Таинственная Корделия: о ком грезил Илья Обломов?

Загадочный образ Корделии возникает на страницах романа И. Гончарова «Обломов» в ореоле романтики — имя всплывает в сознании влюбленного заглавного героя в период зарождения его отношений с Ольгой Ильинской. «»Это слова… как будто Корделии!» — подумал Обломов, глядя на Ольгу страстно…»

Считается, что Илья Ильич сравнивает свою возлюбленную с героиней трагедии Шекспира, младшей дочерью короля Лира. По мнению исследователей, Ольгу Ильинскую и Корделию объединяет понимание любви как долга. «Моя любовь не скажется словами. / Я, государь, люблю вас так, как мне / Мой долг велит, не больше и не меньше» (перевод с английского А. Дружинина). Эту цитату из первого действия шекспировской пьесы приводят комментаторы романа, объясняя аллюзию Гончарова [Гродецкая 2004: 563]. Его «Корделия» (то есть Ольга) тоже говорит о долге:

— Для меня любовь эта — все равно что… жизнь, а жизнь…
Она искала выражения.

— Что ж жизнь, по-вашему? — спросил Обломов.

— Жизнь — долг, обязанность; следовательно, любовь — тоже долг…

Казалось бы, созвучность слов героинь очевидна. Чего же боле?

Версия о сопоставлении Ольги Ильинской с Корделией Шекспира оставляет смутное ощущение неорганичности реминисценции. Долг и великодушное всепрощение — очевидные достоинства младшей дочери короля Лира — совсем не те категории, которые задают тон в отношениях героев Гончарова на раннем этапе повествования. Кажется несколько странным, что охваченный страстью Обломов мог с упоением думать о том, что его полюбили, как «долг велит, не больше и не меньше».

Неестественность сопоставления Ольги с Корделией Шекспира ощущают комментаторы романа — они сводят смысл аллюзии к расплывчатым формулировкам о стремлении Гончарова «подчеркнуть благородство и возвышенность (избранность) натуры» любимой идеальной героини [Гончаров 2004: 180]. Более того, чувство искусственности сравнения приписывается и самому Гончарову [Гончаров 2004: 180, сноска 1]. Углубляясь в тему, авторы примечаний цитируют высказывание писателя о любви Корделии — любви, которая «являлась в своей природной простоте перед отцом и без трепета перед королем» (курсив мой. — С. К.) (иными словами, писатель рассматривает конфликт трагедии сквозь призму антитезы родства и власти) [Гончаров 2004: 182]. Но если автор «Обломова» так формулирует квинтэссенцию шекспировского образа, то при чем здесь Ольга Ильинская? Дальнейший разбор логики применения художественного приема усиливает недоумение.

Впервые имя Корделии приходит на ум Обломову, когда Ольга объясняет ему свое понимание разницы между влюбленным и любящим. Обломов настойчиво требует от девушки любовных признаний — «чтоб поминутно жить этим: сегодня, всю ночь, завтра — до нового свидания… Я только тем и живу». Ольга, напротив, в подобных уверениях не нуждается: «Вот видите, вам нужно обновлять каждый день запас вашей нежности! Вот где разница между влюбленным и любящим <…> Я люблю иначе <…> Я однажды навсегда узнала, увидела и верю, что вы меня любите,  — и счастлива, хоть не повторяйте мне никогда, что любите меня. Больше и лучше любить я не умею». В этот момент как раз и возникает у Обломова цитированная выше мысль о словах Корделии. Ольга продолжает: «Умрете… вы <…> я буду носить вечный траур по вас и никогда более не улыбнусь в жизни. Полюбите другую — роптать, проклинать не стану, а про себя пожелаю вам счастья…» Далее следуют те самые слова Ильинской о долге, но Обломов произносит имя Корделии не сразу в ответ на них, а лишь после следующей фразы Ольги: «Мне как будто Бог послал ее <любовь> <…> и велел любить.  — «Корделия!» — вслух произнес Обломов».

В приведенных высказываниях героини речь идет не столько о долге, сколько о безграничном доверии к мужчине, безусловной, фатальной любви, не требующей ни доказательств, ни даже и взаимности. Полноту этих оттенков чувствований сравнение с шекспировской линией «отец — дочь» дать не может.

Образ Ольги-Корделии то появляется, то исчезает на страницах романа Гончарова — героиня не всегда соответствует своему «прототипу». Сначала Гончаров говорит о несхожести двух героинь в эпизоде, где Ильинскую внезапно охватывает сильное волнение — ребячливость Ольги сменяется проявлениями страстного чувства:

Он <Обломов> в дверях обернулся: она все глядит ему вслед, на лице все то же изнеможение, та же жаркая улыбка, как будто она не может сладить с нею…

Он ушел в раздумье. Он где-то видал эту улыбку; он припомнил какую-то картину, на которой изображена женщина с такой улыбкой… только не Корделия…

Если это сравнение с шекспировской героиней, то ему не хватает внятности и художественной точности. Почему антиподом страстности была выбрана именно младшая дочь Лира? Ответа на этот вопрос, как кажется, не дает ни шекспировский текст, ни гончаровский.

Автор еще раз возвращается к ошибке своего героя — Гончаров будто намекает, что от соответствия или несоответствия Ольги образу Корделии зависит дальнейшее развитие романных событий:

Обломову нужды в сущности не было, являлась ли Ольга Корделией и осталась ли бы верна этому образу или пошла бы новой тропой и преобразилась в другое видение <…> И потому в мелькнувшем образе Корделии, в огне страсти Обломова отразилось только одно мгновение, одно эфемерное дыхание любви, одно ее утро, один прихотливый узор. А завтра, завтра блеснет уже другое, может быть такое же прекрасное, но все-таки другое…

И вновь полнота смысла изменчивого образа Ольги-Корделии-не-Корделии ускользает от читателя; потребность в поиске ключа к шифру нарастает.

Настойчивость, с которой Гончаров возвращается к героине трагедии «Король Лир», заставляет предположить, что это сопоставление — не мимолетная метафора, а стержень, вокруг которого строится художественная символика. Тем труднее принять размытость, неопределенность шекспировской аллюзии, до конца не раскрывающей замысла автора. Странная оплошность для писателя-классика с мировым именем. Репутация Гончарова заставляет прежде всего усомниться в интерпретации его приема. Возможно, автор романа подразумевал какую-то другую Корделию?

Незадолго до Гончарова (по меркам истории мировой литературы) к имени героини Шекспира обратился датский философ Серен Кьеркегор. История его Корделии описана в «Дневнике соблазнителя» — одной из частей философского трактата «Или — или», первой по-настоящему известной работы мыслителя¹. Труд Кьеркегора имеет сложную структуру с несколькими обозначенными и подразумеваемыми нарраторами. «Дневник соблазнителя» — относительно независимая история внутри текста, составленная из личных дневниковых заметок главного действующего лица, Иоханнеса, его переписки с героиней, Корделией, и комментариев рассказчика, к которому разными путями попали все эти документы (дневник Иоханнеса он просто выкрал²). Как можно догадаться из заглавия, «Дневник…» представляет собой историю соблазнения героини.

Повествование открывается пространными рассуждениями лица, прочитавшего записки Иоханнеса. Далее следуют три письма Корделии, которые она написала Иоханнесу уже после финала их отношений. В нарушение хронологии событий эти короткие послания предваряют историю любви, раскрывая читателю образ героини — воплощение женского смирения, слепой веры и всепрощения. Далее следуют записки самого соблазнителя.

Три послания героини пронизаны духом фатальной преданности мужчине и неизменно подписаны «Твоя Корделия». От письма к письму интонация Корделии смягчается. В первой записке ее отчаяние еще смешивается с гневом; в письме звучит «проклятье в вечности» тому, кто «имел дерзость обмануть человека», доверившегося «врагу». Но даже слова, обращенные против обидчика, доказывают бесконечную верность ему: «…даже в смертный час я буду твоей <…> вся моя радость состояла в том, чтобы быть твоею рабыней, я твоя, твоя, твоя, я твое проклятие». Второе письмо Корделии исполнено безутешной грусти, смешанной с робким упреком: «Ты пожертвовал тем немногим, что было у меня,  — своего ты ничего не отдал». В третьем, последнем, послании Корделия, кажется, простила обидчика — она охвачена мучительной верой и ожиданием:

Что же, надежды совсем нет? Неужели твоя любовь больше не проснется? Ведь я знаю, что ты любил меня, даже если не знаю, что именно убеждает меня в этом. Я буду ждать <…> и тогда твоя любовь ко мне снова восстанет из могилы, и тогда я буду любить тебя как прежде, благодарить тебя как прежде <…> прости, что я продолжаю любить тебя <…> но ведь придет же время, когда ты вернешься к своей Корделии [Кьеркегор 2014: 324].

Мотив безусловной любовной преданности и самоотречения объединяет героинь Кьеркегора и Гончарова — он звучит и в письмах Корделии, и в словах Ильинской. «Беги куда хочешь <…> люби сотни других женщин, я все-таки твоя», — пишет Корделия. «Полюбите другую — роптать, проклинать не стану», — вторит ей Ольга. Сходны также рассуждения двух героинь об интуитивном доверии к чувствам мужчины. В простодушной убежденности Ольги («…верю, что вы меня любите, — и счастлива, хоть не повторяйте мне никогда») Илья Ильич мог услышать отголосок мыслей Корделии («…я знаю, что ты любил меня, даже если не знаю, что именно убеждает меня в этом»). Обломову могло почудиться, что Ольга, так же как и ее «предшественница», готова принять свою любовь, не рассуждая, — безоглядно подчинив свое существование любимому мужчине.

Героинь роднит притягательная отстраненность от окружающего мира; можно сказать, они никогда не смешиваются с толпой. «Она ничего не замечала вокруг», — одно из первых наблюдений Иоханнеса о Корделии. Позднее автор запишет в своем дневнике: «Чем больше я на нее смотрю, тем больше убеждаюсь, что она представляет некую отдельную, изолированную фигуру» [Кьеркегор 2014: 350]. Корделия «живет весьма уединенно <…> пренебрегает тем, что привлекает других юных девушек» [Кьеркегор 2014: 352]. Замкнутость мира Ольги Ильинской тоже сразу же бросается в глаза. В день знакомства с Обломовым она сидела вдали от гостей «и мало занималась тем, что вокруг нее происходило». Подруг у нее было немного; кавалеры не могли разгадать ее — одни считали Ольгу «слишком мудреной и немного боялись», другие, напротив, — «простой, недальней, неглубокой»; и «не одну мазурку просидела она одна».

Ольга не знала ни жеманства, ни женского умысла, пренебрегая этими ухищрениями. Описывая Корделию, автор дневника выражает сходную мысль — он как будто упрекает девушку в «некотором недостатке внимания к своим возможностям» [Кьеркегор 2014: 345].

Корделия поразила автора дневника сочетанием спокойной глубины и детскости.

1. Трактат «Или – или» был написан в 1843 году.[↩]
2. В предисловии к трактату «Или — или» Кьеркегор интригует чита­теля, используя хорошо известный прием: он вводит фигуру Изда­теля, которому якобы ничего не известно о публикуемых бумагах. В Предисловии Издатель выражает сомнение, что автор дневника и рассказчик (похититель дневника) — это разные люди; ему ка­жется, что это одно и то же лицо [Кьеркегор 2014: 36]. Углубление в запутанные нарративные механизмы трактата «Или — или» не входит в наши задачи. К образу Корделии этот вопрос не имеет прямого отношения. Поэтому для простоты изложения мы будем придерживаться  номинального  состава  главных  действующих лиц: Корделия, Соблазнитель (Иоханнес) и персонаж, выкравший дневник Соблазнителя.[↩]