Своевременному разговору – современный уровень!

Публикуя статью А. Власенко, полемизирующего с Вл. Гусевым (см. «Вопросы литературы», 1969, N 7) по вопросу о художественном уровне современной прозы, редакция приглашает писателей, критиков, читателей принять участие в дальнейшем обсуждении этой проблемы на страницах журнала.

В последнее время все чаще и чаще на наших многочисленных литературно-общественных форумах, в критических выступлениях выражается неудовлетворенность художественным качеством широкого потока современных произведений. Причем если раньте разговор вращался в основном вокруг поэзии (хочу напомнить тут известную статью М. Исаковского и споры, вызванные ею), то теперь поле дискуссии расширилось, – все настойчивее раздаются голоса о «среднем» уровне нынешней прозы.

Все это указывает на то, что вопрос о совершенствовании и обогащении художественных форм литературного творчества действительно назрел, стал по-настоящему актуальным. Но решать его необходимо применительно к современному уровню науки о литературе.

Конечно, разговор о мастерстве может успешно идти только в том случае, если писатель выражает в произведении важное жизненное содержание. Однако это же аксиома, что содержание в искусстве неотделимо от художественной формы. Мастерство подлинного художника-реалиста и направлено на то, чтобы добиться полного соответствия между сущностью изображаемого явления и его изображением.

«Если ты видишь ошибки формы, – справедливо пишет К. Федин, – ищи ошибки содержания».

В лучших произведениях советских писателей высокий идейный пафос органически сочетается с духом новаторства, с поисками глубокой гармонии между всеми компонентами художественности.

Но сколь еще нередко мы встречаемся в современной литературе с книгами низкого идейно-художественного качества! Больше того, наблюдается явная недооценка культуры, образного языка, художественных завоеваний, опыта советской и русской классической литературы. В этих условиях борьба против описательности, серости и посредственности приобретает особую актуальность.

Нельзя не приветствовать постоянного внимания «Вопросов литературы» к проблемам художественного мастерства. Статья Вл. Гусева «…Вновь на банальную тему» (N 7) тоже стоит в ряду тех публикаций, которые проникнуты искренней заботой о повышении эстетического уровня произведений современной литературы.

Напрасно только ее автор считает себя чуть ли не единственным поборником художественности. Очень уж претенциозно у него звучит: «Фразу: «Это плохо написано» – не произнесешь, не рискуя прослыть занудой или эстетом».

Полно!

Всякий причастный к литературной жизни человек ныне ясно осознает значение единства идейного содержания и высокого мастерства, совершенства формы.

Иное дело, что фраза «Это плохо написано» содержит субъективное, вкусовое начало, и потому она всякий раз требует конкретной аргументации. Из всего хода статьи Вл. Гусева вытекает, что автор под не художественностью понимает отсутствие образности. А вот критик О. Михайлов к недостаткам романа Ф. Гладкова «Цемент» относит «преувеличенную образность речи героев» («Герой жизни – герой литературы», «Знание», 1969). О. Михайлов никак не доказывает своего тезиса, Вл. Гусев стремится усиленно цитировать тексты произведений, доверяясь собственному вкусу, но в обоих случаях авторы остаются в пределах своих субъективных впечатлений. По-видимому, без соотнесения элементов художественной формы с характерами героев, с общим замыслом произведения трудно говорить о степени писательского мастерства. Все компоненты художественности взаимообусловлены и воспринимаются только в их совокупности, внутреннем единстве. Из этой сложной связи мы можем извлекать для рассмотрения ту или иную грань, иначе вообще анализ был бы невозможен, но никогда не забывая о произведении как об эстетически целом.

Статья Вл. Гусева привлечением к разбору художественных текстов выгодно отличается от многих работ, авторы которых вообще не утруждают себя какими-либо доказательствами (примером может служить статья М. Чернолусского «Пристрастность художника и равнодушие «отображателя», опубликованная в «Литературной газете» 25 июня 1969 года), но и она страдает, на мой взгляд, излишней категоричностью априорных суждений.

«Я не буду писать о художественности вообще, – заявляет автор. – Моя задача более узкая, частная, стилевая…»

Если бы это было так, как говорит Вл. Гусев, то и спорить с ним было бы не о чем: что ж, указаны недостатки стиля, языка – и за это спасибо… И действительно, когда он подвергает критике язык таких в основе своей нехудожественных произведений, как «Ларец мудреца» Владимира Иванова, его можно только поддержать. Справедливо утверждение Вл. Гусева: «В произведениях с такой языковой фактурой бессмысленно «анализировать героев, сюжет» и пр.».

Мы часто повторяем слова Горького о языке как о «первоэлементе» художественной литературы, но по существу в последнее время и в областных издательствах, и в центральных ослаблены требования к языковому мастерству. Протоколы и сообщения с удручающими сочетаниями «установить станки», замшелые канцелярские обороты типа: «а вообще мы друг другу противопоказаны», стертые трафареты, шаблоны, кочующие из книги в книгу, способны ввергнуть в уныние даже самого терпеливого читателя.

В одном произведении:

«Сердце то замирает, то бешено колотится»; «Его охватывало радостное нетерпение»; «Что-то холодило, сдавливало сердце, и оно бессильно трепыхалось» (Ю. Xазанович, Дело, Средне-Уральское книжное изд-во, 1967).

В другом:

«Какие-то неясные, смутные, но недобрые предчувствия томили ее»; «Сердце оборвалось и упало куда-то»; «Боль и жалость сдавили Катино сердце» (Н. Туманова, Родимое пятно, «Детская литература», 1967).

В третьем:

«Раздирала душу эта мука расставания»; «Какая-то горячая волна родилась у сердца»; «Словно кто-то могучий стиснул ему грудь и не отпускал»; «Постояла с закрытыми глазами и, схватив его за руку, увлекла за угол дома» (В. Попов, Разорванный круг, «Советская Россия», 1966).

Можно было бы привести примеры и явных формалистических выкрутасов, кокетливой безвкусицы в творчестве современных писателей, особенно молодых.

«Непонятно мне, – с горечью пишет Л. Леонов, – почему же не пошли молодежи впрок наши замечательные литературные богатства: кипучего, разящего наотмашь, магического языка Гоголя или языка Салтыкова-Щедрина, который представляется мне симфоническим по обилию звучащих в нем инструментов, или Лескова, который копил словцо к словцу…»

И прав Вл. Гусев, заостряя вопрос о языке, так как даже значительное по проблематике и замыслу произведение не может рассчитывать на успех, если в нем отсутствует первородная красота и точность народной образной речи.

Но он при всем желании не смог все же остаться в рамках своей «более узкой» задачи, затронув образную систему заслуживающих подробного рассмотрения произведений, ибо «и по одному словечку, как по маленькой гайке с болтом известной нарезки, можно восстановить всю систему с ее шестеренками и ремнями».

Вот здесь уже обнажились взгляды автора и на жанровые признаки, и на роль сюжета, и на идейные позиции художника.

У меня вызывают возражение принципы, на которых построил Вл. Гусев свой анализ повести Н. Асанова «Богиня Победы». Обнаружив в повести «романическую ситуацию» и на этом основании называя произведение романом, автор затем уже с точки зрения жанровых признаков романа («Герои взяты во всей совокупности своих личных и социальных связей») упрекает писателя в недостаточной широте охвата событий. Такие требования к произведению, конечно же, неправомерны, ибо стремление охватить все социальные и личные связи героев неизбежно приведет художника к описательности, то есть к тому, против чего и воюет сам же Вл. Гусев.

Как раз недостаток многих современных романов и повестей о жизни рабочего класса состоит в том, что их авторы, неполно используя эстетические возможности основной коллизии, связанной с общественно-трудовой сферой, искусственно дополняют ее пестрыми олеографическими картинками быта.

Так, И. Дроздов (роман «Литейщики», Краснодар, 1968), сомневаясь, вероятно, в художественной силе своего повествования о рабочих-металлургах, пытается «оживить» текст адюльтерными историями.

«Производственные» сцены автор перемежает картинами личной жизни героя, показывая литейщика Алексея в семье, в интимных взаимоотношениях с женщинами – в любви. Эти картины призваны играть «развлекательную» роль. Здесь уже как будто стиль становится поэтичнее, как же – луна, река, трава-мурава, шепот, робкое дыханье!.. К сожалению, приверженность к литературным штампам сковывает возможности автора и в изображении интимных отношений.

Героя все любят: любит жена Линева – Елена Михайловна, любит Вера, любит Тоня, любит Майя. Нелегко ему разобраться во всех своих привязанностях, но он мужественно протаптывает тропку к сердцу Майи Ресиной, наиболее ему близкой по творческим интересам. Правда, ему трудно преодолеть и влечение к красавице Елене Михайловне, не желающей уходить от мужа, – она согласна на роль любовницы, что, естественно, не может устроить благородного Алексея.

И все же Алексей «раскусил» Елену Михайловну, избавился от любовного наваждения. В этом ему помогла сама Елена Михайловна, охотно разоблачающая перед ним свою эгоистическую натуру: она готова отдаться Алексею, если он сжалится над мужем и подпишет незаконный акт о приемке построенного цеха (Линев – начальник стройки).

Проницательность Алексея необыкновенна. Когда Линев ушел на рыбалку и Алексей оказался наедине с Еленой Михайловной, происходит примечательная сцена, обнаружившая твердость убеждений и принципиальность героя.

«Елена Михайловна подсела к Алексею, заботливо поправила ему воротник рубашки. Ждала, чтобы Алексей поймал ее пальцы и поцеловал. Но Алексей этого не сделал.

– Не бойся, – Елена Михайловна прильнула к Алексею и уже тише прошептала:- Линев теперь увлечен рыбалкой… Понимаешь, рыба-алкой!

Намек был настолько прозрачен, что Алексея покоробило. Елена Михайловна тем временем продолжала:

– А мне поручил уговорить тебя сжалиться…

Алексей осторожно снял со своих плеч ее руку и, отстраняя от себя, сказал:

– Взяток не беру».

Затем герой пошел к реке, умылся – остался тверд, как кремень.

Стоит ли говорить о степени проникновения автора во внутренний мир героев, в сущность их взаимоотношений? Надеюсь – ясно.

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. И тогда мы удивляемся, почему подобные книги о рабочем классе не завоевывают широкой популярности среди читателей. К сожалению, и культура редактирования, если судить по книге И. Дроздова, у нас не всегда соответствует повышенным эстетическим требованиям, которые сейчас предъявляются к художественной литературе.

В повести С. Снегова «Весна ждать не будет» («Дружба народов», 1968, N 11) дело обстоит несколько иначе, но установка на «расширительность» сюжета та же. Автор показывает жизнь технической интеллигенции – проектировщиков, специалистов по автоматике, инженеров, руководителей стройки. И действительно ему удалось впечатляюще нарисовать образы талантливых деятелей, активно участвующих в борьбе за технический прогресс.