Судья Горба, матрос Железняк, поэт Голодный

Я познакомился с Голодным в 1930 году. В каком-то конторском помещении в Москве, под Китайгородской стеной, гнездилась редакция журнала «Смена», Я принес в отгороженную фанерой клетушку отдела поэзии полудетское стихотворение про атаку на гражданской войне.

Маститый поэт Михаил Голодный, заведующий отделом вел себя степенно, может быть, даже важничал, разговаривая с пионером, держащим в руках школьную тетрадку со стихами. Ведь мудрому редактору было уже лет двадцать семь, а пионеру на двенадцать лег меньше.

Поэт был облачен в зеленую суконную гимнастерку, тяжело передвигал ногами в белых фетровых бурках на кожаной подошве, какие в те времена получали по ордеру ответственные работники. Полуформенная одежда обязана была придать солидность щуплой фигурке обитателя комсомольского общежития, заведующего (он говорил – начальника) отделом поэзии.

Впрочем, я тоже был в гимнастерке, только с открытым воротом, из-под которого выглядывала тельняшка.

Михаил Голодный принялся править мое дышащее кавалерийской атакой (как мне казалось)! стихотворение, приговаривал: – Ты ж не участвовал сам в атаке.

Подправленное, наполовину досочиненное Голодным стихотворение было опубликовано, но когда Эдуард Багрицкий составлял мою первую книжку, он это стихотворение отложил в сторону:

– Ты ж не участвовал в гражданской войне, потому так недостоверно пишешь о ней.

Я гордо сказал, что стихи правлены начальником поэзии журнала «Смена» Михаилом Голодным. Багрицкий улыбнулся:

– В лучшем случае семнадцатилетний всадник из «Смены» мог состоять в отряде ЧОНа. Перед кавалерией вы равны…

В двадцатом году ему только семнадцать исполнилось…

Как бы там ни было, Михаил Голодный опубликовал мое первое стихотворение, такое для поэта – впечатление и благодарность на всю жизнь.И вот теперь я разложил на своем письменном столе принесенные из библиотеки книги Голодного. Все они свободно уместились на его пространстве – их не так уж много. Вот и самое последнее издание «Стихотворения. Баллады. Песни» в скромном формате и объеме серии «Библиотека советской поэзии», выпущенное более четверти века тому назад.Что выделяет эти стихи?

В советской поэзии в период между гражданской и Отечественной войнами очень мощно проявилась линия революционной романтики. Она, эта линия, связывала стихи и судьбы поэтов, считавшихся представителями разных поколений, по меньшей мере трех.

Начали Тихонов, Луговской, Антокольский, Багрицкий, а вслед за ними поскакали более молодые всадники, тогда называвшиеся комсомольскими поэтами первого призыва, среди которых был и Михаил Голодный. А уж за ними и по ним в значительной степени равняли строй поэты 30-х годов.

Существовала ли борьба поколений, взаимное неприятие, противостояние, противопоставление? Смена поколений – всегда сложный и противоречивый и, если можно так выразиться, не дружественный процесс. Могли иметь место и острые столкновения, и резкая полемика, и споры до хрипоты.Но была и сила, сплачивающая, гасящая вспышки неприязни и вражды: романтика времени, выражавшаяся в поэзии.

Если у Багрицкого:

В походной сумке спички и

табак,

Тихонов, Сельвинский,

Пастернак, –

то у Голодного:

У зеркала я, наконец…

С меня не сводит глаз:

Светлова –

Раненый боец,

Багрицкого –

Опанас.

А позже чуть иронично, но дружески напишет Ярослав Смеляков:

Не был я ведущим или

модным,

Без меня дискуссия идет:

Михаил Семенович Голодный

Против сложной рифмы

восстает.

И уже устаревшим, оставшимся в дореволюционных временах покажется блоковское:

Здесь жили поэты. И каждый

встречал

Другого надменной улыбкой.

Как бы обобщая это новое в отношениях между поэтами и как бы завещая единство, говорит с пролетарскими поэтами Владимир Маяковский «как старший товарищ, неглупый и чуткий».

В представлении иных критиков, особенно во времена, когда жил, творил и спорил Михаил Голодный, романтика считалась чем-то вроде отрыва от современной действительности, апофеозом бесплодных мечтаний и беспочвенной фантазии.

Но разве не были романтически приподняты образы подлинных героев жизни и литературы? Добавлю: тогда, да и позже, разве не были романтиками Чкалов и Королев, Папанин и Ляпидевский, Николай Островский и Всеволод Вишневский?

Поэзия Михаила Голодного сильна прежде всего романтической верностью своему небывалому Времена.

Я полагаю наиболее важным для литературы и лучшим из того, что написано поэтом: рассказы в стихах о борьбе за советскую власть, созданная им серия портретов, таких, как судья Горба, партизан Грач, конники и матросы, немецкие и австрийские коммунисты, все современники, которыми населены книги Михаила Голодного в конце 30-х и начале 40-х годов.

Напряженный, мрачноватый драматизм баллад выделяет их среди стихов тех лет, отделяет эти образы от написанных с улыбкой героев Михаила Светлова, от несколько статичных фигур, нарисованных Иосифом Уткиным.

В известных светловских воспоминаниях Михаил Голодный – отчаянный и лихой поэт-кавалерист.

А я помню его другим – застенчивым, стеснительным, не уверенным в себе, порою просто беспомощным. Правда, в спорах он умел нападать, но не умел защищаться.

Был он обидчив, меланхоличен. Ироничный, чуть улыбающийся Светлов рядом с ним казался каскадным весельчаком.

Боюсь, что избыточная скромность порой досадно сковывала Голодного как в личной жизни, далеко не всегда складывавшейся счастливо, так и за письменным столом.

Ему мучительно быстро могли разонравиться собственные сочинения. Косвенным подтверждением данного моего впечатления может служить то, что в литературном наследии Голодного сохранились только отрывки или главы из поэм. Ни одна поэма не была нм доведе-

на до конца: ему казалось, что не получилось, он откладывал незавершенную рукопись, и время все более отваживало его от подчас весьма удачно задуманных и исполненных страниц. Не потому ли поэт казался смолоду печальным?

Каждая сюжетная песня, ставшая народной, – это драгоценная книга.

Как минимум три песни Михаила Голодного сохранились, звучат сегодня и являются визитной карточкой поэта. Беру на себя смелость рассказать о них и прокомментировать их путь к новым поколениям читателей.

Может быть, уже люди не одного поколения считают песню «Партизан Железняк» народной, относят ее появление к первым годам революции, считают, что она – о реальном герое гражданской войны, именем которого песня и названа.

В действительности произошло обратное: