Трилистник. Публикация Е. Бабаевой

На протяжении всей своей жизни Э. Г. Бабаев, поэт и ученый, испытывал особую симпатию к такому благородному древнему жанру, каким является «антология». В последние годы жизни Э. Г. Бабаев, работая над книгой воспоминаний (фрагмент из этой книги опубликован уже после смерти автора в журнале «Вопросы литературы», 1995, вып. IV), написал о первой попытке воплотить свою юношескую мечту об антологии, назвав свой очерк «Трилистник». «Трилистник» – это не только возвращение Э. Г. Бабаева к истокам своего интереса к русской литературе, но и память о голосе А. А. Ахматовой, принявшей искреннее участие в замысле юного собеседника.

 

1

В юности у меня была прекрасная мечта – составить антологию русской поэзии.

Но не простую, а золотую.

Чтобы в ней каждый поэт был представлен тремя лучшими или наиболее характерными для него стихотворениями.

Свою антологию я хотел назвать «Трилистник».

Слово это я нашел в книге Иннокентия Анненского «Кипарисовый ларец»:

Хрусталь мой волшебен трикраты.

Анна Андреевна Ахматова, которую мне посчастливилось видеть и слышать в те годы, как-то сказала, что она в свое время хотела составить антологию стихов, посвященных Пушкину.

Я рассказал ей о замысле моего «Трилистника».

Она по этому поводу заметила, что вообще составление антологий – дело или чрезвычайно легкое (бери что попало или что понравилось), или почти неисполнимое по своей сложности.

Но замысел «Трилистника» ее чем-то заинтересовал, и через некоторое время она спросила меня, как продвигается моя работа.

В те дни я как раз читал и перечитывал стихи Федора Сологуба, стараясь выбрать из его произведений то, что могло бы составить его антологический триптих.

Я убедился, что отношение Анны Ахматовой к Сологубу как к поэту было личным и неравнодушным.

Она стала рассказывать мне о своем участии в вечере, посвященном его памяти. На этом вечере читались его тогда еще не опубликованные стихи.

– Сологуб писал иногда по нескольку стихотворений в день, – рассказывала Анна Андреевна, – и все вновь написанное заносил в большие тетради, отмечая дату – не только день, но и час.

И прочла мне на память отрывок из одного последнего, а может быть, и самого последнего стихотворения Сологуба:

 

Бедный, слабый воин Бога,

Весь истаявший, как дым,

Подыши еще немного

Тяжким воздухом земным.

 

О своем выборе мне и вспоминать не хочется, настолько он оказался неудачным.

Анна Андреевна заглянула в мою тетрадку и ничего не сказала. Но я видел, что стихи, переписанные мною для «Трилистника», ей известны, но они не кажутся ей достойными «золотой антологии».

Потом она как бы между прочим сказала:

– Если вы хотите, чтобы по трем стихотворениям можно было узнать и полюбить Сологуба именно как поэта, возьмите «Скучную лампу», «Берлинскую лазурь» и «Божьего воина».

Так по воле Анны Ахматовой сложился «Трилистник» Федора Сологуба:

I

Скучная лампа моя зажжена,

Снова глаза мои мучит она.

 

Господи, если я раб,

Если я беден и слаб,

 

Если мне вечно за этим столом

Скучным и трудным томиться трудом,

 

Дай мне в одну только ночь

Слабость мою превозмочь

 

И в совершенном созданья одном

Чистым навеки зажечься огнем.

26 августа 1898

 

II

Все было беспокойно и стройно, как всегда,

И чванилися горы, и плакала вода,

И булькал смех девичий в воздушный океан,

И басом объяснялся с мамашей грубиян.

Пищали сто песчинок под дамским башмаком,

И тысячи пылинок врывались в каждый дом.

Трава шептала сонно зеленые слова.

Лягушка уверяла, что надо квакать ква.

Кукушка повторяла, что где-то есть куку,

И этим нагоняла на барышень тоску,

И, пачкающий лапки играющих детей,

Побрызгал дождь на шапки гуляющих людей,

И красили уж небо в берлинскую лазурь,

Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,

И я, как прежде, думал, что я – большой поэт,

Что миру будет явлен мой незакатный свет.

24 марта 1907

 

III

Подыши еще немного

Тяжким воздухом земным,

Бедный, слабый воин Бога,

Странно зыблемый, как дым.

 

Что Творцу твои страданья?

Кратче мига – сотни лет.

Вот – одно воспоминанье,

Вот – и памяти уж нет.

 

Страсти те же, что и ныне…

Кто-то любит пламя зорь…

Приближался к кончине,

Ты с Творцом твоим не спорь.

Бедный, слабый воин Бога,

Весь истаявший, как дым,

Подыши еще немного

Тяжким воздухом земным.

30 июля 1927

 

Наследие Сологуба огромно, но я и сейчас, читая его .сочинения, всегда останавливаюсь на этих трех страницах, отмеченных Анной Ахматовой.

Однажды я пришел к Анне Андреевне с томиком Фета в руках. Она взяла книгу, стала перелистывать ее, попутно отмечая то, что ей казалось особенно важным.

Но ее пометки были, как мне показалось, связаны с ее новыми стихами. Тогда только что было написано стихотворение «А я уже стою на подступах к чему-то…»:

А я уже стою на подступах к чему-то,

Что достается всем, но разною ценой…

На этом корабле есть для меня каюта

И ветер в парусах – и страшная минута

Прощания с моей родной страной.

 

Она настойчиво искала в книге Фета какое-то стихотворение и наконец нашла: «На корабле» – и отметила его карандашом в моей книге.

«Трилистник» Фета сложился, таким образом, по карандашным пометкам Анны Ахматовой:

I

Зеркало в зеркало, с трепетным лепетом,

Я при свечах навела;

В два ряда свет – и таинственным трепетом

Чудно горят зеркала.

 

Страшно припомнить душой оробелою:

Там, за спиной, нет огня…

Тяжкое что-то над шеею белою

Плавает, давит меня!

 

Ну как уставят гробами дубовыми

Весь этот ряд между свеч!

Ну как лохматый с глазами свинцовыми

Выглянет вдруг из-за плеч!

 

Ленты да радуга, ярче и жарче дня…

Дух захватило в груди…

Суженый! золото, сеґребро!.. Чур меня,

Чур меня – сгинь, пропади!

1842

 

II

ALTER EG

Как лилея глядится в нагорный ручей,

Ты стояла над первою песней моей,

И была ли при этом победа, и чья, –

У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?

 

Ты душою младенческой все поняла,

Что мне высказать тайная сила дала,

И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,

Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.