«Так за царя, за Родину святую»

Двадцать с лишним лет Политиздат выпускал серию «Пламенные революционеры». Книги рассказывали о жизни и деятельности революционеров всех времен и народов – от утопистов прошлых веков до деятелей КПСС разных периодов ее существования.

Начиная издание этой серии, высокое партийное начальство хотело отвлечь писателей, особенно молодых, от острых современных тем, увести их, так сказать, в далекие дебри истории, причем намечалось освещать в ней только то, что отвечало бы желанию руководства утверждать у читателей революционную идеологию. Литературной формой были избраны не скучные, назидательные пропагандистские трактаты, а живые документальные романы и повести, могущие увлечь за собой не только сознание, но и чувства, воображение читателя. Казалось, что расчет был безошибочно обоснован. Но когда к делу были подключены талантливые, думающие, а особенно критически настроенные по отношению к сегодняшним дням прозаики, – что после XX съезда КПСС было не редкостью, – первые же результаты не подтвердили ожиданий «отцов» партийной идеологии. Оказалось, что история при добросовестном ее освещении способна откликаться на самые злободневные проблемы современности, излучать трезвое аналитическое отношение к текущим общественным процессам, обучать самостоятельному политическому мышлению. Первоначальный замысел затрещал по всем швам. Потому что люди занимаются подлинной историей как раз для того, чтобы лучше понимать ныне происходящее, точнее оценивать истинные, а не казенно толкуемые нужды отечества.

Учредители серии, кроме того, не учли, что художественное повествование неизбежно выдвигает на первый план моральную проблематику. Нравственность становится мерилом всех действий героя, на что бы они ни были направлены. Разумеется, это достигается только при подлинно реалистичном, правдивом изображении человеческих характеров и жизненных обстоятельств, что было присуще многим романам серии.

Пусть читатели простят меня, за длинную цитату, но она весомо подтверждает справедливость высказанного выше. В заявке на книгу об Иване Пущине Натан Эйдельман писал: «Для художественной биографии этого яркого представителя первого российского революционного поколения первостепенное значение, понятно, представляет проникновение во внутренний мир «Большого Жанно» (так шутливо называл Пущина Пушкин. – В. Н.), объяснение того сильного, доброго, высокого влияния, которое его личность имела на окружающих. Ведь именно Пущина величайший поэт назвал «мой первый друг, мой друг бесценный». Именно Пущин был как бы негласным «старостой» декабристской каторжной общины, а после – любимейшим собеседником, советчиком, арбитром почти для всех героев 14 декабря, куда бы их ни забросила судьбина. Даже по мнению многих современников, не разделявших идеалы Пущина, он был одним из самых лучших, нравственных людей».

Выявление нравственного облика героя романа составляло главную задачу не только Натана Эйдельмана, но и всех других талантливых авторов серии, и именно это определяло характер их влияния на читателей.

Занимались изданием книг три редактора – Алла Пастухова, Лариса Родкина, Галина Щербакова – и я, заведующий редакцией серии. Редакция сложилась в этом составе после 1968 года, когда я пришел в нее из другой, выпускавшей публицистику на современные темы.

В редакции публицистики среди прочих мне довелось редактировать три книги, оставившие заметный след в моем отношении к происходящему в стране. Разумеется, не они одни сформировали мои гражданские взгляды, но эти книги определили мою издательскую позицию.

Первой из них была книга известного в то время публициста Ильи Зверева «Что за словом», в которой показывалось царившее в обществе раздвоение между словом и делом. «Красивые слова часто бывают обманчивы», – писал в предисловии к этой книге Корней Чуковский. Еще резче это было выражено в аннотации к книге: «Трещина между «быть» и «казаться», между «говорить» и «думать» – начало многих потерь душевных, многих личных, общественных, иногда всенародно ощутимых бед». О каких бедах шла речь, читателю книги было ясно.

Второй была книга «Суть дела» Анатолия Аграновского. Его блистательная публицистика окончательно убедила меня в порочности советской экономики, с порога отвергавшей предпринимательство. Генеральный прокурор СССР пожаловался в ЦК КПСС, что выпущенная нами книга берет под защиту уголовных преступников – Аграновский в одном из очерков писал о несправедливо осужденном за предпринимательство колхознике, мы с трудом отбились от этой прокурорской жалобы.

Третьей была книга «Спор идет…» Наталии Четуновой, не раз выступавшей в «Литературной газете» в защиту неправедно осужденных. Темой ее труда была доказательная необходимость демократизации всей жизни страны. Когда книга была отпечатана в количестве 100 000 экземпляров, прочитавший ее директор издательства, убоявшись гнева ЦК партии, распорядился пустить весь тираж под нож. Я смог раздобыть в типографии только несколько экземпляров для автора. С идеями уничтоженной книги я был, разумеется, полностью согласен.

Сходных взглядов на советскую действительность и на историю придерживались все привлеченные мной редакторы серии, что предопределило наше отношение к ее задачам и к кругу приглашаемых авторов. Было решено призвать к сотрудничеству известных талантливых писателей. На нашу просьбу откликнулись Василий Аксенов, Александр Борщаговский, Владимир Войнович, Анатолий Гладилин, Яков Гордин, Юрий Давыдов, Игорь Ефимов, Камил Икрамов, Владимир Корнилов, Александр Лебедев, Александр Нежный, Булат Окуджава, Раиса Орлова, Марк Поповский, Владимир Савченко, Лев Славин, Юрий Трифонов, Натан Эйдельман и многие другие, в том числе и зарубежные, писатели.

Добротный литературный уровень и историческая основательность романов быстро завоевали читательские симпатии. За лучшими книгами охотились, хотя каждую из них мы издавали тиражом 300 000 экземпляров и таким же тиражом вскоре переиздавали. А роман Юрия Трифонова «Нетерпение» был издан общим тиражом 900 000 экземпляров.

Всего мы выпустили более ста книг. Стоит сказать, что наряду с достойными книгами мы выпустили немало сугубо советских романов, которые были неизбежной для того времени платой за возможность издавать хорошие книги.

То, с каким трудом пробивались к читателю эти хорошие книги, можно проиллюстрировать историей прохождения рукописи Булата Окуджавы о декабристе Пестеле. Повествование в ней велось от лица вымышленного мелкого чиновника Авросимова, занимавшего изрядную часть литературной площади романа (его журнальная публикация так и называлась «Бедный Авросимов» в отличие от нашего названия «Глоток свободы»), к тому же некоторые сцены происходили в публичном доме с красочным описанием его обитательниц. Предугадывая реакцию на это со стороны Главной редакции издательства, редакция серии решила «подпереть» рукопись авторитетными и благожелательными внутрииздательскими рецензиями. Редактор рукописи А. Пастухова нашла весомого и объективного историка, написавшего положительную рецензию, я же обратился к Константину Симонову с просьбой дать литературное заключение (в свое время я написал очерк о нем и был с ним хорошо знаком). Симонов решительно поддержал редакцию (предложив, кстати, написать для нас роман о Сталине, но начальство не согласилось на это), написав, в частности, следующее: «Новое произведение Окуджавы, на мой взгляд, незаурядное явление в нашей прозе. Это сочинение не только в высокой мере талантливое, но и глубокое по замыслу и по своему проникновению в психологию героя… Мне кажется, что публикация рецензируемого романа будет серьезным вкладом в нашу советскую историко-художественную литературу».

Но всего этого оказалось недостаточно для успеха. Главная редакция, что называется, уперлась рогами в землю и отказалась посылать рукопись в набор, говоря о том, что образ Пестеля недостаточно героичен для подражания. Тогда я пригласил соседствующего со мной Булата Шалвовича к себе домой и продиктовал ему жалобу на меня в ЦК КПСС. Почему на меня, а не на виновников торможения рукописи? Если бы Окуджава жаловался на Главную редакцию, то стало бы ясно, что жалоба инспирирована мною и меня бы выгнали с работы.

Жалобу, как водится на Руси в таких случаях, переслали из ЦК КПСС в Главную редакцию Политиздата, и колесо завертелось, на что мы и рассчитывали. При Главной редакции существовал Общественный писательский совет под председательством Г. М. Маркова, бывшего в то время первым секретарем правления Союза писателей СССР, совет был призван содействовать работе нашей редакции, в него входило много известных писателей. Заместителем председателя совета был Александр Михайлович Борщаговский, много помогавший нашей редакции в разных критических ситуациях. Он пошел к директору издательства и предложил обсудить рукопись Окуджавы на писательском совете, с чем директор, подумав, согласился. Члены совета на своем заседании единогласно рекомендовали издать рукопись о Пестеле. Решающее слово было за Марковым, восседавшим во главе стола. Хитрый председатель сказал, что он рукописи Окуджавы не читал (хотя я на сто процентов уверен, что читал, – мы ее ему посылали), но раз члены совета так единодушны в ее оценке, то надо роман издавать. Номенклатурный вес Г. М. Маркова, члена ЦК КПСС, оказался достаточным аргументом для руководства издательства, и рукопись Окуджавы была издана, что не избавило издательство от последующего жестокого разноса со стороны Отдела пропаганды ЦК КПСС за ее публикацию.

Но бывали случаи, когда без зацепки проходили весьма острые вещи. Например, в романе Анатолия Гладилина о Робеспьере одной главе был предпослан эпиграф из Вернио: «Революция как Сатурн пожирает собственных детей». И это после многих выпущенных нами книг о соратниках Ленина, уничтоженных Сталиным! Мы оставили этот эпиграф в рукописи в полной уверенности, что дальше нашей редакции он не пойдет. Но рукопись прошла и Главную редакцию, и даже нашего чрезвычайно бдительного цензора, особо внимательно читавшего наши книги, и вышла в свет с этим эпиграфом.

Кстати, о цензорах. Одна из наших книг очень тяжело проходила цензорское чтение, я был даже вызван к заместителю начальника Главлита Романова, надзиравшему за художественной литературой (к сожалению, забыл его фамилию). Но сказанную им в конце нашего долгого, в несколько часов, разговора фразу запомнил: «Не думайте, что мы тут до самой ж… дубовые!» Тем не менее обсуждаемую книгу он при этом сильно изуродовал.

Сергей Львов, автор прекрасной книги о Кампанелле для нашей серии, писал нам из больницы во время тяжелой болезни, что для писателя не должно существовать никаких отговорок, якобы мешающих его творчеству, – ни ссылок на болезни, на житейские невзгоды, на противодействие цензуры: «Болезнь – не оправдание: