Среди журналов и газет

ДУХОВНОЕ НАСЛЕДИЕ РОДИНЫ. Под таким заголовком журнал «Сибирские огни» (1989, N 2) печатает письма Елены Ивановны Рерих (1879 – 1955) – жены Николая Константиновича Рериха, его «другини, спутницы, вдохновительницы», как писал о ней сам Николай Константинович.

Эпистолярное наследство Е. И. Рерих огромно. В 1940 году опубликовано два тома писем, составивших больше 50 печатных листов. Ее архив, хранящийся в Индии и в Советском Союзе, также содержит очень много писем. Адресаты – европейские и американские почитатели книг Учения – Живой Этики (Агни-Йоги). Среди корреспондентов Е. И. Рерих неизвестные представители различных групп и кружков Живой Этики, возникавших в ту пору во всем мире, и лица весьма заметные, например секретарь Толстого – Булгаков, президент США – Рузвельт. В переписке раскрываются черты мировоззрения Е. И. Рерих, а сами письма служат важным материалом к изучению книг Учения, – пишет публикатор Ю. Ключников.

Задачей этой публикации, – говорит Ю. Ключников, – является привлечение внимания читателей к новой и вместе с тем древней системе знаний, изложенной в книгах Живой Этики.

Журнал «Подъем» (1989, N 2) под рубрикой «Литературное наследие» печатает фрагменты из книги Е. И. Рерих «Криптограммы Востока», которая была напечатана в 1929 году в Париже под псевдонимом Жозефины Сент-Илер. Книга эта представляет собой сборник неизвестных ранее апокрифов (то есть неканонических рассказов из жизни основоположников религий), а также притч и пророчеств, изложенных выразительным поэтическим языком. Вступление к публикации – В. Сидорова; комментарии – П. Буйленко, В. Елисеева, С. Ключникова.

ПИСЬМА ДРУГА, или ЩЕДРЫЙ ХРАНИТЕЛЬ – так названы воспоминания Павла Косенко о Юрии Домбровском, которые публикует журнал «Простор (1989, N 5).

Впервые о Юрии Домбровском П. Косенко услышал осенью 1958 года, работая в «Казахстанской правде» в Алма-Ате.

«За тот же год я познакомился с довольно многими алма-атинскими журналистами и писателями, но ни разу ни от кого не слышал имени Домбровского. Это я помню совершенно точно. А ведь среди моих новых знакомых, как потом выяснилось, были люди, хорошо его знавшие десять лет назад, до его последнего ареста (в конце 40-х годов), а то и двадцать лет назад – до ареста предыдущего (в конце 30-х годов).

А казалось бы, чего уж особенно осторожничать – атмосфера менялась весьма существенно…»

А познакомились Домбровский и Косенко летом 60-го года, когда Домбровский пришел в «Казахстанскую правду» по какому-то литературному делу.

«…Передо мной сидел высокий человек лет пятидесяти, – пишет П. Косенко, – лицо его с крупными чертами было пересечено несколькими глубокими морщинами. Одет он был небрежно и мешковато. Не знаю уж почему, но яркая внешность Домбровского в тот первый раз не показалась мне особенно запоминающейся. Ничего особенного не представляла и наша беседа. Быстро покончив с деловой стороной (она оказалась несложной), я заговорил об «Обезьяне» и именно – о влиянии на нее Достоевского. Домбровский немного оживился, но, видно, ему уже надоело сидеть в помещении, он стал меня звать продолжить разговор на свежем воздухе…

Потом встречались ненадолго еще несколько раз, и стихи его я где-то уже слушал, Домбровский читал их тогда довольно часто.

А подружились мы в конце мая следующего года. Мне надо было лететь на госэкзамены в Литинститут, я был уже в отпуске и билет лежал в кармане, но не на сегодня и не на завтра, а на третий, кажется, день. Юрий же, видимо, недавно приехал из Москвы, мы случайно встретились, разговорились, да так и проговорили все время до моего отлета, почти не расставаясь… Много с той поры воды утекло, и почти всю память о тех днях эта вода смыла. Помню, долго сидели в мастерской замечательного художника Абрама Марковича Черкасского, учителя многих ныне прославленных казахских мастеров. Были (наверно, не могли обойти) у ближайшего товарища Юрия Льва Игнатьевича Варшавского – в начале 30-х годов известного публициста-международника и, как говорили, секретаря Карла Радека. Теперь он давно уже был тесно связан с алма-атинской киностудией и с Шакеном Аймановым. Помню, и в эти дни Юрий читал свои стихи. Имелся у него тогда такой «пакет» из семи-восьми стихотворений на лагерном материале, которые он с небольшими вариациями – одно стихотворение убирая, другое добавляя – повторял в каждой новой аудитории (у Варшавского читал и больше, всего в этом цикле было, по-моему, стихотворений двадцать пять)…»

«Главным впечатлением от Домбровского всегда было впечатление огромного, свободного во всех своих проявлениях, легко и радостно, празднично, я бы сказал, работающего ума. Как-то я увидел на столе у Юрия книгу Ивана Щеголихина с дарственной надписью автора: «Человеку-фейерверку». Похоже, но только следует добавить, что этот фейерверк, не ослабевая, взрывался десятилетиями.

Не закончивший никакого учебного заведения, проживший жизнь, полную самых драматических испытаний и лишений, Домбровский сумел накопить колоссальный запас знаний. Он был гуманитарием-энциклопедистом, профессионально подготовленным как философ, историк, историк литературы, искусствовед, правовед. Естественно, у него были свои любимые области, которыми он многие годы занимался специально, но совершенно подготовленно Домбровский мог в любой момент ответить на любой вопрос в области гуманитарных наук. При этом начетничеством тут и не пахло. На все у него была своя точка зрения, подчиненная общему мировоззрению и развивавшаяся с подлинным блеском логики и эрудиции. Мысли рождались у него с удивительной легкостью и свободой и уверенно выстраивались в четкий ряд».

«…Он любил дружбу, – рассказывает П. Косенко, – артельность, близких товарищей у него было много, и, в общем, разочаровываться в них ему приходилось довольно редко. Это я говорю о времени, когда я его знал. А раньше, в годы опасной крутизны? Тогда судьба ему просто орала: «Что ты делаешь?! Будь же осторожен, научись в конце концов недоверчивости!» А он учиться этому не хотел – и так и не научился».

Большую часть публикации составляют письма Юрия Домбровского П. Косенко.

«Всего я нашел у себя после его смерти 48 его писем и записок, – пишет П. Косенко. – Несмотря на кажущуюся непонятность почерка Домбровского, прочесть в них можно все, до последнего слова. Главная сложность для меня была, когда я разбирал эти письма, в том, чтобы установить их хронологию и последовательность. На самом письме число Юрий ставил крайне редко, а полная дата есть лишь на последней записке, написанной им за полтора месяца до смерти…