Споры не кончаются
В. Акимов. В спорах в художественном методе, «Художественная литература», Л. 1979, 376 стр.
20-е годы продолжают вызывать живой интерес исследователей. Вышло немало книг, посвященных самым разным проблемам истории литературы и литературного движения 20-х годов, и все-таки едва ли не каждая серьезная новая работа, посвященная этому времени, вносит новое, открывает какую-то неведомую грань, обозначает новый угол зрения, поднимает неизвестные материалы, ибо литературное движение было сложным, пестрым, разнонаправленным.
К числу книг о 20-х годах, вызывающих живой интерес, принадлежит работа В. Акимова «В спорах о художественном методе». Это глубокое и серьезное исследование, построенное на большом материале. Эстетическая мысль 20-х годов рассмотрена автором в наиболее ярких своих тенденциях. Каждая глава книги – это своего рода монография о том или ином направлении в эстетике: о богдановщине, о «формальной школе» и Лефе, о теоретической позиции РАПП, А. Воронского, о «горьковской школе».
Хотя появилось уже немало работ о Пролеткульте, в которых, казалось бы, достаточно полно освещены взгляды А. Богданова, книга В. Акимова дополняет и расширяет наше представление о концепции А. Богданова, философские и эстетические взгляды которого образовали достаточно «стройную систему», породившую вульгарный социологизм. В. Акимов устанавливает неизбежность вульгарного социологизма в эстетике А. Богданова и объясняет ее его философскими взглядами.
Концепция вульгарного социологизма в некоторых лефовских и рапповских «модификациях» остается предметом рассмотрения автора на протяжении всей книги. Эта последовательная и целеустремленная критика вульгарного социологизма составляет одну из самых сильных сторон исследования В. Акимова.
Другой принципиальной удачей книги является глава, посвященная А. Воронскому. В самом деле, уже много лет тому назад опубликованная в десятом томе «Архива А. М. Горького» переписка М. Горького с А. Воронским засвидетельствовала даже самому предубежденному читателю, какую выдающуюся роль играл А. Воронский в литературном движении 20-х годов, как тесно был он связан с М. Горьким и его идеями о новой литературе. Позже вышла книга статей А. Воронского с предисловием А. Дементьева, и современный читатель смог убедиться в достоинствах А. Воронского – критика и теоретика литературы, в идейности, тонкости и точности его литературных оценок. Деятельность А. Воронского освещалась в «Очерках истории русской советской журналистики» – в работах Л. Кищинской, С. Шешукова и др.
И все же в литературоведческих трудах (в том числе и автора этой рецензии) позиция А. Воронского оценивалась осторожно, его принадлежность к троцкистской оппозиции давала повод известное высказывание А. Воронского о пролетарском искусстве («пролетарского искусства сейчас нет и не может быть, пока пред нами стоит задача усвоения старой культуры и старого искусства…») рассматривать как проявление троцкизма в литературных взглядах. В. Акимов опровергает такую точку зрения и делает это смело и убедительно. Указывая на ряд промахов и просчетов А.. Воронского, В. Акимов утверждает, что «как бы ни были серьезны эти промахи и сшибки А. Воронского, но и они не дают основания считать его единомышленником Троцкого в коренных вопросах литературы» (стр. 275), и подтверждает свой вывод отзывами крупнейших партийных деятелей 20-х годов – И. Варейкиса и А. В. Луначарского. Последовательно проводится в главе об А. Воронском мысль о связи его литературно-критических взглядов с идеями революционных демократов. Словом, деятельность А. Воронского рассмотрена в книге объективно, глубоко и обстоятельно.
К сожалению, фигура А. Воронского выглядит в книге несколько одинокой. Произошло это потому, на мой взгляд, что здесь отсутствует столь же обстоятельный анализ системы эстетических взглядов Луначарского – крупнейшего теоретика, критика, организатора советской литературы. Наблюдения автора рассыпаны по главам, высказывания Луначарского привлекаются для подтверждения тех или иных взглядов исследователя, но целостного портрета Луначарского не получилось.
В начале книги В. Акимов заявил о своей методологической позиции: он исследует самостоятельную роль «теоретического элемента» в литературном процессе, понимая под «теоретическим элементом»»литературную критику и литературоведение вместе с эстетикой и теорией литературы» (стр. 53). Он доказывает правомерность такой позиции: «Отстаивание и развитие реализма потребовало активной борьбы за глубокую и новаторскую эстетическую теорию» (стр. 21). И далее очень верно пишет о «великом значении идей в художественном творчестве революционной эпохи» (стр. 71). Это справедливо. Однако автор напрасно так резко отграничил «теоретический элемент» от живого литературного процесса, потому что споры о художественном методе с той же страстностью велись в литературе и литературой. К тому же одна из характерных особенностей литературного движения 20-х годов как раз и состояла в чрезвычайной близости теории и практики, в их «сцеплении». Установление этих связей, выявление взаимодействия художественной теории и практики представляется мне важной и необходимой задачей исследователя. Проблема взаимодействия теории и практики имеет и более широкий смысл и неизбежно возникает при решении важнейших вопросов развития литературы 20-х годов: о природе и сущности группировок и о взаимоотношении писателя и группировки. Жесткость, с которой автор проводит свой принцип исследования только «теоретического элемента» (исключение составили разделы о Горьком и Маяковском), приводит его к спорному выводу о причинах возникновения группировок. «Художественные школы возникают, собственно, только тогда, – пишет он, – когда в искусство особенно интенсивно входит начало мысли, когда искусство и художник испытывают обострившуюся потребность в духовном самопознании. Уже само по себе многообразие школ и направлений становится объективным свидетельством нового прилива идеологической энергии в сферу художества» (стр. 56). В таком определении причин возникновения художественных школ со многим трудно согласиться. Неверно отождествлять художественные школы и группировки, а именно так поступает В. Акимов, хотя и берет далее слово «школа» в кавычки (стр. 58 – 59). Вряд ли можно сказать об имажинизме или даже напостовстве, что платформы этих групп «были свидетельством нового прилива идеологической энергии». Правомерно ли рассматривать появление групп как потребность «духовного самопознания»? Кстати сказать, сформулированный выше вывод дает основание считать, что образование художественных групп автор оценивает как факт положительный, между тем в конкретном анализе В. Акимов останавливается более всего на отрицательных сторонах деятельности групп.
На мой взгляд, появление литературных групп в послеоктябрьские годы было продолжением начавшегося в России в конце XIX – начале XX века неизбежного и исторически закономерного процесса, когда литература начала распадаться на множество направлений и школ. Поэтому самые значительные направления послеоктябрьского литературного движения имели корни в прошлом: марксистская эстетика, теория пролетарской культуры, футуризм, «формальная школа». Группировки, естественно, не могли распасться сразу после Октября. Напротив, их формирование в какой-то период становится даже более интенсивным, молодая литература проходила сложный и необходимый путь самоопределения, поэтому 20-е годы отмечены такой острой групповой борьбой.
И в то же время 20-е годы – период изживания группировок, начало медленного и неуклонного формирования единой литературы, когда разные группировки с их разными эстетическими платформами, а более всего принадлежащие к ним талантливые и вдумчивые художники, преодолевая групповые предрассудки, сближаются, создавая теоретически и в художественном творчестве общую платформу метода социалистического реализма. Поэтому двуединый процесс – противоборства и единения – нельзя анализировать, опираясь лишь на «теоретический элемент», хотя бы и отдавая ему предпочтение при анализе, диктуемое темой и задачами исследования. Тогда неминуемо будет противоречиво решаться другая важная проблема тех лет: писатель и группировка.
В сущности, В. Акимов, призывая отбросить «жупел группировкофобии», отъединяет крупнейших наших писателей от группировок, с которыми они были кровно связаны. Сначала автор присоединяется к мнению А. Дементьева и Л. Тимофеева, которые, споря «с теми, кто противопоставлял Маяковского Лефу, а Фадеева – РАПП, писали о том, что группировки не могут не накладывать свой отпечаток, больший или меньший, на литературную деятельность писателей, связанных с ними» (стр. 61). Присоединяясь к этому выводу, В. Акимов предлагает сделать и следующий шаг – не отождествлять полностью «деятельность тех или иных талантливых писателей с функционированием группировок, к которым они принадлежали» (стр. 62). С этим можно только согласиться. Но едва автор обращается к анализу теоретических платформ, он исключает из сферы своего внимания деятельность крупнейших советских писателей, связанную с той или иной группой. Правильная посылка не подтверждается ходом исследования, в котором разлучены Леф и Маяковский, Фадеев и РАПП.
В главе «Полемика «формальной школы» Лефа с концепцией реализма в литературе» (в которой, кстати сказать, неправомерно сближены эти два явления) теоретическая платформа Лефа выводится из выступлений О. Брика, Н. Чужака, С. Третьякова. Что же касается Маяковского, автора многих программных документов Лефа, то В. Акимов, на какое-то время обратившись к его позиции, процитировав даже стихи Асеева, решительно себя обрывает: «И все же речь у нас идет не о Маяковском или Асееве – речь о Лефе и его теориях. Вернемся к ним» (стр. 196). Но ведь вряд ли будет умалено огромнейшее значение Маяковского в советской литературе, если проанализировать его: непростой и вместе: с тем неуклонный путь к социалистическому реализму. Но здесь В. Акимов отделывается достаточно общим замечанием: «Несмотря на те или другие вызывающие высказывания, вопреки гримасам не до конца стертого футуристического грима, весь подлинный духовный облик Маяковского поистине создан великой нравственно-эстетической традицией русской литературы; вместе с тем он – плоть от плоти своего времени, своей революционной эпохи, выражение ее размаха и максимализма» (стр. 361).
Верно, что уход Маяковского из Лефа был неизбежен, но ведь Маяковский был связан с Лефом не временно, как об этом пишет В. Акимов, а почти всю свою творческую жизнь. Не нужно пытаться поднимать Леф за счет Маяковского или отождествлять позиции Маяковского и Брика. Но что заставляло Маяковского бороться за Леф и его журналы, писать программные статьи – только ли личные отношения, как это было, скажем, у Есенина и имажинистов, когда выяснилось, что пути в литературе у них разные? Очевидно, при рассмотрении группировок, в особенности Лефа и РАПП, следует иметь в виду глубокие противоречия между субъективными тенденциями их программ и. объективным результатом деятельности. Это проблема немаловажная.
При сплошь негативной оценке РАПП становится неясным, почему партия поддерживала пролетарские писательские организации. И неужели борьба за новый художественный метод шла помимо усилий пролетарских писателей?
Несколько слов о другой важной проблеме в книге В. Акимова. Речь идет об идеологической борьбе 20-х годов и ее воздействии на развитие эстетической мысли. Во вводной главе В. Акимов живо и темпераментно написал раздел о «правых» силах в идеологической борьбе после Октября. Он охарактеризовал позиции Н. Бердяева, Ю. Айхенвальда, М. Гершензона и других деятелей, большинство из которых было связано с «Вехами». Это совершенно необходимый раздел, раскрывающий остроту и напряженность борьбы, определяющий платформу наиболее серьезных и злобных врагов революции. Однако непонятно, почему В. Акимов посчитал, что борьба с «правыми» была «все же сравнительно кратковременной» и что «этот открытый противник марксистской художественной идеологии был в главных своих позициях распознан, идейно развенчан и изолирован довольно скоро» (стр. 27). Так написано в начале раздела и о том же речь в конце: «В литературном процессе 20-х гг. буржуазная эстетика почти не принимает участия как самостоятельная сила, утратив в глазах новой, демократической публики и художников какой бы то ни было авторитет» (стр. 46). Но так ли просто обстояло дело? И не слишком ли узко и общо трактуется понятие буржуазной эстетики?
Идеологическая борьба после революции и в 20-е годы была сложной, и она не могла не отразиться в теоретических установках некоторых групп. Очевидно, речь должна идти не только о «веховстве», но и о «сменовеховстве», о национализме, о нэпманской идеологии и т. п. Наконец, несомненно, что к «буржуазной эстетике» относится и эстетика модернизма, породившая имажинизм или «ничевоков» и оказавшая свое воздействие на платформы многих групп.
Можно спорить с отдельными положениями книги В. Акимова. Это понятно: новая литература рождалась в острых спорах, и споры сопровождают ее исследование в наши дни. Но книга В. Акимова нужна и полезна, она утверждает необходимость и важность разработки проблем социалистического реализма в их историческом развитии. Совершенно естественно при этом, что исследование их должно и будет продолжаться и что давно назревшая потребность в создании «Истории советской критики» остается на повестке дня.