Серьезные недостатки академического издания Лермонтова

М. Ю. Лермонтов, Собр. соч. в 6-ти томах под редакцией Н. Ф. Бельчикова, Б. П. Городецкого, Б. В. Томашевского. Академия наук СССР, Институт русской литературы (Пушкинский дом), Изд. Академии Наук СССР, М. – Л. 1954 – 1957.

Известно, что изучение творчества Лермонтова сопряжено с немалыми трудностями. Рукописи поэта сохранились не полностью, переписка его за малыми исключениями утрачена, воспоминания современников о нем поверхностны и случайны, этапы его жизненного пути крайне скудно документированы. До сих пор многие произведения Лермонтова датируются предположительно. Направленность ряда стихотворений поэта объясняется исследователями различно, а примирение разногласий не достигается из-за недостатка объективных данных. Поэтическое наследие Лермонтова таит еще множество загадок, для разрешения которых зачастую не хватает самых необходимых отправных сведений.

И тем не менее исследователи Лермонтова все дальше продвигаются по пути изучения жизни и творчества поэта.

Новое академическое издание сочинений Лермонтова, содержащее, как об этом сообщает редакция, «критически установленный текст всех произведений поэта и полный свод вариантов к ним», естественно, должно было отразить современное состояние лермонтоведения, обобщив в какой-то мере его опыт и удержав завоеванные им позиции. Оправдало ли издание Пушкинского дома возлагавшиеся на него надежды, и может ли оно быть отнесено к категории академических, покажет рассмотрение трех его аспектов – текстологического, историко-литературного и биографического.

Обращаясь к текстологической стороне нового издания, следует сказать, что первостепенные вопросы лермонтовской текстологии – выяснение источников текста, выбор среди различных редакций основной и датировка произведения – в подавляющем большинстве случаев были решены и обоснованы задолго до рецензируемого издания. Впрочем, в нем использованы и обнаруженные за последние годы новые материалы (Казанская тетрадь, автограф «Преступника», парижский автограф стихотворения «Тебе, Кавказ, суровый царь земли», эпиграммы на Булгарина и другие), а также новые разыскания о поэме «Сашка».

Остановлюсь здесь лишь на тех текстологических решениях, которые могут вызвать или уже вызвали разногласия.

Прежде всего требует решительного пересмотра утвердившаяся во всех последних изданиях, в том числе и в рецензируемом, произвольная композиция поэмы «Демон».

Исследователь творческой истории «Демона», А. Михайлова, обнаружила в архиве Философовых так называемый «придворный» список поэмы, отражающий последнюю переработку ее Лермонтовым и представленный им для прочтения при дворе наследника. Текст этот, взятый впоследствии в основу первого карлсруйского издания поэмы, А. Михайлова справедливо признала дефинитивным, однако с оговоркой: «Конечно, со включением из второго карлсруйского издания¹ диалога Тамары с Демоном, опущенного Лермонтовым в «придворном» списке по цензурным соображениям»^2.

Эта оговорка заставляла насторожиться. Цензурные соображения – ultimum refugium многих исследователей в тех случаях, когда диагноз литературного явления представляет известные трудности. Новации последней редакции «Демона» с несомненностью указывают на то, что поэма не была подвергнута Лермонтовым простому приспособлению к цензурным условиям, а испытала существенные изменения. Спасение души Тамары, Демон, проклинающий «безумные мечты свои», введение в клятву Демона стихов:

Хочу я с небом примириться,

Хочу любить, хочу молиться,

Хочу я веровать добру, –

все эти новые мотивы поэмы были приведены поэтом в соответствие со старыми компонентами текста и потребовали исключения диалога «Зачем мне знать твои печали?».

Даже если Лермонтов, приступая к последней переработке поэмы, исходил из желания предотвратить возможные цензурные препятствия к опубликованию ее, то все же эта переработка не свелась к механическому исключению одиозных с точки зрения цензуры мест, а породила новую концепцию центральных образов. Обращаясь в последний раз к теме, владевшей им двенадцать лет, Лермонтов дал иную, существенно отличную от прежних, художественно завершенную ее редакцию. При этом он пожертвовал и диалогом Тамары с Демоном, органически несовместимым с новым контекстом.

Должно быть, это было ясно и А. Михайловой, редактировавшей в новом издании «Демона». Насильственно включая диалог «Зачем мне знать твои печали?» в последнюю редакцию поэмы, она приводит на этот раз иную мотивацию своего решения: «Советские текстологи (Б. М. Эйхенбаум и другие) пошли по правильному пути, печатая «Демона» по первому карлсруйскому изданию. Из второго карлсруйского издания они брали диалог «Зачем мне знать твои печали?», удаленный Лермонтовым из последней редакции. Диалог включался (и включается в настоящее издание) вследствие его идейной ценности, несмотря на некоторое его противоречие с новым контекстом» (т. IV, стр. 415).

Итак, перед нами откровенная контаминация текста двух различных редакций «Демона», произведенная ради сохранения диалога, невзирая на ущерб, который наносится этим художественной завершенности поэмы. Неужели идейная ценность диалога могла бы пострадать, если бы он занял подобающее ему место в других редакциях поэмы?

Приходится сожалеть, что эта вопиюще ненаучная традиция подачи текста «Демона» санкционирована изданием Института русской литературы Академии наук.

Редакторский произвол проник и в раздел лирики. Совершенно неоправданно, например, две редакции стихотворения «Тебе, Кавказ, суровый царь земли» уживаются рядом в основных текстах. Комментатор даже не ставит вопроса об их взаимосвязи и не соотносит их с посвящением к поэме «Аул Бастунджи».

В стихотворении, обращенном к А. О. Смирновой, «Без вас хочу сказать вам много», по автографу восстановлены первые четыре стиха, отброшенные Лермонтовым в первопечатном тексте, и начисто снят последний слой его правки. Комментатор пространно доказывает, что вся эта последняя работа над текстом «возможно» принадлежит А. О. Смирновой. И это в 1840 году, в пору интенсивного общения Лермонтова с редакцией «Отечественных записок»!

Подобные опыты могут, конечно, только окончательно скомпрометировать субъективистскую школу в текстологии, рецидивы деятельности которой до сих пор еще оказываются возможными в наших изданиях классиков.

Необходимо привлечь внимание и к другой текстологической проблеме, которую предстояло решить рецензируемому изданию, – проблеме текста стихотворения «Прощай, немытая Россия». Надо было сделать выбор между двумя редакциями стихотворения, сохранившегося только в списках.

Восьмистишие Лермонтова было напечатано П. И. Бартеневым в «Русском архиве» (1890 год, N11, стр. 375), как «неизданное» и «записанное со слов поэта» современником.

Бартенев давал такое чтение стихотворения.

 

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

 

Быть может, за стеной Кавказа

Сокроюсь от твоих пашей,

От их всевидящего глаза,

От их всеслышащих ушей.

Наряду с этим текстом получила хождение и другая редакция стихотворения, в которой вместо им преданный читалось послушный им, вместо за стеной – за хребтом и вместо пашей – царей.

Этот текст с большим или меньшим приближением к нему был использован П. Висковатовым, Д. Абрамовичем и в советское время Б. Эйхенбаумом, который опирался на письмо П. И. Бартенева к П. А. Ефремову от 9 марта 1873 года (собрание Пушкинского дома); в этом письме Бартенев писал: «Вот еще стихи Лермонтова, списанные с подлинника».

Рецензируемое издание поместило в качестве основного текста редакцию П. И. Бартенева 1890 года, а под строкой, тут же в основных текстах, редакцию П. И. Бартенева 1873 года, оговорив в примечании, что оно признает «наиболее вероятной» первую из этих редакций, записанную со слов поэта современником и избранную самим Бартеневым для опубликования.

Однако признание текста, сообщенного Бартеневым в письме 1873 года, основным, наряду с «наиболее вероятным», то есть отнесение и здесь двух различных редакций к категории основного текста, не имеющее прецедентов в нашей текстологической практике, продемонстрировало неуверенность составителей нового издания в бесспорном приоритете редакции «Русского архива» 1890 года.

Объем настоящей рецензии не дает возможности привести развернутую аргументацию в пользу единственно правильного чтения Бартенева 1890 года. Отмечу лишь, что основной ошибкой копиистов, распространивших неправильный текст, было неверное представление, что слово п а ш и в стихотворении является шифром, скрывающим от цензуры истинное чтение автора.

Необходимо подчеркнуть, что стихотворение «Прощай, немытая Россия» никогда Лермонтовым для печати не предназначалось и к цензурным условиям не приспосабливалось. Мало того, оно не могло даже ввести в заблуждение III отделение в случае нахождения его текста. Слишком конкретны были его образы, слишком дерзко и неприкрыто обращение, чтобы предположить, что Лермонтов имел намерение затемнить направленность стихотворения. И какой же мог быть смысл в том, чтобы шифровать одно слово в этом вызывающем контексте? Вне всякого сомнения, слово паши выполняло здесь стилистические, а никак не маскировочные задачи. Не говорю уже о том, что внесение слова царей в стихотворение приводит к резко ощутимому смысловому разрыву между двумя строфами его.

Другие разночтения редакции, распространявшейся Бартеневым в 1873 году, являются конъектурами копиистов, «исправлявших» воображаемые искажения текста.

Смущал стих: И ты, им преданный народ. Между тем одно из значений слова предать – вероломно отдать во власть, в распоряжение кого-нибудь. Причастие страдательного залога прошедшего времени и для этого значения глагола – преданный. Современникам Лермонтова оно было понятно, но постепенно архаизировалось. Отсюда и пошли исправления – послушный, покорный.

Несомненно, что Бартенев в 1873 году принял список за подлинник и стал его распространять. Убедившись в своей ошибке, он от этого чтения отказался и опубликовал полученный им к этому времени из надежного источника подлинный текст.

Нельзя не приветствовать Пушкинский дом за то, что он восстановил истинное чтение замечательного восьмистишия Лермонтова, долгие годы вытеснявшееся ошибочным. Однако академическому изданию надо поставить в вину недостаточно радикальный пересмотр этого вопроса. Редакция из фонда Ефремова (как и дублет ее из фонда Путяты) не должна быть допущена в основные тексты. Она несомненно принадлежит не Лермонтову и содержит искажение его текста.

Приходится выразить сожаление, что К. Пигарев и В. Нечаева, коснувшись вопроса о тексте стихотворения «Прощай, немытая Россия», доверились букве анализируемых списков, их формальной характеристике, не обследовав эти списки по существу^3. Это привело их к неправильному решению вопроса об основном тексте стихотворения.

Новинкой рецензируемого издания является стихотворение Лермонтова, посвященное А. А. Олениной (т. II, стр. 121), которое датировано 1839 годом на основании приписки сестры адресата на сохранившейся копии (автограф неизвестен). Указанная датировка вызывает некоторое сомнение.

Стихи Олениной, написанные в макаронической манере, примыкают к двум другим альбомным пьесам Лермонтова – И. П. Мятлеву и А. А. Углицкой. Возникновение этих трех стихотворений имело, конечно, один общий повод – выход в свет мятлевских «Сенсаций и замечаний г-жи Курдюковой», опубликованных в 1841 году. Этим годом, породившим моду на «смешение нижегородского с французским», вероятнее датировать шутку, посвященную Олениной (тогда уже Андро де Ланжерон). Конечно, ранее Лермонтов мог знать «Курдюкову» в рукописи, но едва ли впечатление от шуток Мятлева могло у него сохраниться на два года. Что касается приписки сестры Олениной, то достоверность подобных родственных ретроспективных комментариев уже не раз справедливо подвергалась сомнению.

Несмотря на то, что редакция нового издания гарантирует (в предисловии) собрание критически установленных текстов всех произведений Лермонтова, действительной полноты текстов она не обеспечила. В собрание не вошел ряд стихотворений (среди них «Расписку просишь ты, гусар»). Кроме того, из него исключены так называемые юнкерские поэмы. Аргументация этого исключения совершенно неоправданно запрятана в примечания к «не юнкерской» поэме Лермонтова «Монго». Комментатор (Э. Найдич) сообщает, что юнкерские поэмы «представляют, по-видимому, плод коллективного творчества юнкеров, причем доля участия Лермонтова в создании этих поэм неизвестна» (т. IV, стр. 425). Это почти дословно повторенный и столь же голословный довод, знакомый нам по «Сочинениям» Лермонтова (Гослитиздат, 1947 – 1948).

Рукописный журнал юнкеров «Школьная заря» действительно составлялся коллективно. Однако ни один из мемуаристов, сообщавших о дошедших до нас «юнкерских поэмах», не сомневался в том, что Лермонтов был их единоличным автором, как не сомневался в том и первый биограф Лермонтова П. Висковатов, располагавший надежной информацией питомца школы А. И. Барятинского. Более того, мы знаем, что еще в 1879 году подлинная тетрадь журнала хранилась у князя В. С. Вяземского, «одного из однокашников поэта по школе». Описание рукописи «Школьной зари» с точным перечислением пьес, принадлежащих в ней Лермонтову, появилось в 1882 году^4. Тезис о «коллективном творчестве», шаткость которого не могут не сознавать его защитники, является, таким образом, лишь фиговым листком, призванным скрыть от читателей нескромные поэмы Лермонтова, значение которых в творческой эволюции поэта определяется ярко обозначившейся в них реалистической тенденцией.

Надо ли говорить о том, что здесь ошибочны и метод и цель? Научному изданию, в особенности же академическому, надлежало, в отличие от массово-популярных дать действительно полное собрание текстов Лермонтова, даже если иные из его juvenalia и не могут широко пропагандироваться. Исследователь, на которого прежде всего рассчитано академическое издание, должен быть уверен в том, что ему доступны, все уцелевшие тексты Лермонтова. Если бы существовали твердые основания признать коллективное происхождение поэм, то и в этом случае надо было такие основания указать, а тексты поэм дать в разделе «Коллективные произведения».

Кстати сказать, в этот раздел уж наверняка следовало поместить «Югельского барона», который с излишней осторожностью отнесен к «Стихотворениям, приписываемым Лермонтову» (т. II, стр. 247). Варвара Николаевна Анненкова (1795 – 1866), опубликовавшая это стихотворение, в котором ей принадлежит конец, была, как и ее брат Н. Н. Анненков, причастна к литературе, хотя оба они остались в ней дилетантами. Все семейство Анненковых было тесно связано с родственным кругом Лермонтова. Нет ничего невероятного в том, что Анненкова дописала начатые Лермонтовым стихи, поводом которых явилось маленькое домашнее событие – замужество А. М. Верещагиной.

В сборнике стихотворений Варвары Анненковой («Для избранных», М. 1844), среди стихотворений, посвященных памяти Лермонтова, есть одно, указывающее на ее осведомленность о бытовых подробностях биографии поэта. В этом стихотворении речь идет о том, что Е. А. Арсеньева помогала маленькому Лермонтову в его занятиях греческим языком. Об этих занятиях сообщал позже П. Висковатов^5. Подтверждены они и подписью Лермонтова на греческом языке на принадлежавшей ему псалтыри (т. VI, стр. 393). Нет ни малейшего основания не доверять В. Н. Анненковой, засвидетельствовавшей, что Лермонтов был автором дописанной ею стихотворной шутки «Югельский барон». Достоинством издания является помещенный в нем полный свод вариантов к текстам Лермонтова. Варьирующее слово приводится здесь не изолированно, а в контексте, чем, конечно, достигается большая наглядность творческого процесса. Жаль только, что не всем чтениям этого раздела можно доверять. Укажу, например, на вариант автографа из альбома М. К. Полуденского к стихотворению, обращенному к А. О. Смирновой:

 

Стесняем робостию детской,

Нет, не впишу я ничего

В альбоме жизни вашей светской, –

Ни даже имя своего и т. д.

 

В новом издании первый стих этого варианта читается «Стесняем радостию детской» (т. II, стр. 286). Это вызывает недоумение.

Переходя к рассмотрению ответственнейшего во всяком научном издании раздела – его комментария, следует, конечно, считаться с задачами, поставленными себе его составителями. В рецензируемом издании, как об этом сообщается от редакции, «тексты сопровождаются краткими примечаниями, заключающими в себе сведения об источниках текста, о первом появлении в печати, о дате создания и краткие фактические разъяснения, необходимые для понимания произведения» (т. I, стр. 5).

Все пункты, здесь намеченные (то есть прежде всего критический аппарат издания), соблюдены с большой тщательностью и единообразно, за исключением последнего, который истолкован каждым комментатором по-своему.

Отсюда необыкновенная пестрота комментария – от скупейших примечаний источниковедческого и библиографического типа до статей с развернутой исторической и филологической интерпретацией произведения. Примерами таких полярных по своим принципам комментариев могут служить для первой категории очень многие примечания к лирике Лермонтова, для второй – комментарии к «Герою нашего времени».

Естественно, что всякая удачная статья, раздвинувшая границы комментария, предусмотренные редакцией издания, заставляет забыть о вышеприведенной ее декларации и становится тем критерием, по которому оцениваются и остальные статьи.

В комментарии Б. Эйхенбаума к «Герою нашего времени» роман Лермонтова предстает в правильной исторической перспективе. Его общественно-философское звучание, его новаторская роль в русской прозе, его связи с западноевропейским психологическим романом, его воздействие на дальнейшие судьбы реалистического романа, его композиционное своеобразие, полемическое значение его предисловия – все эти малые темы внутри единой большой темы о гениальном произведении Лермонтова отражены в этой статье.

Встречаются в новом издании отдельные пояснительные статьи, привлекающие свежестью восприятия комментируемого произведения. Таковы, например, примечания Э. Найдича к «Панораме Москвы» и к «Штоссу».

Содержательны комментарии к «Вадиму» (А. Докусов) и к «Сашке» (Т. Голованова), суммирующие исследования специалистов об этих произведениях Лермонтова. Пересмотр вопроса о датировке «Сашки» и о месте, занимаемом поэмой в творчестве Лермонтова, звучит убедительно.

Однако большинство статей комментария страдает односторонностью. В примечаниях к «Демону» (А. Михайлова) хорошо освещена творческая история поэмы, но о западноевропейской традиции образа «Демона» в ней говорится скороговоркой.

а о русской – не упомянуто вовсе. В комментарии к «Маскараду» (А. Докусов) отведено значительное место цензурной и сценической истории драмы, но обойдена ее историко-литературная характеристика. Не сообщается ничего о ее биографической основе и т. д.

Во многих статьях комментария очень неполно вскрыты моменты, связывающие произведения Лермонтова с общественными и литературными событиями современной ему действительности. Так, комментатор драмы «Испанцы» (А. Могилянский) не упоминает, например, попытки Л. Гроссмана⁶ связать ее сюжет с реальным фактом современности (Велижский процесс).

В примечаниях к «Тамбовской казначейше» (Г. Лапкина) отсутствует указание на работу Э. Герштейн⁷, обнаружившей в некоторых стихах поэмы отклики на журнальную полемику 30-х годов.

Думается, что исследования такого рода комментаторам следовало учесть, а в случае несогласия с ними – оспорить. Крайне бедны примечания к лирике Лермонтова. За небольшими исключениями в них нет даже попытки вскрыть генезис стихотворения, показать его место в творчестве поэта, хотя бы кратко указать его идейную значимость.

Если составители примечаний добросовестно отнеслись к вопросу о фольклорных источниках творчества Лермонтова и достаточно полно отразили все, что достигнуто лермонтоведением в этом важном вопросе, то не менее важный вопрос о связях Лермонтова с русской и западноевропейскими литературами освещен в комментариях крайне непоследовательно. В одних статьях фиксируются все параллели с тем или иным литературным источником (это особенно относится к юношеским поэмам Лермонтова, где регистрация текстуальных совпадений или сближений произведена с поистине статистической тщательностью); в других – вопрос о литературных отношениях Лермонтова вообще не затрагивается.

В примечаниях к «Бородину», например, нет оценки этого стихотворения, как значительного звена в русской батальной поэзии, и нет указания даже на такой несомненный, правда, творчески воспринятый источник, как «Гусар» Пушкина. В пояснениях к «Смерти поэта» не выявляются лексические и образные совпадения оды с посланием Жуковского 1813 года, в котором поэт негодует на травлю Озерова, вызвавшую его душевную болезнь. Не отмечена и близость интонации второй части оды с «Ямбами» Барбье. В примечании к стихотворению «Листок» не привлекается внимание к преемственной связи этой пьесы с «Листком» Арно и к традиционности темы стихотворения в русской лирике. Не осмыслен идейный подтекст стихотворения – судьба изгнанника «отчизны суровой».

Эти взятые наудачу примеры можно множить и дальше, но дело не в их количестве. Важно отметить, что редакция академического издания так до конца и не разрешила своих очевидных колебаний в выборе типа комментария.

Участники издания то подходили к теме о литературных отношениях Лермонтова, то уклонялись от нее. Последнее наблюдается чаще. Возможно, это объясняется тем, что до сих пор не преодолены еще последствия двух ошибочных точек зрения в этом вопросе. Первоначальные работы на эту тему сводились к методологически беспомощным расследованиям «влияний» и «подражаний». Несмотря на то, что теперь уже всякому ясно, что Лермонтов «столбовою дорого о подражаний» не шел, многие этой темы стали чураться. Вторая ошибочная точка зрения состояла в обратном увлечении. Неоспоримая самобытность русской литературы (в частности Лермонтова) доказывалась надуманной теорией о том, что ее развитие протекало в полной изоляции от общего поступательного движения мировой литературы. Между тем не уход от важной проблемы литературных связей Лермонтова, а правильная ее постановка, то есть фиксация и объяснение многообразных взаимоотношений поэта с прошлой и современной ему литературой, должна была получить отражение в комментарии академического издания.

В начале 40-х годов появился ряд исследований, в которых были намечены теоретические пути разработки этой существенной для лермонтоведения темы^8.

Разрозненные, случайные данные по изложенному вопросу, представленные в комментарии академического издания, знаменуют большой шаг назад по сравнению с материалом, собранным в пятитомном издании Лермонтова 1935 – 1937 годов.

Не подчинены общему замыслу и другие сведения, сообщаемые в примечаниях.

В комментарии к поэме «Мцыри» приводится, например, не только оценка Белинского, но и отзыв Огарева; в примечании же к «Последнему новоселью» отзывы Белинского и Хомякова упомянуты, а стихотворение Н. М. Сатина, написанное в ответ на «Последнее новоселье» и очень четко сформулировавшее отношение к этой пьесе оппонентов Лермонтова, забыто. Непонятно, почему в комментарии к «Тамани» есть отзыв о ней Чехова, между тем как в примечании к «Мцыри» нет отзыва о нем Тургенева. В статье к «Песне о купце Калашникове» цитируется А. В. Луначарский, а отзыв А. Н. Толстого о «Герое нашего времени» в комментарии к нему опущен.

Неясен принцип, положенный в основу приводимой в комментариях библиографии.

В примечаниях к стихотворению «10 июля» (1830) приведены, например, четыре толкования его, причем из четырех авторов этих толкований двое названы, а двое нет. В примечании к стихотворению «Коварной жизнью недовольный» использованы соображения И. Андроникова, а в примечании к стихотворению «Паткуль» – Н. Любович, но ссылок на них нет вовсе.

В некоторых случаях ссылка делается не на первого, а на позднейшего автора» высказавшего ту или иную догадку. Так, к указанию, что возможным прототипом Минской в «Штоссе» была А. О. Смирнова, сделана ссылка на Ю. Оксмана (1952), хотя предположение это было ранее высказано Н. Александровым^9.

Столь же нечетки ссылки на источники, атрибутирующие Лермонтову ту или иную спорную пьесу. Так, «Летопись жизни и творчества Лермонтова» (т. VI, стр. 796) сообщает, что экспромт «Три грации» Сушковой приписывается Лермонтову», хотя Сушкова как раз подчеркивает, что «до сих пор не дозналась, Лермонтова ли эта эпиграмма». Комментатор же стихотворения точно цитирует Сушкову, но забывает о Шуйской, указавшей, что эпиграмма была вписана в альбом Подладчиковой^10. Игнорируются и статьи М. Маслова и Б. Неймана, посвященные экспромту^11. Наряду с этим в других комментариях, скажем, к «Вадиму», имеются отсылки к специальным исследованиям.

Даже самая добросовестная попытка уловить во всем этом какую-либо систему обречена на неудачу.

Иногда даже возникает мысль, что составители примечаний не знакомы с литературой предмета. Чем, например, иначе объяснить недоумение комментатора Стихотворения «Завещание» (Т. Голованова) по поводу подзаголовка «Из Гете» (1,417). Ведь И. Эйгес¹²v и В. Жирмунский¹³ уже давно показали, что это стихотворение – интерпретация завещания Вертера.

Не свободны от прямых ошибок и недоделок и мелкие справки реального комментария.

В т. 1 на стр. 398 указывается, что первым печатным произведением Лермонтова было стихотворение «Весна», а в т. 111 на стр. 326 утверждается, что Лермонтов впервые выступил в печати с поэмой «Хаджи-Абрек». Колебания в таких элементарных вопросах лермонтовской биографии не украшают, конечно, академическое издание.

В примечании к «Тучам» (т. II, стр. 351 – 352) приводится известный рассказ В. А. Соллогуба в передаче П. Висковатова, излагающий обстановку, в которой возникло это стихотворение. При этом не исправлена ошибка, кочующая с легкой руки П. Висковатова из издания в издание. Лермонтов никак не мог из квартиры Карамзиных на Гагаринской улице видеть «тучи, которые ползли над Невою». Имеется в виду Фонтанка.

В примечании к стихотворению «В альбом автору Курдюковой» (т. II, стр. 396) следовало указать макароническое стихотворение И. П. Мятлева, посвященное Лермонтову «Мосье Лермонтов, вы пеночка…»^14. Кстати не вполне понятно, почему стихотворение Лермонтова в академическом издании озаглавлено «В альбом автору Курдюковой» (по посмертной публикации), а не «И. П. Мятлеву» (по автографу ЦГАИЛ).

В примечании к имени Фоблаз (т. IV, стр. 403) указываются первые переводы романа Луве де Кувре. Забота излишняя: едва ли Лермонтов читал роман в переводе.

В примечаниях к «Княгине Литовской» автором афоризма «человек человеку волк» назван Гоббс. Он, действительно, имеется в виду в тексте Лермонтова, но изречение заимствовано Гоббсом из Плавта («Ослиная комедия»).

В письме 1837 года к С. А. Раевскому Лермонтов приводит цитату из Наполеона. Следовало вскрыть источник ее. Интерес Лермонтова к наполеоновской теме подкреплен большим числом стихотворений, посвященных образу Наполеона. Знакомство с кругом чтения поэта в этой области может оказаться плодотворным.

В письме к А. М. Верещагиной Лермонтов сообщает афоризм, указывая в скобках Maximes de La Rochefoucauld. В примечании сообщаются сведения о писателе, но не указано главное: этим афоризмом Лермонтов пародирует известные отрицательные высказывания Ларошфуко о женщинах.

Биографические сведения, сообщаемые в рецензируемом издании, сосредоточены, главным образом, в комментарии к переписке Лермонтова и в «Летописи жизни и творчества», подготовленной В. Мануйловым. Потребность в таком справочнике давно ощущается.

Остановлюсь на некоторых неточностях или пропусках в биографических данных нового издания. В примечании к письму N 42 указано (т. VI, стр. 751), что Лермонтов называет А. А. Вадковскую (рожденную Меншикову) кузиной, потому что «Меншиковы были в дальнем родстве с Арсеньевыми». Это ошибочное утверждение следует заменить справкой о родстве И. Я. Вадковского с Лермонтовым, засвидетельствованном современницей^15. Она рассказывает о том, как Лермонтов подразнивал этого своего «необыкновенного родственника». Описанный здесь иронический тон по отношению к Вадковскому удержался и в письме N 13 Лермонтова (т. VI, стр. 422- 423). Кстати сказать, французский текст письма, касающийся Вадковского, не понят, почему и перевод и примечания ошибочны. Речь идет о том, что Вадковский принят в гвардейский полк, так как сестра его выходит замуж за полковника этого полка.

В примечании к письму N 43 (т. VI, стр. 752) сообщается, что упоминаемая Лермонтовым гр. Зубова – московская знакомая его, с которой он встречался у Свербеевых. Это неточно. Здесь речь идет о Екатерине Александровне Зубовой (рожденной Оболенской, 1811 -1843), родной сестре В. А. Оболенской, вышедшей замуж за друга Лермонтова А. А. Лопухина. Сестры Оболенские по матери внучки поэта Нелединского-Мелецкого и двоюродные сестры Ю. Ф. Самарина, с которым Лермонтов познакомился у Оболенских на Солянке. Самарин в своем дневнике очень сочувственно отзывается о Е. А. Зубовой. Замужем она была за сыном «Суворочки» В. Н. Зубовым, двоюродным братом Д. Г. Розена, приятеля Лермонтова. Зубовы принадлежали к ближайшему окружению Лермонтова в Москве.

В примечании к письму N 46, которое, кстати сказать, в тексте указано, как написанное Д. С. Бибикову, а в комментарии (вполне обоснованно) переадресовано А. И. Бибикову, хотелось бы прочитать более яркую характеристику А. К. Воронцовой-Дашковой. Эта молодая женщина, которой в год смерти Пушкина было всего 19 лет, была одной из немногих, пытавшихся предотвратить дуэль его^16. Она не могла, конечно, не испытывать сочувствия к Лермонтову, пострадавшему за оду памяти поэта. Близость Воронцовой-Дашковой с Монго, превратившаяся для него, по отзыву П. А. Вяземского, в «долгую поработительную и тревожную связь»¹⁷, еще более способствовала, очевидно, ее участливому отношению к другу Монго, Лермонтову.

«Летопись» нуждается, думается, в следующих добавлениях:

1837 год, 2 марта. Эта дата стоит на автографе стихотворения Полежаева, являющегося откликом на оду Лермонтова «Смерть поэта»^18.

1838.  январь. В записи о посещении Лермонтовым Жуковского следует отметить, что свидание это происходило в Аничковом дворце, где, в связи с пожаром Зимнего дворца, Жуковский жил с 17 декабря 1837 года до 30 апреля 1838 года^19.

1839, 30 июня – Лермонтов вечером у Валуевых в обществе П. А. Вяземского, А. О. Смирновой, Пашковых и других, о чем подробнее в письме Вяземского к жене от того же числа^20.

1839. По-видимому, с этого года начались частые посещения Лермонтовым дома Мусиных-Пушкиных. Гр. Э. К. Мусина-Пушкина была, по отзыву Вяземского, «замечательно мила внутренно и внешне». Она – адресат известного письма Вяземского о смерти Пушкина. Муж ее, Владимир Алексеевич, сын издателя «Слова о полку Игореве», был членом Северного общества декабристов, за что поплатился заточением в крепость и переводом из гвардии в армию. Он был попутчиком Пушкина в его поездке в Арзрум; большой любитель искусства, он состоял в дружбе с К. П. Брюлловым (напомню толки о «Последнем дне Помпеи» в «Княгине Лиговской»).

Хорошо бы указать среди петербургского окружения Лермонтова Е. М. Хитрово и сестру Мусина-Пушкина Е. А. Оболенскую (другая его сестра С. А. Шаховская в «Летопись» введена). К дочери Оболенской относится запись Ю. Ф. Самарина о Лермонтове: «Его занимала Е. В. Потапова, тогда еще не замужем» и т. д.^21.

1840. Следует добавить дневниковую запись А. Я. Булгакова о дуэли Лермонтова^22.

Совершенно необходимо добавить относящиеся, по-видимому, к маю 1840 года сведения о сближении Лермонтова с М. С. Щепкиным, сохраненные П. М. Садовским^23.

1841.апрель. Следует указать, что в свой последний приезд в Москву Лермонтов жил в семье Розен в Петровском дворце^24.

Неясно, почему сведения о лермонтовских местах в Москве сообщаются, петербургские же памятные места опущены. Адреса знакомых Лермонтова можно установить и там.

Заканчивая рассмотрение нового издания сочинений Лермонтова, приходится признать, что академическим оно может быть названо только условно, как изданное Академией наук.

Для издания академического типа ему не хватает полноты текста, строгой обоснованности в решениях текстологических проблем, единства и безупречности справочного аппарата. Отсутствие четкой принципиальной позиции редакции во всех этих вопросах привело к тому, что назревшая потребность в научном издании сочинений Лермонтова остается неудовлетворенной.

1. Это издание печаталось по более ранней редакции поэмы.[↩]
2. А. М. Михайлова, Последняя редакция «Демона», «Литературное наследство», М. 1948, N 45 – 46, стр. 21.^[↩]
3. К. В. Пигарев, Новый список стихотворения Лермонтова «Прощай, немытая Россия», «Известия Академии наук СССР», Отделение литературы и языка, 1955, т. XIV, вып. 4, стр. 372 – 373.

   В. С. Нечаева, Проблема установления текстов в изданиях литературных произведений XIX и XX веков. Сборник «Вопросы текстологии», Институт мировой литературы имени А. М. Горького АН СССР, М. 1957, стр. 50 – 52.^[↩]

4. «Русская старина», 1882, N 8, стр. 391 – 392. ^[↩]
5. М. Ю. Лермонтов, Сочинения, т. 6, 1891, стр. 23 – 24.^[↩]
6. Леонид Гроссман, Лермонтов и культуры Востока, «Литературное наследство», 1941, N43 – 44, стр. 673 – 744.[↩]
7. Э. Г. Герштейн, Тамбовская казначейша, «Литературное наследство», М. 1952, N 58, стр. 401 – 405.[↩]
8. Таковы работы: А. Федоров, Творчество Лермонтова и западные литературы; Б. Томашевский, Проза Лермонтова и западноевропейская литературная традиция, «Литературное наследство», 1941, N 43 – 44.^[↩]
9. «А. О. Смирнова, Об ее жизни и характере» – Историко-литературный сборник, посвященный В. И. Срезневскому, Л. 1924, стр. 314.^[↩]
10. «Исторический вестник», 1890, N 3, стр. 911.^[↩]
11. «Почесть. Сборник, посвященный М. С. Дриганову», Харьков, 1908, стр. 77 – 78; «Журн. Мин. Нар. проев.», 1913, N 5, стр. 70. ^[↩]
12. »Сирена», Воронеж, 1919, N 4 – 5; подробнее – «Звенья», II, М. 1933, стр. 72 – 74. [↩]
13. В. М. Жирмунский, Гете в русской литературе, Л. 1937, стр. 438.[↩]
14. «Русский архив», N 9, т. IX, стр. 127. ^[↩]
15. Записки Е. А. Сушковой, 1870, стр. 91.^[↩]
16. П. Щеголев, Дуэль и смерть Пушкина, изд. 3-е, М. -Л. 1928, стр. 448.^[↩]
17. П. А. Вяземский, Записная книжка 1858 – 1859 гг. ЦГАЛИ, фонд 195, оп. N 1, ед. хр. 1134, л. 68.[↩]
18. В. Баранов, Отклик А. Н. Полежаева на стихотворение Лермонтова «Смерть поэта», «Литературное наследство», М. 1952, N 58, стр. 485. ^[↩]
19. Даты установлены по дневнику наследника Александра Николаевича, ЦГИА фонд 678, оп. N 1, ед. хр. 1 – 9.^[↩]
20. Публикация Л. Р. Ланского, «Литературное наследство», М. 1948, N 45 – 46 стр. 709.^[↩]
21. Ю. Ф. Самарин, Сочинения, т. XII, стр. 57.^[↩]
22. Публикация Л. Р. Ланского, «Литературное наследство», 1948, N 45 – 46, стр. 708.^[↩]
23. А. А. Стахович, Клочки воспоминаний, М. 1904, стр. 55; А. И. Урусов, Сочинения, т. 1, М. 1907, стр. 146.^[↩]
24. В примечании к письму N 48 даны со ссылкой на мое сообщение противоречащие ему сведения. В Староконюшенном переулке Розены в 1841 году уже не жили Лермонтов мог бывать у них там в мае 1840 года.^[↩]