Споры о реализме

Выступления па дискуссии в Институте мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР.

 В. АСМУС

Здесь уже достаточно говорили о двух пониманиях реализма – об одном, которое было названо «расширенным», и другом – «узком» или «суженном». Все же я позволю себе вернуться к этому вопросу – важному, если взять во внимание основную тему нашей дискуссии.

Говорили здесь и о том, будто нет никакого противоречия между этими концепциями. Так, если мне не изменяет память, А. Сидоров говорил, что он не видит никакого противоречия между Я. Эльсбергом и Г. Недошивиным. Однако так ставить вопрос нельзя даже терминологически. Говорить о «расширенном» и «суженном» понимании реализма нельзя уже потому, что расширяться и суживаться может только одно и то же, а между тем здесь – в «расширенной» и «суженной» концепциях реализма – речь шла вовсе не об одном и том же, а о двух различных вещах. Так что этот спор – не спор о «расширенном» и «суженном» пониманиях реализма, а рассуждение о двух вещах. Каждое из этих пониманий, оказывается, может быть обосновано на некоторых фактах истории литературы и искусства. Но дело не в том, что эти говорящие о разных предметах концепции могут быть обе обоснованы на фактах истории литературы. Дело в том, что сами эти факты и то или иное их осознание в теории реализма далеко неравноценны, имеют далеко не одинаковое значение для науки истории литературы. В этом для нас все дело.

Поясню сказанное. У сторонников «расширенного» понимания реализма слово «реализм» – не название для направления, для течения, для школы литературы, а название для некоторых черт некоторых произведений литературы и искусства. Речь идет о чертах правдивого изображения явлений жизни, чертах, которые имеются в этих произведениях и которые, прибавлю, могут быть найдены в великом множестве других произведений искусства всех эпох и народов. Формула сторонников «расширенной» теории реализма такова: «Мы будем называть реалистическими или тяготеющими к реализму все произведения или части произведений искусства, в которых можно найти правду жизни, живые сцены, фигуры, ситуации и т. д.»

Сторонники «суженного» понимания реализма разумеют под реализмом в искусстве не только наличие отдельных, пусть даже ярких, пусть даже более или менее часто встречающихся черт, напоминающих реалистическое изображение жизни. Формула сторонников «суженной» теории реализма такова. «Под реализмом мы разумеем особое, только в особых исторических условиях возникшее течение, направление, движение, школу в развитии искусства, литературы. Это течение характеризуется уже не наличием только отдельных реалистических сцен, картин. Это – течение, в произведениях которого правдивое изображение жизни становится органическим языком, на котором художник говорит своему народу, своему обществу, становится особым типом мышления, в образах которого художник осознает действительность общественной жизни и свое к ней отношение».

Для науки совершенно бесплодно спорить о словах, о праве применения слова «реализм» в широком или в узком смысле.

Поставим вопрос так, как его только и должны ставить работники науки, строящие марксистскую историю мировой литературы. Поставим вопрос: что дают оба эти понимания для истории литературы, понятой в качестве науки об историко-литературном процессе?

Если понимать под реализмом наличие отдельных черт правдивого, жизненного отражения действительности в произведениях искусства, то, как я уже сказал, надо признать, что произведения реалистического искусства – в этом «расширенном» смысле – действительно существуют, и притом существуют в искусстве чуть ли не всех времен и народов. Никаких споров по этому вопросу быть не может. В этом смысле теория «расширенного» понимания реализма может быть так же обоснована фактами истории литературы, как и теория «суженного» понимания. Вопрос не в том, какое из двух определений реализма опирается на факты, а какое не опирается, так как оба опираются на факты. Вопрос в том – какое значение эти определения и факты, из которых они выведены, имеют для истории литературы, как науки.

На эту трибуну не раз в ходе дискуссии поднимались историки литературы, историки изобразительных искусств и пытались доказывать нам, что реализм налицо и в наскальных изображениях бизонов, и в лирике Катулла, и в поэзии Феокрита, и в иных фигурах средневековых храмов.

Но – странным образом – эти доказательства, если внимательно рассмотреть их, никогда не были действительными доказательствами, основанными на теоретическом анализе указываемых фактов. Это были выражения субъективного восхищения оратора – восхищения, вызванного той или иной выразительно и правдиво изображенной фигурой, сценой и т. п. Напомнит такой оратор известную замечательную скульптурную фигуру средневекового храма, изображающую человека, согнувшегося под тяжестью ноши, и радостно восклицает: «Да где же тут средневековая мистика, идеализм? Ведь это – подлинный реализм!» Или прочитает оратор прекрасное стихотворение Катулла и торжествующе восклицает: «Вот вам реализм, вот сама правда жизни!»

Конечно, нельзя отрицать право каждого искусствоведа или литературоведа радоваться, найдя в произведении античного или средневекового художника либо поэта правдивую выразительную сценку, живую зарисовку. Ведь мы, теоретики и историки искусства, тоже читатели, тоже зрители. И нам нельзя отказать в праве непосредственно наслаждаться жизненностью сценок Герода, некоторых стихотворений Феокрита и многих других произведений древнего искусства.

Однако история литературы как наука не может, не должна довольствоваться одними лишь ссылками на те или иные личные впечатления о реалистичности изображения, возникающие у литературоведов по поводу тех илииных произведений искусства. Понятия и теории историко-литературного процесса должны обосновываться на теоретическом обобщении, на теоретическом осознании всего материала, предлагаемого историей литературы, а это значит – на строго историческом подходе к исследованию этого материала.

Взяв это требование за основу, поставлю вопрос: можно ли извлечь из «расширенного» понимания реализма ценные результаты для разработки истории литературы как науки? Можно, но очень мало. Концепция «расширенного» понимания реализма весьма неоперативна в методологическом отношении для построения истории литературы. Сторонники этой «расширенной» теории могли бы, правда, извлечь некоторое скромное научное содержание из своей концепции. Оно – бедно, скудно это содержание, но оно, несомненно, существует. Эта концепция может способствовать обоснованию мысли об известном относительном единстве историко-литературного процесса, который не разрывается на ничем не связанные между собой исторические звенья.

Эта концепция может далее указать на эмбрионы не реализма, как направления, а реалистического способа изображения, заключающиеся «в произведениях искусства самых различных эпох, ибо, действительно, эти эмбрионы существуют. Как электричество – не только там, где гроза, так и возможность правдивого отражения в искусстве «куска жизни» – не только там, где уже налицо реализм, в смысле сложившегося направления литературы.

Чрезвычайная сложность состава произведений искусства обуславливает – и это совершенно понятно – наличие среди них и того, что войдет в будущий реализм (в смысле направления в развитии литературы).

Однако сторонники расширенной теории очень мало сделали для извлечения из собственной концепции того скромного научного содержания, которое в ней все-таки имеется. Они не исследовали отношение, в каком «эмбрионы» реализма, существующие в произведениях искусства различных исторических эпох, находятся к реализму, как к течению, уже сложившемуся в истории искусства и литературы. Они подменили такое исследование импрессионистическими оценками и исторически необоснованными обобщениями. Эти оценки основываются на личных впечатлениях и эмоциях, вызываемых выразительностью отдельных реалистических черт отдельных произведений искусства. Однако произведения эти берутся вне их исторического контекста. Больше того, к своему теоретически необоснованному определению реализма авторы «расширенной» теории реализма присоединяют уже совсем неправомерное обобщение полученного ими представления о реализме.

Самый яркий пример – происходящее на наших глазах натягивание огромного «тента» реализма, в частности социалистического реализма, над такими произведениями, которые по существу своему реалистическими не являются, но которые хороши как произведения искусства и которые заслуживают высокой оценки ввиду других своих качеств. Забывают, что социалистический реализм – это не орден за заслуги, выдаваемый автору талантливых произведений искусства. Социалистический реализм – это точное историко-литературное теоретическое понятие, и применяться это понятие может только к тем произведениям, которые соответствуют его исторически обоснованному содержанию. Зачислять любое талантливое произведение писателя, вдохновляющегося передовыми идеями, задачами и делами нашего общества, в число произведений социалистическогореализма – без отношения к тому, каков художественный метод этого писателя, – значит слишком упрощать вопрос о том, что такое социалистический реализм.

Если теперь мы поставим вопрос о тех следствиях – я назову лишь некоторые, – какие получаются из «расширенного» понимания реализма, то сразу обнаруживается не только его научная скудость, но и его неприемлемость.

Если под словом «реализм» понимать лишь наличие отдельных черт верного изображения предмета в искусстве, то тогда «реализм» должен быть признан вечной категорией истории искусства; тогда вся история искусства действительно есть изначально история борьбы реализма против нереализма, против антиреализма или даже против чего-то, стоящего вне искусства, как утверждали некоторые товарищи. Тогда обнаружится еще одно «неприятное» обстоятельство: окажется, что не только «реализм» есть вечная категория искусства, но тогда и «романтизм» тоже, пожалуй, окажется такой же вечной его категорией, ибо в произведениях и средневекового искусства и античного искусства можно найти черты, которые, изолированно взятые, могут сойти за черты «романтизма».

Если встать на точку зрения «расширенной» теории реализма, то тогда прав Г. Недошивин в своей «первой» теории, которая была изложена им в его известной книге, и тогда он напрасно отрекается от этой теории и заменяет ее второй теорией, которая была изложена им в его выступлении на настоящей сессии^1.

По первой теории действительно получается, что, например, бизоны, изображенные много тысяч лет тому назад на стенах пещер, свидетельствуют о «реализме» рисовальщиков этих изображений. Тогда и «Слово о полку Игореве» – как это уже было заявлено – тоже оказывается «реалистическим» произведением. Но если говорить о реализме как о течении, как о направлении или, как я сказал, как о языке, на котором художник говорит со своим обществом и народом, как об особом исторически сложившемся типе мышления, в образах которого художник мыслит современную ему, или прошлую, или чаемую действительность, то тогда ясно, что реализм начинается во времени, что он не есть «вечная» категория истории искусства, что это позднее – весьма позднее – явление в истории литературы. Тогда ясно, что возможности реалистического изображения для каждой исторической эпохи ограничены. Топа возникает научная задача – строго определить эти границы и объяснить причины этой ограниченности, опираясь на марксистскую методологию, а не на отвлеченные внеисторические соображения или на субъективные личные восторги перед реалистическими чертами тех или иных отдельных произведений архаического, античного, средневекового искусства.

И в связи с этим я хочу сказать несколько слов об античном искусстве и об античном так называемом реализме. Я не отрицаю в античном искусстве наличия черт, которые могут быть условно названы реалистическими. Однако, я полагаю, что о них и нужно говорить только как о чертах условных, поскольку они не слагаются в совокупность признаков, характеризующих направление.

Здесь цитировали нам чудесные отрывки из Феокрита в качестве образца античного реализма. Как всегда, в таких случаях было много восклицаний, не» мало теоретического анализа. Я отвечу на это так. Когда мы говорим об античном искусстве, надо строго различать периоды в развитии этого искусства.

Эпос Гомера в отношении вопроса о возможностях «реализма» – одно, трагедия и комедия V века – другое, искусство эллинистического периода – третье. Это совершенно различные исторические периоды и соответственно различные возможности реалистического способа изображения.

Я хотел бы здесь напомнить или сообщить тем, кто с этим не знаком, что вопрос о реализме античных писателей, в особенности эллинистической эпохи, был поставлен в науке очень давно: уже в 1894 году появилась работа Воеводского «Мимиямбы Герода и реализм в греческой литературе». Далее появилась работа Ф. Ф. Зелинского «Город и его бытовые сценки». О том же писал и Церетели.

Однако почтенная старина этих попыток доказать наличие реализма в античном искусстве не должна приводить к забвению существенного различия, имеющегося между «реализмом» и отдельными чертами реалистического изображения.

Я не специалист по истории античной литературы и потому позволю себе только скромно напомнить, что в научной литературе по истории античной литературы, в некоторых исследованиях, основанных на прекрасном знании материала и, конечно, хорошо известных специалистам, подчеркнута как раз условность этого античного «реализма».

Вернемся к вопросу о «реализме» Феокрита, которого нам здесь цитировали во вполне достаточном объеме. К сожалению, проф. М. Грабарь-Пассек не учла исследований, в которых показано, что отнюдь не все сюжеты Феокрита допускают с точки зрения самого Феокрита реалистическую трактовку. Если место сюжетного действия – святилище, если тематика – празднование, то возможности реалистического изображения сходят у Феокрита на нет. Так называемый реализм Феокрита возможен лишь там, где рисуются женские персонажи – обывательницы, болтуньи, где изображаются мимолетные, поверхностные переживания:

1. См. журн. «Вопросы литературы», N 3. – Прим. ред.^[↩]