнести очерковые циклы, не составляющие единого художественного целого, например, «Письма о провинции» или «Признаки времени».

В работах М. Черемисиной о «За рубежом» ³ обращает на себя внимание содержательный анализ идейной эволюции рассказчика – демократического интеллигента и выяснение композиционных функций этого образа в жанре сатирического обозрения-путешествия. Представляют большой интерес также наблюдения автора над процессом возникновения и художественной ролью иносказания в образной системе цикла.

Следует отметить общее стремление исследователя к конкретности в рассмотрении вопросов художественной формы «За рубежом». Исходя из представления об этом цикле как единой эстетической системе и выделяя в ней основные группы персонажей, автор анализирует многообразие щедринских сатирических деталей в их соотношении с композицией этих образов.

Менее ощутимых результатов, на наш взгляд, удалось достичь в исследовании формы «За рубежом» Д. Сидорову⁴. Автор лишь суммарно перечисляет отдельные приемы (фантастические и бытовые детали, сопоставление человека с животными, автохарактеристика героя и др.) и языковые средства (народная речь, безличный диалог, сравнения, пословицы и пр.), использованные сатириком, не ставя себе задачей рассмотрение произведения как образного единства, выяснение художественных особенностей цикла и его места в развитии творчества писателя.

По той же причине Н. Атамановская⁵ не могла глубоко осветить проблему, связанную с принципами и приемами типизации в «Сказках» Щедрина. По существу автор даже не ставит вопроса о своеобразии принципов типизации в этом поистине классическом произведении Щедрина-сатирика. Столь отличные по жанру и аспекту обобщения сказки, как «Верный Трезор» и «Христова ночь», «Коняга» и «Баран непомнящий», «Путем-дорогой» и «Бедный волк» (кстати, интерпретация этого образа как олицетворения самодержавия явно ошибочна), – используются лишь в качестве иллюстраций к самым общим представлениям о содержании и частных приемах щедринской сатиры.

В исследованиях о «Современной идиллии» Щедрина особенно сказываются преимущества конкретного и в то же время целеустремленного анализа’ образной ткани произведения перед привычными схемами и тематическими ярлыками. Остановимся в этой связи на статьях З. Прокопенко⁶. В первой из них в центре внимания автора – несколько рукописных редакций «Сказки о ретивом начальнике»; сопоставляются, в частности, различные варианты отрывка о «мерзавцах», но это сравнение повисает в воздухе: автор не делает на его основании попыток уточнить развитие замысла «Сказки» или проследить работу писателя над совершенствованием ее гротескной формы. В статье доминирует пересказ сюжета, сопровождаемый поверхностным – социологическим комментарием. Так, в сюжете сказки исследователь обнаруживает «расправу с революционно настроенными (?) народными массами», а общий смысл «Идиллии» видит лишь в «сатирическом осмеянии хитрых пособников самодержавия – либералов», не стремясь дифференцировать и конкретизировать трактовку образов Глумова и Рассказчика, «перекинувшихся в лагерь душителей революции».

Более того, во второй статье, посвященной общей проблематике «Идиллии», автор выступает против всяких попыток такой конкретизации, утверждая, что Глумов и Рассказчик вовсе не дрожащие от страха перед реакцией обыватели, а олицетворение либерализма в целом, «как политической группировки». Объективно это лишает его возможности проникнуть в своеобразие идейного замысла сатирика в «Идиллии» по сравнению с другими произведениями о либерализме (например, со сказкой «Либерал»). Главный объект анализа в этой работе, развязка произведения, служащая предметом споров многих исследователей, находит здесь столь же одностороннее объяснение. «Пробуждением у Глумова и Рассказчика стыда, – пишет автор, – Щедрин обличает либеральное двурушничество и отступничество…»

Высказывания эти слишком общи, прямолинейны и недостаточны в применении к «Идиллии»; они упрощают или модернизируют ее подлинный, не менее политически острый, но неизмеримо более сложный и символически яркий образный строй.

Ведь и ретивый начальник, сна» чала занимавшийся «вредом», а затем призрачной «пользой», – это отнюдь не просто олицетворение консерваторов и либералов у кормила, – а замечательный символ «вредности» самой самодержавной власти в любом ее «веянии» и проявлении, власти, пришедшей уже к полному внутреннему «изгою» в период господства капиталистических отношений, власти, которая не в силах задержать могучий ход жизни – «сие от нее не зависит!». И Глумов с Рассказчиком – намного более сложные образы, чем просто либеральные двурушники. Иначе не было бы Щедрину нужды «обличать» их еще и посредством появления Стыда, да и – само это – появление имеет для Щедрина, как увидим далее, значительно более сложное символическое значение.

В мир идей и образов «Современной идиллии» вводит нас также другое исследование, – пожалуй, наиболее серьезное и значимое из всех рассмотренных работ. А. Жук в своей монографии ⁷ соединяет скрупулезные текстологические разыскания с тонким анализом идейно-художественного комплекса произведения; она намеренно отталкивается от установившихся схем, и плодотворность этого пути убедительно доказывает книга.

Автору удалось оригинально определить одну из важных сторон «идейной концепции» щедринской сатиры, в которой «проблема диалектики общества, отступающего перед реакцией… решается в специфическом ключе… социально-психологическом». Может ли человек удовлетвориться жребием «идеально-благонамеренной скотины»? «К решению вопроса – быть ли человеку человеком – стянуто все в содержании щедринского сатирического романа» (стр. 30 – 31).

В непосредственной связи с этим тезисом находится характеристика главных героев «Идиллии»; автор раскрывает их своеобразное место в многолетней я победоносной битве Щедрина с российским либерализмом. Под непосредственным ударом иронии, сарказма сатирика были здесь, конечно, не идеологи либерализма, не вожаки «либеральной партии», а «средние интеллигенты» – обыватели с расплывчато-либеральными убеждениями. Под обстрелом была вообще «покойная философия» пассивного пережидания трудного исторического момента» (стр. 44).

Но А. Жук не использует своих же наблюдений над «логикой сатирического письма» Щедрина (стр. 46) для вывода и о более широком объективном звучании этих образов, обусловленном особенностями сатирических принципов типизации писателя. Предельное заострение психологических и бытовых деталей образа, сгущение в сюжете «всех тех последствий, какие может из себя выделить» определенный принцип⁸, приводило его к обобщениям, выходящим далеко за пределы конкретной судьбы героев и представляемых ими общественных групп. В данном случае, гиперболизируя трусливое – поведение этих средних интеллигентов, Щедрин в то же время косвенно наносит сатирический удар всей либеральной политике и идеологии. Эту сторону дела автору следовало резче подчеркнуть.

Завоеваниям сатирического метода Щедрина в работе вообще повезло меньше, чем проблемным замыслам писателя. Автором не отмечено то важнейшее обстоятельство, что в «Идиллии» впервые нашла цельное реалистическое отражение изменившаяся природа всего общественно-политического строя России «мироедского периода».

При анализе развязки сатиры А. Жук верно интерпретирует ее проблемный смысл – утверждение тщетности усилий «негодяя» вытравить из человека «человеческое». Действительно, идейное значение щедринской революционно-демократической постановки вопроса о необходимости пробуждения в обывателе гражданина трудно переоценить. Проблема осознания широкими кругами интеллигенции «своего бесправия» была одной из кардинальных проблем эпохи подготовки буржуазно-демократической революции в России⁹. Но поиски в нарочито условной, символической сцене появления Стыда конкретно-реалистического образного решения, – на наш взгляд, преувеличение исследователя, стирающее историческое своеобразие и границы реализма сатирика на рубеже 80-х годов.

Имея возможность обращаться лишь к абстрактной «человеческой природе»»среднего человека», Щедрин проявил величайший такт художника, не стремясь подробно мотивировать пробуждение гражданских чувств героев, как это пытается доказать исследователь. Напротив, в подчеркнуто символической картине развязки Щедрин утверждал неизбежность конечной победы «мира убеждений» над миром все более распоясывающегося «бесстыжества». Возможность же прямолинейного понимания «озарения героев» как коренного поворота в их личной судьбе снимается заключительными скептическими размышлениями писателя.

Придавая чрезмерное значение личному «озарению» героев, связывая всецело с ним определение места гуманистической проблематики «Современной идиллии» в творчестве Щедрина, исследователь приходит и к явно неисторичному выводу о том, что именно на рубеже 80-х годов Щедрин «прямо включается в борьбу русской литературы за прекрасное в человеке, создает свою концепцию гуманизма» (стр. 57). А все предшествующее творчество Щедрина разве не было гуманистической борьбой за истинно прекрасное в человеке, против нависшего над ним «ига безумия и кровопийства», искажающего души и подначальных, и самих Иудушек,. Органчиков, Угрюм-Бурчеевых?

Наиболее интересны в книге главы, посвященные анализу элементов художественной формы «Идиллии». В них много тонких конкретных наблюдений и важных выводов о стилевой системе произведения.

Так, анализируя сюжет и композицию сатиры, А. Жук прослеживает все компоненты! фабулы, композиционную роль вставных эпизодов, характеризует этапы развития действия, сюжетные мотивировки, указывает на «эволюцию психологической тональности» в произведении. Плодотворна мысль о примененном здесь сатириком способе «сюжетного отражения», когда «действия героев-обуздания» не столько прямо воплощаются, сколько «просвечивают… через повороты общественной психологии» (стр. 72 – 73).

Рассуждая об «обстоятельствах, в которых выявляются характеры центральных героев», автор замечает, что они «намеренно лишены некоторых необходимых черт конкретной бытовой определенности». Щедрин «опускает некоторые естественные бытовые связи, чтобы они не нарушали условной правды сатирического сюжета» (стр. 74). Это замечание нащупывает одну из характернейших черт условной, гиперболической сюжетики я образности в политической сатире Щедрина. Именно в «Идиллии» она выступает в очень своеобразной модификации; функции отрешения от «естественных, с житейской точки зрения, условий» быта выполняют здесь зачастую сами детали быта, но заостренные до предела для выявления непосредственно политического состояния типов.

Анализ средств создания образов приводит исследователя и к другим интересным наблюдениям. В частности, говоря об «особенностях психологического рисунка» в произведении, А. Жук подчеркивает его «экспериментальность». Сатирик, по мысли автора, как бы проводит «серию опытов» над героями «в сюжетных событиях».

Исследователь группирует образы по различию приемов их композиции, – отмечает роль литературных реминисценций, биографий и автобиографий героев, через которые «непосредственно просвечивает «биография общества», очень верно улавливает специфику сатирического портрета у Щедрина, подчеркивая, что он «не опирается на живописные, зрительные моменты». «Гоголевскую точную комическую изобразительность заменяет у Щедрина несколько условная сатирическая выразительность».

Таким образом, исследование сюжетики и образности «Современной идиллии» в книге А. Жук содержательно и богато оригинальными находками. Однако слияние этих наблюдений в единую систему, преодоление описательности анализа еще впереди. И путь к нему, думается нам, – в определении тех принципов сатирической типизации и изображения, которые объединяют «се образные детали в цельный художественный мир. Эти принципы намечены в книге, но не стали пока основой конкретного анализа художественной формы сатиры.

Так, сатирическая гипербола рассматривается в книге А. Жук в некотором отрыве от средств образности и сюжетики – в отдельной главе «Стилистика повествования».

Там же автор намечает и вторую важную сторону изображения в «Идиллии», говоря, что ей свойствен «не только условный язык сатирических преувеличений, но и язык повседневных житейских дел и отношений» (стр. 129). Однако трудно согласиться с утверждением, что это была «новая, объективно-эпическая струя» в стилистике романа (стр. 127), не имевшая аналогий в предшествовавшем творчестве сатирика. Думается, что и в статистике села Благовещенского, и в характеристике Вздошникова и Рукосуя, и в изображении кашинского виноделия и корчевского житья-бытья есть сатирическое сгущение, приемы которого разрабатывались уже в «Благонамеренных речах».

Следует заметить, что над языком исследования автор работал явно недостаточно.

«Современной идиллии» посвящены также работы Т. Еречяевой и Е. Покусаева. Статья Е. Покусаева «Общественно-сатирический роман» ¹⁰, популярная по изложению, в то же время отличается содержательной научной характеристикой идейно-образного строя произведения. В частности, для некоторых вопросов, недостаточно освещенных в книге А. Жук (например, о смысле развязки, о гиперболе как способе типизации), статья Е. Покусаева намечает более точное И правильное решение. В статье Т. Еречневой «Способы и приемы работы Щедрина над созданием сатирических образов в романе «Современная идиллия» ¹¹ заслуживает внимания попытка автора конкретно проследить сатирическую заостренность деталей быта, портрета, речевой и психологической характеристики Рассказчика и Глумова.

Подводя итоги обзора, следует сказать, что лучшие из рассмотренных работ, отличаясь свежестью подхода к материалу, отказом от установившихся схем, несомненно, расширяют наши представления о богатстве художественного мира щедринской сатиры.

Мы не касались в нашем обзоре исследований А. Бушмина, появившихся в печати в последние годы, хотя в них большое место уделено анализу произведений Щедрина 80-х годов; будучи объединены теперь в монографиях «Сатира Салтыкова-Щедрина» (М. – Л. 1959) и «Сказки Салтыкова-Щедрина» (М. – Л., 1960), они заслуживают отдельного обстоятельного разбора.

1. К. И. Соколова, К истории создания романа-хроники М. Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина», «Ученые записки Ленинградского государственного пединститута», т. 210, Кафедра русской литературы, 1959, стр. 81 – 110.[↩]
2. М. Г. Попова, «Письма к тетеньке» М. Е. Салтыкова-Щедрина, «Ученые записки Казанского государственного пединститута». Кафедра литературы, вып. 12, 1958, «р. 103 – 118,[↩]
3. М. И. Черемисина, Очерки «За рубежом» М. Е. Салтыкова-Щедрина, Автореферат кандидатской диссертации, М., 1968; ее же, Система иносказаний в очерках

   «За рубежом» М, Е. Салтыкова-Щедрина, «Ученые записки Тульского государственного пединститута», вып. 8, 1958, стр. 169- 191; ее же, Образ рассказчика в очерках «За рубежом» М. Е. Салтыкова-Щедрина, «Ученые записки Московского городского пединститута», т. 94, 1959, стр. 359 – 381; ее же, Реально-символические образы в очерках «За рубежом» М. Е. Салтыкова-Щедрива, там же, Т., 98. 1959, стр. 237 – 252.[↩]

4. Д. М. Сидоров, «За рубежом» М. Е. Салтыкова-Щедрина (Некоторые вопросы формы), «Наукові записки Полтавського держ. педінститута», т. XI, 1959, стр. 68 – 83.[↩]
5. Н. А. Атамановская, Принципы и приемы типизации в «Сказках» М. Е. Салтыкова-Щедрина, «Сборник научных статей Барнаульского государственного пединститута», вып. III, 1958, стр. 177 – 197.[↩]
6. Т. Прокопенко. «Сказка о ретивом Начальнике» М. Е. Салтыкова-Шедоина (Из творческой истории «Современной идиллии»), «Наукові записки Кіровоградського педінститута», т. IV, Київ, 1958, стр. 78 – 84; К вопросу об идейной направленности. «Современной идиллии» М. Е. Салтыкова-Щедрина, «Научные ваписки Днепропетровского государственного университета», т. 70, вып. 17, 1960, стр. 197 – 206.[↩]
7. А. Жук, Сатирический роман М. Е. Салтыкова-Щедрина «Современная идиллия», Изд. Саратовского университета, 1958.[↩]
8. Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полн. собр. соч., т. VI, стр. 386.[↩]
9. См. В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 23, 64, 65.[↩]
10. См. М. Е. Салтыков-Щедрин. Современная идиллия, Гослитиздат, М., 1959, стр. 3 – 26.[↩]
11. См. «Труды объединения кафедр литературы вузов Сибири и Дальнего Востока», т, I, вып. 3, Красноярск, 1959, стр. 30 – 43.[↩]