Солженицын. В круге тайном.

Продолжение. Начало см.: «Вопросы литературы», 1991, N 1, 2, 3.

 

Часть пятая

ОПАСНАЯ БЕСПЕЧНОСТЬ

11

С приходом весны мы понемногу освобождались от тревог. Солженицын, ведший в России нелегкую битву с Союзом писателей, был тем не менее жив-здоров. Мы втроем не покладая рук трудились над переводом «В круге первом», чтобы подготовить рукопись к выходу в свет в сентябре. Той весной, завершая работу над редактированием, я подолгу просиживала за этим занятием на солнечной лужайке; даже и теперь иные места в этой мрачной книге ассоциируются у меня с чудесными весенними днями в Коннектикуте. Однако период относительного покоя оказался коротким. Вскоре грянула буря.

Битва, которую вел Солженицын, была по существу маневром, отвлекающим внимание Союза писателей, пока на Западе не выйдут «В круге первом» и «Раковый корпус», а также пока до нас не дойдет рукопись «Архипелага ГУЛАГ». В качестве дымовой завесы выступал «Раковый корпус». В ответ на беспрестанные требования осудить капиталистов за то, что они называют его лидером диссидентов, Солженицын обрушивался на Союз писателей за то, что тот, в частности, отказался помочь опубликовать в России «Раковый корпус». Решение антисоветски настроенного западногерманского эмигрантского издательства опубликовать эту книгу на русском языке послужило поводом для выступления автора 18 апреля 1968 года с открытым письмом к Союзу писателей, к редакциям журнала «Новый мир» и «Литературной газеты». Вот как излагалось это письмо в западной прессе:

«Это событие наводит на размышления о том, какими темными путями рукописи советских писателей попадают на Запад. Пусть будет оно для нас постоянным напоминанием о том, что литературу нельзя доводить до такого состояния, когда художественное произведение превращается в прибыльный товар для всякого негодяя, кому посчастливилось обзавестись заграничной визой. Произведения наших писателей должны печататься в своей стране, а не становиться добычей иностранных издательств».

Если это трактовать буквально, как это стали трактовать бы советские чиновники, то «негодяем» должен быть и Виктор Луи: именно он, по слухам, нелегально переправил рукопись «Ракового корпуса» на Запад по заданию КГБ. С этой точки зрения письмо Солженицына выглядит взрывом негодования честного советского человека. Если же смотреть глубже, то открытое заявление Солженицына составлено в гоголевском духе. Появление ревизора выставляет посмешищем весь городок. Скрытая насмешка говорит о том, с каким наслаждением Солженицын играл в «кошки-мышки» с советскими властями, не оставляя у нас сомнений: кто силен и кто слаб, кто победитель, кто побежденный, кто прав и кто неправ. Смешно было думать, что заявление Солженицына можно трактовать буквально.

И все же мы не без душевного трепета читали в ту весну это его заявление. Несмотря на все уверения Солженицына, мы не могли не опасаться, что за этим последует в какой-либо форме и осуждение выхода в свет «В круге первом», лишь только в июне будет публично объявлено об издании книги. Но Солженицын не выступил ни с чем подобным. Все его протесты касались издания «Ракового корпуса». Данное мне обещание он сдержал.

К концу мая, накануне официального объявления о публикации главного произведения Солженицына, послышались гневные реплики с разных сторон. Дескать, неизвестно как завладев рукописью, «Харпер энд Роу» издает ее, тем самым демонстрируя свою безответственность, небрежение судьбой автора. Мы предвидели подобные нападки и многократно обсуждали, как издательству «Харпер энд Роу» следует на них реагировать. Положение создалось, прямо скажем, не из легких. На чашу весов были поставлены, с одной стороны, жизнь и интересы Солженицына, то, ради чего и держалось в секрете его разрешение на публикацию, а с другой – репутация государственной, приносящей миллионные прибыли корпорации, которую обвиняли в безответственных действиях. Кэсс с Аланом Шварцем сумели мастерски, с учетом ситуации, отразить нападки, но это оказалось непросто. Ведь вполне естественно было спросить: почему «Харпер энд Роу» издает роман Солженицына в тот самый момент, когда автор публично осудил беспрецедентное нелегальное использование его произведений на Западе? Многие из самых лучших побуждений интересовались мотивами издательства на сей счет. Хотя, возможно, все обстояло сложнее.

Как-то жарким майским днем мы с Генри присутствовали на открытии выставки Неизвестного, которую я организовала по просьбе скульптора. Выставка состоялась в помещении Гильдии Скульпторов – в старом особняке на Мэдисон-авеню, превращенном в художественный салон. Я стояла в духоте на верхней галерее перед какой-то ню с вынутыми внутренностями, как вдруг ко мне подошла малознакомая миловидная брюнетка и тут же возбужденно принялась говорить о Солженицыне. Это была Патриция Блейк. Она считалась специалистом по русской литературе; вместе с переводчиком Максом Хейуардом ею был опубликован сборник стихов Маяковского. Она была экспертом по России в редакции журнала «Тайм». Патриция с жаром принялась убеждать меня использовать все мое влияние, чтобы не дать издательству «Харпер энд Роу» опубликовать «В круге первом». Она клеймила алчных издателей, которым и дела нет до того, что творится в России; старалась втолковать мне, что выход книги означает смертный приговор для Солженицына.

– Как они не понимают, что на карту поставлена его жизнь! Мы все должны выступить против этого! – то и дело повторяла она.

Я изо всех сил старалась не выдать себя, гадая: узнала ли она, что я связана с Солженицыным, или же это обычное обращение к человеку, имеющему отношение России? Но почему все-таки она выбрала меня? В Нью-Йорке полно людей гораздо более близких КэссуКэнфилду.

Вскоре после этой встречи на выставке мы узнали от Кэсса, что глава английской издательской фирмы Уильям Коллинз, получивший лицензию на издание в Великобритании «В круге первом», не удовлетворен переводом Уитни. Сначала мы подумали, что речь идет о традиционном несоответствии между американской и английской лексикой, что особенно сказывается на диалоге и передаче лагерного жаргона, и согласились на то, чтобы Коллинз привлек своего специалиста подправить режущие британский слух американизмы. Но затем выяснилось, что претензии Коллинза были серьезнее. Опираясь на мнение своего личного эксперта, английский издатель настойчиво заявлял, что вообще отказывается от перевода Уитни; это означало, что они будут готовить свой собственный перевод, в то время как до назначенного Солженицыным срока выхода книги оставалось всего несколько месяцев.

Мы сказали Кэссу и Алану, что не можем на это пойти. Мы отвечаем как за качество перевода, так и за его подготовку к сроку, намеченному автором. Было ясно: если англичане и в самом деле собираются делать собственный перевод, то о высоком качестве не может быть и речи, – ведь надо успеть до сентября, когда одновременно должны выходить все издания на Западе.

Будучи нашим представителем в переговорах, Кэсс старался изо всех сил, но у него были связаны руки, поскольку он не мог огласить мотивы наших возражений и даже назвать наши имена. Он мог лишь заявить о нашем несогласии. Коллинз стоял на своем. Собственно, Кэсс знал того специалиста в области русского языка, который консультировал Коллинза, предлагая себя в качестве переводчика, и хорошо о нем отзывался. Это был Макс Хейуард, основной переводчик «Доктора Живаго». Ему совместно с Майклом Гленни и предстояло сделать новый перевод.

Чтобы не осложнять ситуацию, в конце концов мы приняли это как fait accompli¹, выставив единственное условие: пока готовится новый английский перевод, американское издание не откладывать.

В июне «Харпер энд Роу» официально объявило о выходе в сентябре романа «В круге первом». В том же месяце мы получили известие, что рукопись «лагерной книги» переправлена на Запад. Мы вылетели в Париж, чтобы вступить во владение новым произведением Солженицына, которое доставивший ее из России человек – мой брат Саша, Александр Вадимович Андреев, – окрестил «большой рыбиной».

Это мой брат в качестве нашего посланца отправился зимой в Москву и привез известие о том, что готова рукопись «лагерной книги», которая почти в три раза превосходит по объему «В круге первом». Именно Саша сообщил нам, что Солженицын просит организовать ее издание в «Харпер энд Роу». В течение нескольких лет мой брат неоднократно встречался с Солженицыным. Именно Саше удалось весной 1968 года с большим риском для себя (и для Солженицына) вывезти из Советского Союза полный текст «Архипелага ГУЛАГ». Этот героический поступок моего брата был высоко оценен Солженицыным, назвавшим это «чудом святой Троицы». И мы в свою очередь считали «чудом» Сашину поддержку все эти годы.

12

Летом 1968 года мы с Генри встретились с Парижем, городом, где некогда жили. Теперь деревья на бульваре Сен-Мишель были порублены бесчинствовавшими накануне студентами. Сидящий каменный Монтень, некогда впечатлявший своей изысканной задумчивостью, был весь обляпан красной краской. Чиновники парижского муниципалитета, осознав серьезность положения, распорядились заасфальтировать РюДезэколь, положив таким образом конец давней студенческой традиции бросать булыжниками в полицейских. Горожане мало-помалу разъезжались в отпуск из города, который на следующее после бунтарских выступлений утро проснулся, точно с похмелья, грязный и потерянный, обескураженный тем, что случилось накануне.

Получив «Архипелаг ГУЛАГ», мы отправились домой в Соединенные Штаты.

В самолете мы обдумывали, как действовать дальше. Главное – обеспечить безопасность; нам следовало утроить бдительность – ведь с ростом международной популярности Солженицына сохранять секретность становилось все сложнее. Теперь даже фотокопировать микрофильмированную рукопись было делом гораздо более рискованным. Не менее рискованно было и браться за ее перевод на английский язык. Согласится ли теперь Том взвалить на себя такую грандиозную задачу?

А в мыслях – неотвязно: что сулит нам в будущем это новое ответственное дело, которое потребует не один и не два года отрешения от прочих дел?

Мы вернулись в Коннектикут, и тут Гаррисон пришел нам на помощь. Он договорился с заводом в Нью-Джерси, вспомогательным предприятием концерна «Нью-Йорк таймс», чтобы копирование проводилось под непосредственным присмотром Генри. Помню, была сильная жара, когда он отправился в Нью-Джерси; домой вернулся поздно вечером, привезя громадные коробки с тремя экземплярами рукописи «Архипелага ГУЛАГ», как оказалось, по 1 500 страниц каждый.

Мы с Томом взяли по экземпляру книги и приступили к чтению. Невозможно описать, насколько сильное впечатление она производила! В ней охватывались годы правления Ленина, Сталина, прослеживались судьбы разных советских людей с момента ареста: допросы, приговор, а затем тюрьма или лагерь; и пребывание там, как правило, кончалось гибелью, иногда высылкой, иногда побегом и редко – освобождением, как в случае с автором. Сколько бы ни были мы наслышаны о новейшей истории России, все равно холодело внутри от воссозданной Солженицыным необъятной лагерной империи Сталина. Не меньше впечатляло и художественное мастерство, с которым написано это произведение. Большую часть лета посвятила я чтению, медленно постигая этот гигантский эпос о страхе, объявшем страну, где родились мои отец и мать, которую и я отчасти ощущала своей родиной.

Читать помногу эту книгу я была не в силах. В целом эффект от излагаемого Солженицыным был очищающим, однако раз или два во время чтения я, как никогда, была близка к нервному срыву. При всем литературном мастерстве Солженицына человеческий рассудок просто не способен вместить столько человеческих страданий, такое обилие жертв.

Следуя наказу Солженицына – ждать его сигнала к публикованию рукописи «Архипелага ГУЛАГ», мы предполагали, что это будет года через два. Следовательно, нельзя было терять ни минуты и делать английский перевод, а также тайно налаживать весь сложный механизм публикации одновременно в разных странах, в том числе готовить издание и на русском языке. Что касается романа «В круге первом», то со времени моей первой встречи с автором дальнейших распоряжений от него поступало не много. Теперь у нас опять была рукопись и предварительное пожелание автора действовать, как и прежде, от его имени; только теперь нам следовало ограничиться лишь неофициальным уведомлением об этом «Харпер энд Роу». Оставалось неясным: целиком публиковать эту огромную книгу или по томам? И как без особого риска организовать переводы на другие языки? И еще тревожил постоянно вопрос: есть ли в обращении другие экземпляры рукописи?

Ясно, что требовалось дополнительно связаться с Солженицыным – хотя на тот момент это было как нельзя более опасно. В нашем положении мы могли лишь отсылать и принимать условные сигналы, а для того, чтобы обменяться экстренными сообщениями и получить новые распоряжения, приходилось ждать подходящей возможности.

Когда мы в то лето рассказали Кэссу и Алану про «Архипелаг ГУЛАГ», им тут же стало ясно, что это новое произведение сулит издательству грандиозную перспективу. Обоим не терпелось узнать, когда же все-таки мы сможем заключить контракт. Как это было и с романом «В круге первом», Гаррисон поддержал мою оценку книги, назвав ее величайшим произведением русской литературы нашего времени. Подозреваю, что известие о получении от Солженицына новой книги-исполина, долетая до высших эшелонов «Харпер энд Роу», поражало их как током. Перспектива издать такую книгу еще больше повышала акции Кэсса, и так выросшие в связи с выходом в сентябре «В круге первом». Думаю, именно на такой эффект и рассчитывал Солженицын, когда недвусмысленно просил нас известить издательство о «лагерной книге» до того, как заводить разговор о контракте. Поразительная интуиция Солженицына, особенно его способность уловить нужный момент, ярче всего проявилась именно тогда. Кроме того, возникший накануне тайного выхода «В круге первом» слух о том, что в издательстве «Харпер энд Роу» готовится к публикации новая значительная книга Солженицына, мог долететь через Атлантику и до его английских и прочих европейских издателей.

Самым приятным для нас оказалось то, что Том Уитни согласился немедленно приняться за колоссальный труд – перевод книги «Архипелаг ГУЛАГ».

Словом, к радости ли, к горю, но этот солженицынский шедевр стал частью нашей жизни.

13

К осени 1968 года снова возникла настоятельная необходимость встретиться с Солженицыным.

Как раз в те дни шумная кампания в печати, которой мы так опасались в связи с выходом «В круге первом», развернулась вокруг публикации на Западе «Ракового корпуса». Были основания полагать, что эта акция была отпасти спровоцирована КГБ. Солженицын выразил протест против действий Виктора Луи, запродавшего его рукопись в Западную Европу. Одновременно в США вышли конкурирующие издания романа – в «Дайал-пресс» и в «Фаррар, Стросс и Джиру». Парижское русское издательство «ИМКА-пресс», к которому тайно благоволил Солженицын, не смогло убедить коллег, что оно имеет все основания претендовать на мировые права в отношении «Ракового корпуса». Б ноябре началась тяжба между американским издательством «Дайал-пресс» и английским «Бодли-Хед». Сообщалось, что «Бодли-Хед» тайно предоставило суду секретные свидетельства своего права. печатать «Раковый корпус».

Мы понимали: одно дело – шумиха вокруг политически нейтральной книги «Раковый корпус» и совсем иное – если речь зайдет об «Архипелаге ГУЛАГ», этой бомбе замедленного действия, попавшей к нам в руки с тайного согласия автора. Советские власти наверняка не пройдут мимо подобной публикации, и потому было важно, чтобы автор мог полностью контролировать весь процесс ее продвижения. Необходимо было сообщить Солженицыну, что, учитывая огромный объем рукописи, он должен прибавить к намеченному сроку еще хотя бы пару месяцев для гарантии качественного перевода. Кроме того, такая отсрочка, считали мы, и ему бы дала дополнительное время для спокойной работы, а может, и продлила бы ему жизнь по крайней мере на год.

И еще имелась важная причина для встречи с автором. Нам сообщили, будто он создал новый вариант романа «В круге первом», добавив еще десять глав и слегка видоизменив линию сюжета, и собирается издать какие-то новые главы на Западе, но не в «Харпер энд Роу».

Нам рассказывали, как радовался Солженицын огромному успеху своих произведений за рубежом, как он благодарен нам за нашу роль в этом успехе («У меня нет слов!» – всякий раз якобы повторял он, едва речь заходила о нас). Однако теперь Солженицын как бы давал понять, что не слишком считается с законами, принятыми на Западе.

Именно тогда, когда Солженицын так щедро и так, казалось, искренне выражал нам свою признательность за помощь, у Генри впервые зародилась мысль, что на смену прежнему приходит иной Солженицын, уже не тот человек, с которым я беседовала как-то на балконе одним упоительным осенним вечером. Генри заметил, что этот необычайно талантливый «зек» превращается во властную личность, для кого не только правовые, но и просто человеческие взаимоотношения – лилипутская возня по сравнению с той миссией, которую считает своим предназначением.

И все же нам оставалось работать и верить, что человек, с которым я познакомилась в прошлом году, несмотря на свой внезапный триумф, продолжает оставаться все тем же. Исходя прежде всего из этого, мы и подготовили для него очередную порцию информации.

Было решено, что на сей раз в Россию поедет Генри.

Как и перед каждой прежней поездкой, мы тщательно продумали наше сложное послание, сведя его к простейшим тезисам, чтобы четче врезалось в память. Для наглядности невидимой цепочки, скреплявшей авторские права, общие договорные условия и лицензионное право, Генри предложил такую схему:

1.

Первая схема отражала последовательность связей при издании «В круге первом». Вторая – демонстрировала, чего мы потенциально опасаемся, если Солженицын нас не понял или не признает исключительных полномочий доверенного лица, с учетом которых мировые права уже закреплены за издательством «Харпер энд Роу».

Генри вылетел в Москву в самом начале ноября 1968 года. Прилетел туда за полночь на каравелле «Суисс Эр», державшей курс прямо на красную звезду, сиявшую над Шереметьево. Как мы и рассчитывали, приезд его совпал с празднованием годовщины Октябрьской революции. Повсюду шла отчаянная пьянка, и бдительность «Интуриста», а также прочих официальных московских властей ослабла. Я набила в сумку Генри десятки шариковых ручек – любимых сувениров для московских друзей. Таможенник один за другим вытягивал маленькие, виновато притаившиеся в разных углах, обернутые в носовые платки пакетики, пока наконец Генри не ублажил

его, открыто предложив в качестве взятки ручку «бик». С таможней ему повезло гораздо больше, чем мне в прошлом году. Молодой представитель «Интуриста», занятый поиском по телефону прибежища для свидания с дамой, не мог отыскать квитанцию-заказ на гостиничный номер для Генри и потому обратился к нему с непривычным вопросом: в какой гостинице хотел бы он поселиться. Генри предпочел «Метрополь».

Въезжая на такси в центр Москвы, Генри обнаружил, что улицы увешаны знаменами, дома иллюминированы, граждане навеселе – их пошатывающиеся силуэты темнели на фоне Василия Блаженного в красноватом зареве. То и дело встречавшееся слово «ВЛАСТЬ» на красном – часть лозунга «Вся власть Советам!» – казалось агрессивной декларацией поп-арта:

ВЛАСТЬ

ВЛАСТЬ

ВЛАСТЬ

ВЛАСТЬ

 

Прямо у входа в «Метрополь» четверо подвыпивших гуляк затеяли на виду у всех драку друг с другом. Четыре их подруги с безразличным видом наблюдали в сторонке, как их кавалеры дубасят друг друга, как каждый по очереди отлетает, вмазываясь то в один, то в другой стоящий у тротуара «Москвич». Пока Генри наблюдал за этой сценой, к месту драки подошел милиционер. Он робко пытался убедить драчунов вести себя прилично, – куда там! Безобразное поведение воспринималось здесь весьма снисходительно. Но узнай стражи порядка о причине приезда Генри, ему бы подобного снисхождения не видать.

Когда Генри вошел в свой номер и взгляд его остановился на выщербленной вокруг выключателей и розеток штукатурке, ему тут же вспомнился несчастный Иннокентий Володин.

На следующий день Генри отправился по различным адресам через угрюмо-праздничный город. И скоро перед ним, впервые оказавшимся в Москве, открылся мир новых друзей, но это не заслонило от него главной цели поездки. Он встретился с нашим другом и посредницей Натальей Столяровой, и там, в ее маленькой квартирке, не проронив ни слова, он набросал на листе бумаги заготовленное короткое послание Солженицыну и наши схемы. Текст был немедленно прочтен, заучен наизусть, а листок тут же сожжен.

В ожидании ответа Генри продолжал встречаться с новыми людьми. В тот период чрезвычайно опасна была даже сама попытка увидеться с Солженицыным напрямую.

В разгар празднеств Генри отправился навестить Корнея Ивановича Чуковского в Переделкино, хотя в то время иностранцам туда ездить не разрешалось.

К несчастью, сопровождавший привез Генри на эту просторную, деревянную, пряничного вида дачу как раз во время послеобеденного сна ее хозяина, и Генри впервые увидел моего друга, когда тот, высовываясь из окна второго этажа, кричал:

– Уходите! Уходите!

И при этом он отчаянно махал руками.

Во время сна никто, никогда, ни при каких обстоятельствах не смел беспокоить Чуковского. Как можно было везти Генри к нему как раз в этот момент?!

В четыре часа отдохнувший Чуковский вместе со своей домработницей устроили Генри и его незадачливому сопровождающему радушный и роскошный обед. После обеда Чуковский провел Генри в свой кабинет, где на книжной полке стояла моя фотография и где некогда жил и работал Солженицын. Чуковский говорил о возрождении русской литературы, которое, как вытекало из его слов, происходило здесь, в этом самом кабинете, благодаря Александру Солженицыну.

Как и я год назад, Генри не сумел распознать, знает или нет Чуковский о моих взаимоотношениях с его прежним постояльцем. Ясно было одно: к концу жизни Чуковский гордился тем, что его считали другом и покровителем такого человека, как Солженицын.

И еще Генри навестил Надежду Мандельштам.

Наряду с Борисом Пастернаком, Осип Мандельштам был одним из выдающихся русских поэтов того поколения. Его тоже затянуло в сети ГУЛАГа, и в 1938 году при невыясненных обстоятельствах он умер в сибирской пересыльной тюрьме. И после его кончины вдова, которую не случайно звали Надежда, осталась верна его памяти. Ей удалось сохранить его стихи в годы сталинского правления; она помнила наизусть множество его стихотворений вплоть до того самого момента, когда в начале 60-х годов появилась возможность их опубликовать.

В 1968 году Надежда Мандельштам жила в Москве одна, став почти легендарной личностью в литературных кругах столицы. В первый же свой приезд в Россию я обрела близкого человека в этой миниатюрной, очень женственной пожилой еврейской женщине, обладающей такой силой ума и духа. Теперь настал черед и Генри познакомиться с ней.

Чтобы избежать таксистов-осведомителей, вечно стремящихся узнать, куда едут пассажиры-иностранцы, Генри отправился на одну из городских окраин, где жила Надежда Мандельштам, сначала на метро, а потом пешком. Надо заметить, что найти в Москве человека по адресу – подчас дело нелегкое. Под одним и тем же номером могут значиться сразу несколько домов, ненумерованных «корпусов», каждый из которых имеет тот же адрес. Надежда Мандельштам слегка приоткрыла дверь. Генри сразу узнал ее по фотографии.

– Я Генри, – сказал он по-английски (Надежда Мандельштам владела английским языком). – Муж Ольги.

– Допустим, – произнесла она холодно, сухо. – И что же вам угодно?

Генри все понял. Годы ожидания прихода агентов из органов научили ее, наслышанную об их коварстве, подозревать каждого.

– Можно мне войти?

– Прошу.

Все тем же каменным голосом. К чему устраивать шум на лестничной площадке?

В маленькой светлой кухоньке Генри вынул фотографии, где я вместе с сыном.

– Очень мило.

Никакой реакции. Мало ли у кого могли оказаться эти фотографии?

Генри уж и не помнит, как, каким образом сумел он убедить ее, что он и есть мой муж. Наконец она кинулась к нему, как к родному.

Так и просидели они весь день вместе, пили чай, разговаривали.

Об Александре Солженицыне Надежда Мандельштам сказала, что он человек замечательный, человек не простой.

На четвертый день после приезда Генри, прогуливаясь вдоль Кремлевской стены по набережной Москвы-реки, выслушивал ответы Солженицына на свои вопросы.

Казалось бы, все ясно. В отношении «Архипелага ГУЛАГ» мне отводилась роль доверенного лица автора, точно так же, как это было с книгой «В круге первом». Появилось, однако, и новое условие: не заключать контракт с «Харпер энд Роу», пока не сделан (по возможности в 1970 году) перевод; затем мы сообщаем Солженицыну о готовности перевода особой шифровкой и получаем его зашифрованный ответ:

1. Свершившийся факт (франц.).[↩]