Стремление к истине

Мы люди одного поколения, одной судьбы с Вадимом Шефнером, и я живо понимаю его ощущение, ощущение поэта, абсолютно выражающего себя в традиционной стихотворной форме и, несмотря на это, а может быть, именно поэтому, тревожно задумывающегося о том, что же станет с поэзией, если все поэты будут ощущать то же самое. Если всем поэтам будет достаточно традиционных стихотворных форм. Если всех поэтов они будут полностью и абсолютно выражать.

Однако это, разумеется, не более как риторический прием. Нам не приходится всерьез бояться столь полного единодушия. Слава богу, его нет и быть не может, и истинная поэзия всегда в поиске, даже когда поэту кажется, что его полностью устраивают испокон веков существующие формы, даже когда читателю кажется, что поразившие его стихи по форме своей абсолютно традиционны и ничем не отличаются от стихов, написанных десять и сто лет назад. Это не так: в самую традиционную форму каждый истинный поэт неизбежно и всенепременно привносит нечто свое, и только свое. Я попробую это утверждение подкрепить примерами, но сперва мне хочется поговорить о тех новых формах, которые носят совершенно прямой, явный и всем видимый характер.

Они существуют, эти новые формы, упорно и настойчиво существуют и распространяются все шире и занимают все больше места, и если вглядеться в мировую поэзию, то легко может возникнуть почти физическое впечатление, что они начисто вытеснили традиционные формы стиха отовсюду и что последним пристанищем этих бедных традиционных форм осталась только наша страна, только наша поэзия.

Я писала о свободном стихе в беседе, публиковавшейся в «Вопросах литературы». Кстати, чтоб не возвращаться, скажу: странное ощущение у меня от этой публикации. Нечто важное, сокровенное словно куда-то ушло без ответа, без всякого душевного отклика оттуда, куда было обращено. Журналу надо поискать форму беседы не только между интервьюером и интервьюируемым, но и между разными писателями, а то и с привлечением читателей. До сих пор все публикуемые беседы выглядят, в сущности, как монологи, иногда весьма любопытные, весьма значительные, но никак не связанные между собой, словно в плохой пьесе, в пьесе без драматургии.

Но вернемся, однако, к новым поэтическим формам, – никуда от них не уйдешь и не отмахнешься. Итак, свободный стих. Ну что ж, свободный так свободный. Но какие задачи ставит он перед собой, и решает ли эти задачи, и является ли выходом, который так или иначе ищут поэты всего мира? Меня это волнует, ибо нелепо делать вид, будто бы нас это не касается. Такая позиция тоже начинает выглядеть как пьеса без драматургии, – каждый произносит свой монолог, и ничто не связывает эти различные монологи, ничто их никуда не направляет и не устремляет.

Итак, свободный стих. Попробуем разобраться, что это значит. От чего свободный? Для кого свободный? Во имя чего свободный? Попробуем ответить на эти три вопроса.

От чего свободный? Очевидно, от ритма и рифмы, от традиционной формы, которую можно, однако, рассматривать и как оковы, лишающие человека свободы, и как вершины мастерства, взойти на которые дано отнюдь не каждому, кто умеет рифмовать и хранить верность стихотворным ритмам.

Для кого свободный стих? Кто смеет пользоваться, кто заслуживает право пользоваться свободой от высокого искусства истинного поэтического мастерства, от железной дисциплины стиха в высоком смысле этих слов? Очевидно, право на такую свободу получает лишь тот, кто уже доказал, что ему по плечу и по силам самые строгие законы, самые высокие требования поэзии. Вот, вероятно, почему у нас никогда не вызывал недоумения свободный стих Александра Блока. Его свободному стиху уже более пятидесяти лет назад верили безоговорочно, – поэт говорил свободным стихом, когда ему, его поэтической мысли, его поэтическому величию не уместиться было в строгом, «несвободном» стихе.

И, наконец, во имя чего свободный? Наверное, во имя того, чтобы сказать человечеству нечто такое, о чем не скажешь в традиционной форме, что прозвучит полноценно только в этой раскованной манере, расковавшей форму именно силой того, о чем говорит поэт. Во имя огромности поэтической мысли, поэтического духа стихотворения, имеющего право ничем себя не сковывать, даже стихотворной формой.

Я задаю себе самой эти вопросы, пытаюсь сама себе на них ответить и не могу отделаться от мысли о том, что ни один из них не вставал передо мной, когда я читала стихи Поля Элюара или Назыма Хикмета. Это были просто прекрасные стихи, и я не задумывалась о том, почему они написаны свободным стихом. Это не имело значения и когда я искала русский эквивалент свободного стиха, переводя Пабло Неруду. Почему же? Очевидно, потому, что я для себя самой все больше и больше прихожу к выводу, что свободный стих наших дней, последнего времени, в его мировых масштабах не есть восхождение поэзии на новые высоты, не есть новое ее качество, а есть скорее распад, уничтожение самой себя.

Часто поэты, приезжающие к нам в страну из-за рубежа, поражаются успехам поэзии у нас, интересу к ней, масштабам, в которых она живет. Я думаю, что это объясняется очень просто. У нас тот, кто любит поэзию, получает от нее ту радость, то удовлетворение, которые способна дать людям только поэзия, только истинная поэзия. Этой радости любители поэзии не получают там, где поэты начисто отказались от того, чем прежде всего является поэзия, чем она обязана быть, – от первоначальной поэтической формы, которая является едва ли не первым условием, определяющим, что такое поэзия.

Мне необходимо оговорить, – наверное, мне следовало сделать это раньше, – что я люблю свободный стих, люблю эту еще одну великолепную возможность нашего искусства, которой, кстати, издавна владеет русская поэзия. Я люблю свободный стих и у Блока, и у Хлебникова, и у Марины Цветаевой, и у Маяковского. Он был интересен у покойного Вадима Стрельченко, погибшего на войне. Он великолепно и по-разному звучит и у таких современных поэтов, как Леонид Мартынов, Евгений Винокуров, Владимир Солоухин. Но я считаю разнообразный свободный стих лишь одной из множества возможностей поэзии. Лишь одной, но никак не единственной. Свободный стих в поэзии многозвучной, многообразной и многозначной – это еще один ее лик, и он подчас прекрасен, и он подчас потрясает. Иная поэтическая мысль может быть выражена этой формой гораздо более впечатляюще, чем традиционной. В ней есть своя магия, своя власть и сила, когда ею пользуется большой поэт, говоря о больших вещах. Но когда свободный стих означает лишь принципиальное отсутствие ритмов и рифмы, и автор не умеет заставить вас забыть об этом отсутствии величием того, о чем и как он говорит, если он пишет только так, не потрудившись доказать человечеству, что имеет на это право, ибо он преодолел, а не всего лишь забыл или презрел традиционную форму, – это подчас, право же, не вызывает доверия. И я готова иногда поверить одному нашему блистательному переводчику одного очень знаменитого сегодня мастера свободного стиха, утверждающему, что подобные стихи «можно писать километрами».