Травелоги Маяковского. Начало жанра

Значение Маяковского в истории советских «путешествий на Запад» исключительно. Он стал одним из главных «формовщиков», по выражению Е. Добренко, того восприятия Европы, которое на долгие годы зафиксировалось в советской литературе. Почти ежегодно (иногда и чаще) выезжая в Париж, он пролетал Европу в международном вагоне; по возвращении неизменно отчитывался о поездке¹. Стихи и очерки Маяковского, посвященные Европе, стали тем окуляром, через который разглядывали Запад советские литераторы, ехавшие вслед за главным поэтом революции.

Интересно, что отношение Маяковского к Европе во многом определяется его личными (дореволюционными по преимуществу) взглядами и практиками, либо корпоративными догмами футуристов, преобразованных после революции в «комфутов», а затем в ЛЕФ. Однако личные вкусы и взгляды поэта в скором времени станут обязательными для всех советских писателей, включая его самого. На примере раннего советского травелога, таким образом, можно проследить процесс формирования литературно-идеологического канона.

В связи с этим необходимо высказать несколько предварительных соображений.

Во-первых, государственно-представительская функция, которую припишет себе Маяковский в американском цикле стихотворений, — «полпред стиха» — не метафора, а обнажение подлинной роли выезжающего писателя. Так же, как полпред, он эмиссар Коминтерна. Его функции — установление культурного контакта (преимущественно с рабочим классом той или иной страны) и пропаганда идей мировой революции. Поэт часто живет в Европе непосредственно в советских представительствах, там же выступает с чтением своих произведений. Отличие от полпреда в том, что визит поэта возможен и в те страны, где советских представительств нет.

Инициатива писательских командировок за границу исходит как от самих литераторов, так и от высших руководителей РСФСР. Писатель обращается с прошением, его поддерживают на самом высоком уровне²: отправкой за границу Маяковского ведает нарком просвещения Луначарский. Писатели путешествуют вместе с первыми советскими дипломатами, нередко — с дипломатическими паспортами. Так, 10 мая 1923 года (перед третьим выездом Маяковского за рубеж) Луначарский обратился в Наркоминдел со следующим письмом: «Наркомпрос дает командировку известному поэту коммунисту Маяковскому. Цели, которые он преследует своей поездкой в Германию, находят полное оправдание со стороны Наркомпроса. Они целесообразны с точки зрения вообще поднятия культурного престижа нашего за границей. Но так как лица, приезжающие из России <…> натыкаются иногда за границей на разные неприятности, то я, ввиду всего вышеизложенного, прошу Вас снабдить Маяковского служебным паспортом»³. 19 декабря 1923 года (подготовка следующей поездки) Луначарский пишет письмо «Товарищам полпредам, представителям НКП за границей и другим представителям Советской власти»: «Известный поэт В. В. Маяковский командируется Наркомпросом в длительную поездку с широкими художественно-литературными целями. Наркомпрос РСФСР просит всех официальных представителей российского и союзных правительств <…> оказывать ему всемерную поддержку»⁴.

Во-вторых, первые заграничные поездки Маяковского (весна и осень 1922 года) выстраивают основной маршрут советских путешествий на Запад: он начинается Ригой, обязательно захватывает Берлин и оканчивается Парижем. Маршрут прагматичен, как вся лефовская «литература факта», и продиктован политическими целями, как все культурные проекты советской власти. Латвия — первая страна, с которой РСФСР установила дипломатические отношения. Франция — главное государство континента, с которым Москве необходим официальный контакт. Между ними — разоренная Германия, основной партнер Советской России в послевоенной Европе.

Самим своим появлением писатель показывает Западу, что в новом государстве живут не дикари, а подлинные люди, имеющие свои культурные институты. «Вообще», как пишет Луначарский, формирует «культурный престиж» Советской страны. Визит — повод для перевода и публикации его сочинений, произведений советской литературы. Так, в ходе первой же поездки Маяковский обсуждает возможность издания ряда своих сочинений в Берлине (на русском и немецком языках)⁵, в феврале 1923 года в Берлине (в издательстве «Накануне») выйдет сборник «Избранный Маяковский»⁶ и т. д. Поэт выступает в берлинском «Доме искусств», в советском полпредстве в Берлине, в Шубертзале в Берлине, на банкете в свою честь в Париже, организованном французскими художниками⁷. Это европейский резонанс революционного творчества.

В выступлениях — устных и печатных — писатель открывает западным людям глаза на самих себя; он предлагает верный, классовый взгляд на вещи. Возвращаясь домой, он отчитывается о поездке: устно — в форме лекций и докладов широкой публике (прямое отражение ситуации — в стихотворении «Товарищи! разрешите мне поделиться впечатлениями о Париже и о Моне», 1923: поэт прямо с вокзала оправляется в Московский отдел народного образования — МОНО, чтобы получить разрешение на лекции о своем путешествии). В декабре 1922 года, по следам первых путешествий, Маяковский прочел в Политехническом музее два доклада: «Что Берлин?» и «Что Париж?»⁸. Лекция воспринимается путешественником именно как «итог», «результат» поездки. Писатель-лектор действует одновременно и как популяризатор, рассказывающий об экзотической жизни, и как дипломат-разведчик, докладывающий об общественном мнении потенциального врага. Через какое-то время писателю необходимо представить письменный отчет-травелог. И опять, «полпреды стиха» и собственно полпреды практически неразличимы. Дипломаты публикуют свои впечатления в толстых журналах (советский дипломат С. Б. Членов печатает свои очерки о Германии в «Красной нови», полпред А. А. Иоффе делится впечатлениями от Австрии на страницах «Нового мира»), поэты — в официальной прессе (Маяковский предпочитает «Известия ВЦИК»).

В ходе следующих поездок травелог зачитывается на Западе: фотографию демонстрируют тем, кто на ней изображен. Травелог становится оружием политической борьбы, ориентированным как на внешнего, так и на внутреннего адресата. Он заменяет прямое общение рабочего класса западных стран с победившими пролетариями Советского Союза. Писатель-путешественник выполняет в этой многоходовой коммуникации дипломатические функции посредника (переводчика). Он обладает абсолютным знанием, ибо видел оба мира. Путешественник, следовательно, олицетворяет историческую объективность; в его голосе так или иначе звучит надличная историософская важность. А осознав свою позицию исторического арбитра, автор «европейского очерка» — сознательно или бессознательно (независимо от партийной или человеческой позиции) — включается в пропаганду советского строя.

1. «Прихожая Европы»

Латвия во внешней политике РСФСР — трамплин для прыжка в Европу. Это ярко видно на примере первой советской поездки Эренбурга. «Мы-то вас выпустим. А вот что вам скажут французы, не знаю…»⁹, — напутствовал писателя Менжинский. Доехав до Риги, Эренбург долго ждет французскую визу и наконец, уже отчаявшись, получает ее.

Первый травелог Маяковского посвящен Латвии. «Как работает республика демократическая. Стихотворение опытное. Восторженно критическое» (1922) выстроено по рубрикам: территория, армия и т. д. Здесь лирика предстает в виде статьи энциклопедии, по-лефовски исполняя практическую роль: она несет информацию о неведомом для советского читателя государстве. Латвия — первый опыт отношений с буржуазным миром, генеральная репетиция европейской поездки. В восприятии советского человека она — модель буржуазно-демократического государства; маленькая, как все модели.

Территории, собственно говоря, нет —

только делают вид…

Просто полгубернии отдельно лежит¹⁰.

Привыкшему к довоенной Европе — нескольким громадным империям — Латвия кажется пародией на государство. Это осколок Российской империи — бутафорская, игрушечная страна.

Игрушечность, соотнесенная с неестественной для русского глаза чистотой, распространяется Маяковским и на политическую жизнь Латвии. Парламент («учредилка» — с уменьшительным суффиксом в функции уничижения и советскими отрицательными коннотациями всей лексемы), парады, армия, полиция оказываются столь же игрушечными, как территория. Игрушечность из поверхностного впечатления превращается в выражение внутренней сути: Латвия — игрушка, которой играют более могущественные государства. Путешественник из Советской страны оказывается единственной реальностью внутри карточного домика рижской демократии, он Гулливер в стране лилипутов. Позиция советского путешественника, таким образом, сама по себе несет вызов: Гулливеру достаточно пошевелить пальцем, чтобы разрушить картон. Отношение игрушечного государства к советскому поэту становится проверкой действенности буржуазных свобод — свободы слова и свободы печати.

В ходе поездки Маяковский печатает в рижском издательстве «Арбейтерхейм» поэму «Люблю», полиция конфискует тираж. Планировавшуюся лекцию Маяковского запрещает рижский префект. В стихотворном отчете подробно рассказано об этих событиях. Запрет коммуникации — следствие страха перед воплощенной «полпредом» идеей. «Полпред» больше, чем просто человек, он репрезентация советской власти и Советского государства. Отношение к нему равно отношению к Советской России. Коммуникация «СССР — Запад», таким образом, изначально приобретает символический характер. Это не общение между людьми, это общение представителей систем. Повествователь излагает эпизод, как бы играя в дипломата — с точки зрения другой стороны. Своя точка зрения остается за кадром, но подразумевается: она хорошо знакома советскому читателю. Рассказ организует общественно-политическая ирония, спрятанная внутрь текста:

А полиция — хоть бы что!

Насчет репрессий вяло.

Едва-едва через три дня арестовала.

«Свобода слова» на поверку оказывается неоперативной работой полицейских.

Глубинная ирония выстраивает двойной окуляр: текст одновременно ориентирован на «внешнего» и «внутреннего» адресата. Западный читатель должен увидеть в эпизоде нарушение демократических свобод. Советский — закономерность буржуазного строя. Поэт ростом с Гулливера провоцирует рижские власти. Каждый его жест рассматривается извне, со стороны¹¹.

В дальнейшем Латвия пропадает со страниц Маяковского¹². Лимитроф маловажен для советского путешественника в силу своей политической невесомости. В нем ничего не происходит, о нем достаточно написать однажды и забыть. Советских писателей-полпредов интересуют настоящие игроки европейской политики. Их основной интерес направлен в сторону Франции. Германия при этом становится этапом борьбы за социалистическую Европу, Берлин — этапом на пути в Париж.

2. Первые шаги по континенту

Осенью 1922 года Маяковский впервые путешествует по Центральной и Западной Европе. Маршрут «Германия — Франция — Германия» традиционен для европейской поездки русского литератора. Однако под традиционным маршрутом просвечивает новый геополитический подтекст: близкой РСФСР Германии уделено значительно больше внимания, чем враждебной Франции. В традиционном путешествии XVIII-XIX столетий было бы наоборот, или, по крайней мере, внимание распределилось бы поровну.

Стихотворение «Германия» (1922-1923) напоминает своей декламационной природой «Мою речь на Генуэзской конференции» (1922), герой которой с очевидностью присваивает себе функции дипломата. «Германия» напрямую устанавливает коммуникационный мост с массами немецкого народа:

Германия —

это тебе!

Это не от Рапалло.

Слово поэта обращено к рабочему народу и потому отличается от слов официального договора с немецкой буржуазией. Полпред стиха важнее полпреда: он говорит не официальным языком межгосударственных актов («никогда язык мой не трепала / комплиметщины официальной болтовня»), а языком сердца — поэтическим языком. И далее — по всему тексту: личное чувство полпреда стиха всякий раз оборачивается массовым переживанием народа Советской России. Сюжет стихотворения выстраивает эмоция жалости — личная по своей природе. Но обращена она ко всему германскому народу.

С теми был я,

кто в июне

отстранял

от вас

нацеленные пули.

И когда, стянув полков ободья,

сжали горло вам французы и британцы,

голос наш

взвивался песнью о свободе,

руки фронта вытянул брататься.

«Я» легко переходит в «наш», титанизм атрибутов «я» традиционно для послеоктябрьского Маяковского передает ощущения массы. Поэт растворяется в коммуникации масс: рупор нового мира обращается ко всем живущим в старом. «Братание», тезис антивоенной социалистической пропаганды, по-прежнему актуально — это точка размыва национального чувства. Полет братской жалости завершается превращением русского героя в немца.

«Нации» становятся разорвавшейся одеждой, из-под которой появляется обнаженная (классовая) душа. Отсюда лирическая мощь и политическая правда — «Рабочая песня», которой продолжается стихотворение, — песня обнаженной души, скинувшей с себя оковы (национальных) предрассудков. Братание, ранее решавшее проблему окончания войны, приобретает черты внешнеполитического союза: Германия должна стать второй Россией. Недаром немецкое «мы» «Рабочей песни» звучит неотличимо от советского «мы» первой части.

Мы пройдем из Норденов

сквозь Вильгельмов пролет

Бранденбургских ворот.

Эти сроки — наиболее «этнографическая» часть текста. Этнографизм подчеркнут собственными примечаниями Маяковского: «Норден — рабочие кварталы Берлина»; «Вильгельмов пролет — средний пролет Бранденбургских ворот. Через эти ворота ездил только Вильгельм и разрешалось один раз проехать новобрачным из церкви» (М 4, 425). «Мы» — это одновременно и берлинские, и советские рабочие: никто из них никогда не ходил через Бранденбургские ворота¹³. Берлинские топонимы у Маяковского — демонстрация интернационализма. Они сродни облетевшим «лохмотьям наций».

Родство Германии и России (воспоминания о войне намеренно стерты) подчеркивает и концовка стихотворения — это родство в голоде и нищете. Песня — единственное, чем может поделиться советский поэт с немецкими братьями. Судьбы Советской России и Германии близки еще и в том, что их с одинаковой ненавистью пытаются задушить страны Антанты. В очерке «Сегодняшний Берлин» (1923) эта тема звучит с нотой гордости за РСФСР, не допустившую на свою землю интервентов:

1. Думается, подходить к стихотворениям Маяковского как к очеркам-отчетам правомерно именно по той причине, что сам поэт на протяжении всего советского периода творчества воспринимал свое искусство в прагматическом русле, уподобляя поэтические тексты советской документации. См., например, стихотворение «Рифмованный отчет. Так и надо — крой, Спартакиада!» (1928). См. также мнение исследователя об американских стихотворениях Маяковского: «Опора на факт, на документ в стихотворениях Маяковского о Нью-Йорке сближала их в то же время с его очерками об Америке» (Перцов В. Маяковский. Жизнь и творчество в последние годы. 1925-1930. М.: Наука, 1965. С. 24). В параллель можно привести очерки другого лефовца, Н. Асеева, посвященные путешествию в Италию в 1927 году: в прозаический текст очерков поэт Асеев вставляет стихи, написанные под впечатлением от терм Каракаллы, римского форума и пр. как выражение непосредственного ощущения (Асеев Н. Заграница (Дорожные черновики) // Звезда. 1928. № 1).[↩]
2. Поддерживают, правда, далеко не всех писателей, желающих выехать за границу. В 1919 году Политбюро ЦК РКП (б) отклоняет прошение Ф. Сологуба (Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК — ОГПУ — НКВД о культурной политике. 1917-1953 гг. М.: Межд. фонд «Демократия», 1999. С. 14), ВЧК и Политбюро запрещают выезд А. Блоку (там же. С. 21-22, 25). В дальнейшем, правда, разрешения Сологубу и Блоку будут даны (там же. С. 25, 29), но они ими уже не воспользуются.[↩]
3. Катанян В. Маяковский. Литературная хроника. М.: Советский писатель, 1945. С. 112. [↩]
4. Там же. С. 119. [↩]
5. Катанян В. Указ. соч. С. 103. [↩]
6. Там же. С. 108. [↩]
7. Там же. С. 102-103. [↩]
8. Катанян В. Указ. соч. С. 103-104.[↩]
9. Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Воспоминания в 3 тт. Т. 1. М.: Советский писатель, 1990. С. 364. [↩]
10. Маяковский В. Полн. собр. соч. в 13 тт. Т. 4. М.: ГИХЛ, 1957. С. 32. В дальнейшем ссылки на это издание в тексте: М с указанием тома и страницы. [↩]
11. Ср. описание этой ситуации у М. Балиной: «Самые элементарные вещи, попадая в идеологическое пространство, превращаются в пропаганду» (Балина М. Литература путешествий // Соцреалистический канон / Под общей ред. Х. Гюнтера и Е. Добренко. СПб.: Академический проект, 2000. С. 904-905).[↩]
12. В очерке «Сегодняшний Берлин» (1923) Маяковский сообщит: «Я человек по существу веселый. Благодаря таковому характеру я однажды побывал в Латвии и, описав ее, должен был второй раз уже объезжать ее морем» (М 4, 257). Впрочем, в дальнейшем он еще неоднократно проедет через Ригу, но больше о ней уже ничего не напишет. [↩]
13. Ср. у Р. Гуля о революционных событиях в Берлине: «Люстгартен, Унтер ден Линден, Фридрихштрассе запружены миллионами никогда не бывавших здесь. Они — с заводов, с фабрик» (Гуль Р. Жизнь на фукса. М.-Л.: Гос. изд., 1927. С. 144). [↩]