Солженицын. В круге тайном (Продолжение)

Продолжение. Начало см.: «Вопросы литературы», 1991, N 1.

 

В КРУГЕ ТАЙНОМ

3

Опасность подстерегает всюду.

Этот животный страх так часто испытываешь в Москве, стоя у дверей знакомого в ожидании вопроса «кто там?» на свой тихий стук, гадая, повредит или нет хозяину этот визит. И как странно ощущать тот же страх в своем собственном доме в лесной глуши Коннектикута. Защитный инстинкт. Мы стали жить по-московски – все время прислушиваясь.

Сколько раз и весной и летом 1967 года все во мне противилось идее передать рукопись Солженицына крупному западному издателю, сопротивлялось тому, чтобы связать себя посредничеством в этом деле, явиться гарантом того, что за публикацией «В круге первом» негласно стоит сам автор. Разумеется, можно было бы, лучше лично, получить подтверждение Солженицына, что именно такой план во всех деталях его устраивает. Но при этом возникал вопрос: разве не станет Солженицын отрицать свои связи с западными издательствами, если ему придется отчитываться перед советскими властями? Разве не рассыплются тогда, как карточный домик при первом же дуновении, все наши коммерческие и юридические прожекты? Ловушки Солженицыну не избежать.

Я знала, что ему нужна именно громкая публикация, понимая, что это создаст наиболее благоприятные условия для его защиты. Но внутренний голос порой говорил: не стоит чересчур увязать в этом деле – это может оказаться опасным. Бросить бы рукопись издателю на стол и скрыться, пусть решает сам. Но укрепило бы это веру Солженицына в надежность «строгой» женщины с фотографии в кабинете Чуковского?

Конечно же нет.

И все же стоило нам решиться взять под контроль права автора, чтобы издать его книгу сразу в нескольких странах, как путь к осуществлению этого замысла обозначился на удивление четко. Случайные, казалось бы, моменты нашей профессиональной жизни и биографии теперь вписались в контекст приготовлений к осуществлению этой цели.

Неподалеку от нас жили двое наших друзей, в свою очередь друживших между собой; они, каждый по-своему, могли бы оказаться полезными в осуществлении нашего плана. Оба – крупные, многоопытные знатоки советской жизни. Оба к тому времени прозорливо отдавали себе отчет, что Солженицын – центральная фигура в диссидентском движении. Оба – признанные профессионалы каждый в своем деле. Оба – честнейшие люди.

Томас Уитни и Гаррисон Солсбери.

В 1944 году Гаррисон возглавлял информационное бюро ЮПИ в Москве, затем пять лет проработал в России корреспондентом «Нью-Йорк таймс», опубликовал серии новаторских репортажей «Снова в России», за что в 1955 году был удостоен премии Пулитцера. В 1967 году Гаррисон заканчивал свою эпопею «900 дней» – о блокаде Ленинграда. Кроме того, он работал над статьей, специально заказанной «Таймс» по случаю пятидесятилетней годовщины советской власти. Зная, что он, как никто из американцев, осведомлен о жизни в Советском Союзе, мы решили, что Солсбери будет для нас бесценным советчиком. Через него мы смогли бы иметь свежую информацию о том, что происходит в СССР, чтобы корректировать свои планы и в то же время быть уверенными, что хотя бы в одной из влиятельных сфер американской прессы будет с достоверностью отражена ожидаемая стычка между советской властью и взбунтовавшимся бывшим «зеком» из Рязани. Мы были уверены, что в лице Гаррисона Солсбери Солженицын обрел бы на Западе отзывчивого друга.

Подобно Солсбери, Том Уитни с глубоким сочувствием присматривался к жизни русских людей при советском режиме. Он сам на себе успел испытать их трудности и невзгоды, женившись на советской гражданке, которой до 1953 года не разрешалось покинуть страну вместе с мужем. Том возглавлял отдел экономики в посольстве США в Москве и какое-то время был московским корреспондентом «Ассошиэйтед пресс». Он был и остался для нас человеком, чья огромная тяга ко всему, что есть в России ценного и прекрасного, – языку, литературе, искусству, музыке, особенно к ее народу, – постепенно переросла в непреходящую любовь. В то же время, несмотря на увлечение всем русским, Уитни, как и его друг Гаррисон, без ложных сантиментов трезво следил за нескончаемыми и непредсказуемыми пируэтами кремлевских властей.

Мы рассчитывали на троекратное содействие Тома в деле Солженицына: как переводчика «В круге первом» (среди опубликованных им переводов был, в частности, и самый близкий к оригиналу вариант «Одного дня»), как еще одного консультанта, удачно сочетавшего в себе знание русской действительности с американской деловой хваткой, и как одного из тех, кто, если потребуется, мог бы поддержать наш проект материально, особенно на начальной стадии.

Собираясь обратиться к Тому Уитни, мы и представить тогда не могли, какой огромной будет его роль в осуществлении просьбы Солженицына. А пока мы относились к своему замыслу как к делу, которое, возможно, поглотит нас полностью на несколько месяцев, пусть на полгода. И все. Я постоянно ощущала рядом с собой взволнованное присутствие Солженицына, чувствовала, как его пальцы сжимают мой локоть, помнила, как спросил, поняла ли я его, и темную сеть извилистых московских улиц, давящую тяжесть той ночи-свидетеля. Пространственные границы сместились – повсюду та давящая сила преследовала меня. Но все имеет свои пределы, и есть завершение где-то там, впереди – счастливое ли, роковое, откуда нам знать. Пусть эта цель поглотит все силы, но когда-нибудь наступит конец и мы на всем этом поставим точку и вернемся к своим делам – с легким ли, с тяжелым сердцем, это зависит от общего исхода для Солженицына. Однако так просто все не кончилось.

Издателя для книги «В круге первом» мы также подыскивали в первые после моего приезда дни. Чтобы вышло так же, как с публикацией «Живаго», нам нужно было найти крупного издателя с громадным авторитетом. И еще: чтобы это был человек, с которым можно говорить по душам, человек, своим литературным чутьем способный еще до окончания перевода понять, что «В круге первом» не только истинно художественное произведение, но и грандиозное событие в издательском мире. Нам нужен был такой издатель, кто смог бы поставить безопасность Солженицына выше собственных интересов или интересов своего издательства. И кто вместе с тем по первому нашему сигналу мог бы пустить в ход все ресурсы солидного предприятия, выпускающего книгу, чтобы преподнести ее читателю с громкой помпой.

Из числа известных ему значительных личностей в книгоиздательском деле Генри предложил Кэсса Кэнфилда-старшего из издательства «Харпер энд Роу» как самого подходящего в человеческом и профессиональном плане. Тот факт, что Кэсс Кэнфилд был одновременно другом и издателем Гаррисона Солсбери, оказался двойной удачей, ибо это означало, что Кэнфилд помимо нашего получит еще один отзыв на эту книгу, не привлекая никаких новых лиц на Западе.

Так как Гаррисон с женой в то время находились в отъезде, сначала я позвонила Тому Уитни и сказала, что у меня к нему важный разговор. В тот же день он приехал к нам. Мы засунули телефон в хлебный ящик. Помнится, на меня напал колотун. Как отреагирует Том на мою встречу с Солженицыным? Вдруг сочтет меня авантюристкой?

Мы сели пить чай. Генри изложил Тому просьбу Солженицына. Том, как и Генри, отнесся к ней без колебаний, с готовностью. Вопроса нет, сказал он. Надо сделать, как хочет Солженицын. Том вызвался всячески помогать нам, согласился взяться за срочный перевод.

Поглощая, будто в Москве, крепкий чай чашку за чашкой, мы обсуждали предстоящую работу. Наступал вечер, тени майского дня становились длиннее. Мы детально обговорили, как и в чем будем соблюдать конспирацию, график работы над переводом, срок публикации, возможность ареста Солженицына и как нам при этом поступить. Выслушивая советы Тома, видя его участие, мы впервые тогда, в том разговоре, почувствовали дружескую поддержку и преданность, которые в дальнейшем явятся для нас таким подспорьем. Том – явное воплощение лучших свойств жителя Новой Англии, в том числе сдержанности, – но лишь до тех пор, пока в нем не просыпалась «русская душа». Тогда этот могучий седовласый американец становился эмоциональным, точно самый необузданный москвич.

Так случилось и на сей раз. Том поддержал нас. В отсутствие Гаррисона Солсбери следующим деловым мероприятием была встреча с Кэссом Кэнфилдом.

День, когда мы предложили Кэссу Кэнфилду опубликовать «В круге первом», сохранился в памяти серией очевидных совпадений и контрастов. Генри по телефону договорился с Кэссом о встрече – но не в издательстве «Харпер энд Роу», где нас многие знали, а в загородном доме Кэнфилда, расположенном в часе езды от нас, рядом с нью-йоркским городком Бедфордом. Случилось так, что наша подруга Джилл, в замужестве Фокс, дочь Кэнфилда от первого брака, вместе со своим мужем Джо Фоксом, который был моим редактором в издательстве «Рэндом Хаус», пригласили нас на ланч в ту самую субботу, на которую была назначена встреча с Кэссом-старшим. Дом Фоксов находился поблизости от Кроуфилдс, поместья Кэнфилдов. Мы решили отправиться на ланч, а потом потихоньку покинуть хозяев и поехать к Кэссу.

День выдался сказочный. В то солнечное майское утро взрывом пьянящих красок и ароматов нагрянуло в Новую Англию первое тепло весны. Мы ехали проселками, а вокруг цвели яблони и кизил. После бесконечных обсуждений и споров впервые после приезда из России я с удовольствием направлялась в гости. К тому же ободряло, что нам предстояло сделать первый решительный шаг.

Приехав, мы обнаружили Фоксов в окружении гостей на террасе. Часть гостей группками, наслаждаясь солнышком, расселась посреди лужайки, откуда открывался вид на пруд с крохотным островком посреди – лесистым, таинственным. Там тоже прогуливались гости. И еще гости стояли возле только что отстроенного мостика в китайском стиле, соединявшего островок со свежескошенной лужайкой. Вдалеке на траве играли в софтбол¹. На теннисных кортах за прудом, ближе к поместью Кэнфилдов, тоже шла игра. Солнце светило ярко, весна преображалась в брейгелевское лето.

Войдя на террасу, мы влились в живой, остроумный разговор – нью-йоркские литературные сплетни. Многие из гостей были нам знакомы. Мы встретили коллег и друзей из «Пэрис ревью» – литературного журнала, явившегося инициатором моей первой поездки в Россию в 1960 году, когда я брала интервью у Бориса Пастернака.

У меня, взращенной на двух, даже трех различных культурах, никогда еще, как в тот день, не разрывалась так сильно душа от невозможности совместить это бесшабашное веселье, когда солидные, талантливые люди шалят, балагурят, наслаждаются жизнью в весенний, располагающий к праздности день, и тот истерзанный, мрачный мир, где живут мои московские друзья.

Я обрадовалась, когда ко мне подошел Филип Рот с расспросами о поездке, о том, что происходит в Советском Союзе. По прошлым встречам с ним я знала, что Филип питает глубокую любовь к русской литературе. Он первый среди своего поколения начал проявлять интерес к судьбам интеллигенции Восточной Европы. Я сочла возможным вкратце поведать ему о новой волне реакции, захлестнувшей Москву. Поговорили о процессе над Юлием Даниэлем и Андреем Синявским, осужденными за то, что их произведения были тайком переправлены на Запад и опубликованы под псевдонимами. Поговорили и о Солженицыне, и я сказала, что он снова становится главным бунтарем в русской литературе.

Говоря, я прикидывала: догадывается или нет проницательный Филип Рот, что я утаиваю нечто очень важное. Когда что-то скрываешь, неумело сдерживая привычный порыв к откровенности, то наверняка эти усилия видны невооруженным глазом.

Фил спросил, читала ли я «Раковый корпус».

Да, читала. Мне удалось раздобыть рукопись в Москве вскоре после приезда, и я всю ночь напролет читала ее в «Ленинградской». Удивительная книга, сильная, превосходно выстроенная, наполненная чувством.

Но есть еще одна, хотелось мне сказать, еще более важная книга, такая важная для русских судеб, такая опасная для ее автора, что… Но я держала язык за зубами.

Фил спросил, что там, на московском писательском съезде, который проходил как раз в это время. Я вспомнила слова Солженицына о «бомбе», которая в мае должна потрясти келейную атмосферу писательского сборища, и сказала, что никаких сведений не имею, но по Москве ходили слухи, будто ожидается нечто сенсационное.

Интересно, взорвалась эта бомба или нет? Что это за бомба? На съезд отправилась Лилиан Хеллман, но она пока еще не вернулась. По своим каналам мы никаких известий до сих пор не получали.

Фил спросил: что же там ожидается?

Я сказала, что не знаю. И это действительно была правда.

Мы коснулись еще кое-каких русских тем, поговорили о Гоголе, после чего Фил вернулся к компании игравших в софтбол.

1. Разновидность бейсбола; играется на меньшей по размеру площадке, а мяч крупнее и легче.[↩]