Синдром «Ревизора»
Касаясь премьеры своей пьесы, Гоголь говорил в письме «к одному литератору» (подразумевается А. С. Пушкин): «…Ревизор сыгран – и у меня на душе так смутно, так странно…» И еще: «Мне опротивела моя пиеса. Я хотел бы убежать теперь Бог знает куда…»
Столь бурная реакция автора казалась естественной и ни у его современников, ни у последующих исследователей вопросов не вызывала: с гоголевским театральным дебютом сплелось так много надежд, которые обернулись горьким разочарованием…
Однако каковы все-таки реальные поводы для этого разочарования? Отвечая на этот вопрос, присмотримся внимательнее к театральной истории комедии.
ПУТЬ НА СЦЕНУ
Путь «Ревизора» на театральные подмостки был сравнительно легким и в то же время необычным.
27 февраля 1836 года пьесу отправили в III отделение собственной его императорского величества канцелярии, поскольку оно ведало театральной цензурой. В сопроводительном письме управляющий конторою императорских с.-петербургских театров А. Д. Киреев просил «по надлежащем рассмотрении» вернуть пьесу «в контору по возможности в скорейшем времени с уведомлением, может ли быть таковая представлена на здешних театрах»1. Предметом рассмотрения стал и отзыв цензора Ольдекопа, который, в частности, отмечал (подлинник на французском языке): «Эта пьеса остроумна и великолепно написана. Автор принадлежит к известным русским писателям». И затем, после пересказа содержания, следовал вывод: «Пьеса не заключает в себе ничего предосудительного»2.
Заметим, кстати, что Евстафий (Август) Иванович Ольде-коп был профессиональным литератором. Воспитанник Дерпт-ского университета, он редактировал «С.-Петербургские ведомости» и «S.-Peterburgische Zeitung». Известно, что с Гоголем они по крайней мере однажды встречались – 19 февраля 1832 года – на знаменитом смирдинском обеде. Однако столь благоприятному отзыву Ольдекопа о «Ревизоре» содействовали другие обстоятельства…
Резолюция была получена буквально на четвертый день после отправки пьесы: на рапорте Ольдекопа А. Н. Мордвинов, в ту пору управляющий III отделением, написал: «Позволить. 2-го марта 1836″3. Цензура ограничилась минимальными исправлениями: кроме упоминаний о церкви и святых, были сняты слова об офицерской жене, изменена фраза об ордене Владимира. Все это было в порядке вещей, никак не выходило за пределы принятого: драматическая цензура «не позволяла касаться военных, чиновников, полиции», «вступалась за отдельные сословия и корпорации»; «беспокоилась она также о частных лицах, носящих более или менее громкие фамилии»; «упоминание их, в качестве действующих лиц пьесы (иногда самой невинной), часто служило мотивом запрещения этой пьесы»4.
Рукопись последовала к автору, а затем к А. И. Храповицкому как инспектору русской труппы, осуществлявшему постановку пьесы.
Столь благоприятное развитие событий объяснялось очень просто: решение допустить пьесу к представлению исходило от самого царя. Об этом по свежим следам событий Гоголь упомянул в письмах трижды: 29 апреля 1836 года Щепкину («Если бы не высокое заступничество государя, пьеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее..»), 5 июня того же года матери («Если бы сам государь не оказал своего высокого покровительства и заступничества, то, вероятно, она не была бы никогда играна или напечатана»), наконец, 18/6 апреля 1837 года Жуковскому («…Мне памятно до гроба то внимание, которое он оказал к моему Ревизору»)5. Последнее свидетельство особенно весомо; ведь оно адресовано тому, кто сам был свидетелем цензурной истории комедии.
Но есть, кроме того, и документальное подтверждение решающего участия царя – этот документ был найден совсем недавно И. Зайцевой в делах III отделения. Когда в 1843 году Дирекция императорских с. -петербургских театров представила в театральную цензуру дополненный автором текст «Ревизора», то цензор М. А. Гедеонов сделал заключение: «Сама сия комедия могла поступить на сцену только вследствие высочайшего разрешения, а потому нельзя дозволить никаких перемен и прибавок к оной». И Дубельт (который был уже управляющим III отделения и, следовательно, имел прямое отношение к делу) наложил резолюцию: «Нельзя»6.
Весть об августейшем покровительстве «Ревизору» широко распространилась в русском обществе. Л. Л. Леонидов, в то время воспитанник училища при Александрийском театре, писал, что «»Ревизор» был пропущен с высочайшего разрешения»7.
Как же реально развивались события? Наиболее полную картину рисует историк петербургских театров: «Гоголю <…> большого труда стоило добиться до представления своей пьесы. При чтении ее цензура перепугалась и строжайше запретила ее. Оставалось автору апеллировать на такое решение в высшую инстанцию. Он так и сделал. Жуковский, князь Вяземский, граф Виельгорский решились ходатайствовать за Гоголя, и усилия их увенчались.успехом. «Ревизор» был вытребован в Зимний дворец, и графу Виельгорскому поручено было его прочитать. Граф, говорят, читал прекрасно; рассказы Бобчинского и Добчинского и сцена представления чиновников Хлестакову очень понравилась, и затем по окончании чтения последовало высочайшее разрешение играть комедию»8.
Итак, вначале было официальное (и даже «строжайшее») запрещение комедии цензурой… Такая версия действительно бытовала среди современников. П. П. Каратыгин, со слов своего отца П. А. Каратыгина, сообщал, что комедия была «по слухам запрещена цензурою, но дозволена к представлению самим государем…»9. Столь же определенно выразился другой анонимный современник-«референт», чьи воспоминания появились на немецком языке: «Die Censur hat das Stuck verboten, der Kaiser aber erlaubt…» («S.-Peterburgische Zeitung». 1875. S. 224). Встречаются подобные утверждения и в научной литературе. Но логичнее предположить другой ход событий.
До запрещения пьесы дело просто еще не дошло. Высказывались лишь предварительные мнения, выражались опасения. Р. Зотов употребляет такое выражение: «Долго затруднялась цензура в пропуске «Ревизора» к представлению, но воля государя все решила»10.»Затруднялась» еще не означает «запретила». Заметим, что Рафаил Михайлович Зотов, в силу своих обязанностей начальника репертуарной части, был довольно осведомленным человеком. По его словам, он «всеми своими силами содействовал постановке» и имел «от него [Гоголя] автографы и книги его сочинения, которые он мне подарил»11.
Впрочем, возможно, что голоса недоброжелателей раздавались и в самой театральной среде, в дирекции. Мы помним фразу Гоголя, что «уже находились люди, хлопотавшие о запрещении» пьесы. По свидетельству Н. Н. Мундта, претензии к «Ревизору» высказывал Храповицкий, тот самый, который шесть с лишним лет тому назад забраковал Гоголя в качестве актера: «Да, да… я точно ошибся, что он ни к чему не способен; но утверждаю, что он все-таки был бы скверный актер. Да и в «Ревизоре» есть гадости, например, где говорится о монументах и о поднятии рубашонки… ну, на что это похоже…»1212 О сдержанном – если не больше – отношении Храповицкого к комедии рассказывает и П. П. Каратыгин, со слов своего отца П. А. Каратыгина: во время генеральной репетиции тот, «пощипывая усы, во многих сценах ехидно улыбался и пожимал плечами»13.
Александр Иванович Храповицкий выполнял в театре охранительные функции; по словам актера Н. И. Куликова, он и Мезьер – инспектор французской труппы – «были как квартальные надзиратели приставлены, чтобы смотреть за порядком и тишиною между мелкими авторами»14. Правда, утверждать, что именно Храповицкий оказывал противодействие «Ревизору», мы не можем, тем более, что Гоголя уже нельзя было отнести к числу «мелких авторов». Но факт тот, что такое противодействие уже возникло, хотя оно – не менее важно! – еще не вылилось в определенное решение, то есть в цензурный запрет.
В самом деле: имеющиеся в нашем распоряжении документы говорят об однократном обращении в цензуру, на которое последовал определенный и очень скорый ответ. Все остальное если и имело место, то за кулисами, неофициально. Предотвратить запрет было гораздо легче, менее рискованно, чем потом добиваться его отмены, и это отлично понимали покровительствовавшие Гоголю люди – Жуковский, М. Виельгорский и другие, решившие вмешаться заблаговременно. Понимал это и Гоголь, отличавшийся замечательной практичностью в устройстве судьбы своих произведений, и возможно, инициатива исходила от него (именно таким образом поступит он позднее в связи с публикацией первого тома «Мертвых душ»: вначале позондирует, с помощью И. М. Снегирева, почву в Московском цензурном комитете, а потом, опасаясь запрета, отошлет рукопись в Петербург).
Если бы этого не было, то еще неизвестно, как бы сложилась судьба пьесы. Конечно, император мог отменить любое решение цензуры, но это означало бы отступить от принятого ведения дел, чего он как раз и не хотел, добиваясь соблюдения существующих в стране правовых и служебных установлений: «Государь Император неоднократно повелевал: чтобы изъятий из законов никогда и ни для кого не делать», – сообщал именно Гоголю, правда по другому поводу, директор с. -петербургских театров А. М. Гедеонов (об этом ниже). Кроме того, отмена цензурного запрета означала бы создание нежелательного прецедента.
Теперь о том, как пьеса попала к Николаю I. Вяземский в письме к А. И. Тургеневу от 8 мая 1836 года говорит о том, что царь «читал ее в рукописи»15, но это означает, скорее всего, то, что пьеса стала известна ему еще тогда, когда существовала в рукописи. Услышал же он «Ревизора» в чтении Виельгорского, как это подробно передает Вольф на основе рассказов современников. Актер Федор Алексеевич Бурдин в своих воспоминаниях также говорит о чтении комедии вслух, правда в качестве чтеца называет не Виельгорского, а Жуковского16. Еще в качестве ходатая перед царем фигурирует Вяземский17, что, очевидно, соответствует действительности – как и участие Жуковского. Однако представляется, что главную роль, как это следует из рассказа Вольфа и замечания А. О. Смирновой («…Вьельгорский узнал <…> от Жуковского и доложил государю»18), довелось сыграть именно Виельгорскому. Для этого у него были необходимые условия.
Михаил Юрьевич Виельгорский (другое написание фамилии: Вьельгорский; 1788 – 1856) не только слыл крупнейшим меценатом, обладавшим связями и влиянием при дворе, но имел непосредственное отношение к театральному делу – он был членом Комитета императорских театров. «По штату театральной дирекции 13 ноября 1827 года положено было, чтобы все пиесы, поступающие на сцену, были рассматриваемы в комитете литераторов и драматургов, к которым присоединялись бы и лучшие актеры». Правда, члены Комитета «собирались очень редко», с 1827 по 1833 год ни разу; но «новый директор», то есть А. М. Гедеонов, «стал созывать эти собрания», которые обычно «бывали по субботам»19. Во всяком случае, Виельгорский для разговора с царем мог воспользоваться своим правом как член названного Комитета.
Надо учесть еще, что общение Виельгорского с царской фамилией часто происходило, так сказать, на театральной почве. «В тридцатых и сороковых годах бывали иногда у императрицы небольшие домашние концерты», во время которых «граф М. Ю. Вьельгорский играл на виолончели», А. Ф. Львов на скрипке, «а для государя самого была назначена партия на трубе…»20. Баронесса М. П. Фредерике, бывшая фрейлиной императрицы, свидетельствует: Виельгорский «занял при дворе совершенно исключительное место друга дома; не проходило дня, чтобы он не был приглашаем к их величествам или к столу, или к вечернему собранию, или сопровождал их в театр»21. Все это создавало благоприятные условия для разговора с царем.
Остается еще сказать о некоторых деталях, сопровождавших выплату авторского гонорара, – они небезынтересны для характеристики Гоголя. Зотов, как свидетель происходящего, вспоминал: «Гоголь был человек образованный и самых благородных правил, но чрезвычайно щекотлив и самолюбив. Когда дошло до платы за «Ревизора», он непременно требовал, чтоб ему выдана была сумма, как бы за пиесу в стихах. Как ни убеждали его, что дирекция не имеет права нарушать высочайше утвержденного штата, он почел себя обиженным и всем жаловался на то, что дирекция не умеет ценить его дарования»22. Опубликованная недавно копия письма Гедеонова Гоголю от 7 марта 1836 года полностью подтверждает это свидетельство23.
Глава петербургской дирекции сообщал Гоголю, что он не имеет возможности перевести пьесу из одного класса в другой, оплачиваемый более высоким гонораром, так как положение о классификации утверждено императором, неоднократно повелевавшим, «чтобы изъятий из законов никогда, и ни для кого не делать». Далее в довольно резкой форме он напоминал Гоголю, что «до сего времени, все г.г. авторы и переводчики беспрекословно довольствовались наградою – и никто из них еще не исчислял диреции барышей, более или менее получаемых…». Возражал Гедеонов Гоголю и в том, «что русская драматическая литература будто бы была в столь бедном и ничтожном положении» и что «со времен Фонвизина»»Ревизор»»будет первым оригинальным произведением на нашей сцене».
Несомненно то, что Гедеонов воспроизводит содержание не дошедшего до нас гоголевского письма в дирекцию. Подчеркнутое им слово «барыши», возможно, заимствовано у автора «Ревизора», не чуравшегося довольно резких обвинений дирекции. Параллель с Фонвизиным также проведена самим Гоголем и соответствовала и его самоощущению, и мнению близких к нему людей (вспомним пушкинскую фразу из заметки о втором издании «Вечеров…», появившейся как раз перед премьерой комедии: «Как изумились мы <…> не смеявшиеся со времен Фонвизина»). Обращает на себя внимание и апелляция Гоголя к мнению общества, которое, мол, осудит дирекцию за недооценку «Ревизора», на что Гедеонов заметил, что он действует в строгом соответствии с законом. Наконец, следует еще добавить: несмотря на то, что гонорар драматурга (2500 рублей) был достаточно высок, в общей сумме он существенно проиграл. Вряд ли Гоголь, умевший высчитывать не только чужие, но и свои «барыши», этого не сознавал. Существовало, очевидно, обстоятельство, заставившее его предпочесть единовременную оплату поспектакльной. Это обстоятельство – задуманный отъезд за границу… Но до этого еще предстояла премьера в Александрийском театре.
УСПЕХ ИЛИ ПРОВАЛ?
Все, казалось бы, должно было воодушевить автора – и стечение многочисленной публики, и приезд императора. Но на Гоголя это не оказало никакого воздействия – его мучили дурные предчувствия. «С самого начала представления пьесы я уже сидел в театре скучный» (IV, 101).
Бросается в глаза резкий контраст между переживаниями Гоголя по поводу премьеры и тем восприятием, которое сложилось у большинства ее свидетелей и современников. Гоголь расценивает ее как неудачу: «Еще раз повторяю: тоска, тоска» (IV, 102). Чуть ли не как катастрофу: «Все против меня <…> Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня» (XI, 38). Как всеобщее преследование, почти остракизм драматурга: «Все против него, и нет никакой сколько-нибудь равносильной стороны за него» (XI, 45).
Между тем другие говорят об успехе, более того – блистательном успехе. П. А. Вяземский – А. И. Тургеневу, 24 апреля: «Ревизор сыгран и отпечатан <…> Успех был блистательный и замечательный»24. И в рецензии, опубликованной в «Современнике» (1836. Т. 2), Вяземский писал о «полном успехе» спектакля. И. Сосницкий в недошедшем письме к Щепкину, буквально вторя Вяземскому, сообщал, что «Ревизор» сыгран «с блистательным успехом»25. В. А. Каратыгин – Ф. А. Кони, 27 апреля: «Публика бегает смотреть и восхищается»26. П. И. Григорьев – Ф. А. Кони, 20 апреля: «»Ревизор» г. Гоголя сделал у нас большой успех! Гоголь пошел в славу! Пиэса эта шла отлично <…> В первое представление смеялись громко и много, поддерживали крепко»27. Наконец, Храповицкий, как бы подытоживая другие свидетельства: «Актеры все, особенно Сосницкий, играли превосходно»28.
Забегая вперед, отметим, что и последующие представления вполне разделили успех премьеры. В корреспонденции из Петербурга некоего Пертинакса, датированной 1 мая и опубликованной в выходившем в Тарту на немецком языке журнале «Der Refraktor», сообщалось, что «Ревизор»»уже в течение двух недель с огромным успехом идет в Александрийском театре, вызывая невиданный наплыв публики и бурю аплодисментов в переполненном зале»29.
Как объяснить это противоречие? Очевидно, нужно дифференцировать такое понятие, как «успех», определить составляющие его порою контрастные элементы.
Вчитаемся в известные строки П. В. Анненкова – они дают замечательно выразительную, динамичную картину зрительного зала: «Уже после первого акта недоумение было написано на всех лицах30.
Приведенное описание обладает рядом особенностей, обусловленных позицией автора. Прежде всего это свидетельство очевидца; Анненков впоследствии в письме к М. М. Стасюлевичу специально уточнял, что он был на премьере. Затем это свидетельство изнутри зрительного зала. Однако оно не совсем беспристрастно, но как бы приближено к точке зрения Гоголя;
- Н. В. Гоголь: материалы и исследования. Т. 1. М. -Л., 1936. С. 309.[↩]
- Дризен Н. В. Драматическая цензура двух эпох. 1825 – 1881, без места и года изд. С. 41 – 42.[↩]
- Авторство А. Н. Мордвинова недавно установлено И. А. Зайцевой. Ранее ошибочно считалось, что резолюция принадлежит Л. В. Дубельту. Однако это не относилось к его компетенции (Дубельт был в то время начальником штаба корпуса жандармов).[↩]
- Дризен Н. В. Указ. соч. С. 5.[↩]
- Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. в 14 тт. Т. 11, без места изд., 1952. С. 38, 47, 98 (в дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы).[↩]
- Зайцева И. А. К цензурной и сценической истории первых постановок «Ревизора» Н. В. Гоголя в Москве и Петербурге (по архивным источникам) // Н. В. Гоголь: материалы и исследования. М., 1995. С. 125 – 126 (курсив в цитатах, кроме оговоренных случаев, мой. – Ю. М.). См. также: Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем в 23 тт. Т. 4. М.( 2003. С. 594.[↩]
- Русская старина. 1888. N 4. С. 227.[↩]
- Вольф А. И. Хроника петербургских театров. Ч. 1. СПб., 1877. С. 49.[↩]
- Исторический вестник. 1883. N 9. С. 735.[↩]
- Там же. 1896. N 12. С. 786.[↩]
- Там же. С. 785.[↩]
- Гоголь в воспоминаниях современников. [М.], 1952. С. 69.[↩]
- Исторический вестник. 1883. N 9. С. 736.[↩]
- Русская старина. 1882. N 8. С. 457.[↩]
- Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 3. СПб., 1899. С. 317.[↩]
- Исторический вестник. 1886. Т. XXIII. С. 145 – 146.[↩]
- Вольф А. И. Указ. соч. Ч. 1. С. 49.[↩]
- Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 496.[↩]
- Зотов Р. Театральные воспоминания. Автобиографические записки. СПб., 1860. С. 108.[↩]
- Корф М. А. Материалы и черты к биографии императора Николая I и к истории его царствования… // Сборник императорского Русского исторического общества. Т. 98. СПб., 1896. С. 48.[↩]
- Исторический вестник. 1898. N 1. С. 81.[↩]
- Зотов Р. Указ. соч. С. 105 (курсив в оригинале).[↩]
- См.: Зайцева И. Л. Указ. соч. С. 120 – 122.[↩]
- Остафьевский архив… Т. 3. С. 316.[↩]
- Литературное наследство. Т. 58. 1952. С. 549.[↩]
- Там же. С. 548.[↩]
- Литературное наследство. Т. 58. С. 548.[↩]
- Цит. по: Войтоловская Э. Комедия Гоголя «Ревизор». Комментарий. Л., 1971. С. 247[↩]
- Исаков С. Г. Журналы «Esthona» (1828 – 1830) и «Der Refraktor» (1836 – 1837) как пропагандисты русской литературы // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Труды по русской и славянской филологии. XVIII. Литературоведение. Тарту, 1971. С. 49.[↩]
- Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1983. С. 69.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 2004