Русские предшественники Эдгара По

В 1841 году Эдгар По опубликовал новеллу «Убийство на улице Морг», в которой, как принято думать, впервые воплотил формулу детективного жанра. Как и всякое другое, это первенство было неоднократно оспорено. Самые неожиданные из доселе предлагавшихся предшественников — авторы китайских судебных повестей хуабэнь (стиль которых в XX веке попытался воспроизвести Роберт ван Гулик) и Гофман — автор новеллы «Мадемуазель де Скюдери»…

Наша статья посвящена трем произведениям малой формы, принадлежащим перу русских писателей. Мы предполагаем рассматривать их в обратном хронологическом порядке, постепенно продвигаясь к той форме, в которой впервые обнаружил себя детективный жанр.

Что же собой представляют отечественные «протодетективы»? Прежде чем ответить на этот вопрос, напомним сюжетную схему новеллы Э. По.

«Убийство на улице Морг» открывается рассуждением об аналитических способностях человека; далее следует краткая история знакомства безымянного рассказчика с Дюпеном и характеристика личности героя. Способности Дюпена тут же иллюстрируются живым примером — «чтением мыслей» во время прогулки по Парижу.

Такова экспозиция, за которой следует сюжет. В его завязке — описание двойного убийства на улице Морг. Здесь важны два момента: сформулирована детективная загадка (даже две: исчезновение убийцы из запертой комнаты и загадка языка, на котором он говорил) и создана «готическая» атмосфера ужаса, о которой вскоре скажет сам Дюпен.

Герой принимается за расследование, рассказывает своему другу о его результатах и встречается со свидетелем преступления, который подтверждает выводы Дюпена.

Из произведений, рассмотренных в данной статье, ближе всего к этой схеме стоит новелла М. Загоскина «Белое привидение» из цикла «Вечер на Хопре». Год публикации цикла в журнале «Библиотека для чтения» — 1834 (три года спустя он был издан в сборнике повестей Загоскина), то есть за семь лет до новеллы По. В ее композиционной схеме есть общие с новеллой По моменты, есть и расхождения с ней.

Главный герой (он же рассказчик) сообщает о том, как он попал на место действия, и знакомится с некоторыми обитателями виллы, где ему предстоит жить. Затем формулируется детективная загадка, которая, как и в новелле По, сочетает детектив с «готикой»: во флигеле рядом с виллой каждый вечер появляется фигура в белом, способная проходить сквозь стены.

В отличие от «Убийства на улице Морг» сюжетная ситуация восстанавливается не по «горячим следам», а спустя некоторое время после начала еженощных видений, и эта ситуация не связана с преступлением. Оба обстоятельства впоследствии окажутся очень важными.

Герой описывает реакцию слушателей на рассказ о привидении, разгадывает тайну — не делясь с читателем своими выводами! — и несколько лет спустя раскрывает своим друзьям подробности, оставшиеся неясными из предыдущего рассказа.

Мы видим, что в новелле Загоскина есть главная черта любого детектива — загадка; есть и расследование, хотя оно не может считаться обязательным элементом детектива¹. С чем же связано несправедливое забвение этого маленького шедевра? Безусловно, у Загоскина мы не видим некоторых элементов, присутствующих в новелле По.

Например, американец сопровождает свой детектив обильными философскими рассуждениями, отсутствующими у русского. Но можно ли сказать, что именно это обстоятельство привело к меньшей известности «Белого привидения»? Примеры хотя бы Уилки Коллинза, Конан Дойла и Агаты Кристи, отнюдь не увлекавшихся философией, говорят об обратном.

Гораздо большую роль сыграли, конечно, другие обстоятельства. Во-первых, способ публикации: «Убийство на улице Морг» было опубликовано в журнале, «Белое привидение» — в составе цикла новелл. Такая форма настраивает на восприятие всей книги как единого целого, притом что различия между частями достаточно заметны. Но они значимы именно как свидетельство того, что автор способен написать целую книгу более или менее разнообразных произведений. Можно сказать, что у Загоскина хорошо видны различия между этими произведениями, но сами новеллы сливаются воедино (несмотря на их действительно высокий литературный уровень).

Во-вторых, общий контекст «Вечера на Хопре» также мешает заметить новаторство «Белого привидения»: перед нами очень хороший, но довольно характерный для своего времени сборник романтических новелл. Доминирует в нем фантастический жанр; при этом в ряде случаев Загоскин, подобно Гофману или Пушкину (в «Пиковой даме»), предлагает читателю возможность двойного объяснения событий — реалистического и фантастического. В «Белом привидении» мы находим дальнейшее развитие этого принципа — фантастическое объяснение отбрасывается полностью. С другой стороны, возможность такого объяснения нужна здесь именно для того, чтобы от него отказаться. Другими словами, здесь мы имеем дело с частным случаем пресловутой романтической (само)иронии. Выяснение отношений с фантастическим задается, повторимся, всем контекстом цикла и не дает читателю (даже нашего времени, не говоря уже о современниках Загоскина) заметить черты «Белого привидения», предвещающие рождение нового жанра. Больше того: видимо, новаторство Загоскина осталось незамеченным им самим!

В-третьих, романтическая фантастика часто носит «готический» колорит. И, иронизируя над ложным фантастическим объяснением происходящего, Загоскин одновременно иронизирует над «готическим» жанром. При этом сам прием (разоблачение псевдофантастики) не обязательно подразумевает иронию. А обращение к «готике» не обязательно подразумевает фантастичность сюжета. И если Загоскин разделывается сразу с «готическим» жанром и фантастическим объяснением событий, то По использует «готический» колорит — и находит весьма выгодное обрамление для своей загадки (точнее, загадок). Как говорит сам Дюпен, «боюсь, что в газетном отчете отсутствует главное… то чувство невыразимого ужаса, которым веет от этого происшествия».

«Готическая» аранжировка загадки настраивает читателя на более серьезный лад. Этой же цели (неважно, сознательно поставленной или нет) служит и центральное событие сюжета — преступление. Опасность подстегивает воображение и завораживает гораздо сильнее: убийца, ускользающий из запертой комнаты, впечатляет нас больше, чем относительно безобидный призрак, могущий разве что напугать до полусмерти. Новелла русского романтика близка к анекдоту, это, в конечном счете, просто забавное (хотя на первый взгляд необъяснимое) происшествие. Оно интригует, но не пугает.

Наконец, для того, чтобы жанр детектива состоялся, полезен (хотя и не необходим) сыщик. Персонаж, не формально исполняющий эту функцию, но способный завладеть вниманием читателя. Такой сыщик еще не создает детектива (хороший пример — произведения Рекса Стаута), но без него даже хорошим детективам чего-то не хватает (пример — повести Павла Шестакова об Игоре Мазине, фигуре крайне бледной и невыразительной). Парадоксально, но романтику Загоскину не очень удавались романтические герои — что в его исторических романах, что в «готических» и псевдоготических произведениях. Герой «Белого привидения» — чистая функция; он приходит, видит, слышит, догадывается, разоблачает, но автор не уделяет ему того внимания, которое По уделил Дюпену. «Убийство на улице Морг» содержит настолько подробный портрет «великого сыщика», что почти грешит против занимательности: сюжет начинает разворачиваться чуть ли не во второй трети новеллы. Но эта ретардация оказывается мнимой: автор, обрисовывая интеллектуальную мощь Дюпена, намекает на соответствующие препятствия, которые этому интеллекту придется преодолеть. Рассказ о расследовании представляет собой третий этап постепенного развертывания образа: первым этапом было описание Дюпена, полностью принадлежащее повествователю; второй частью — проявление героем своих способностей («чтение мыслей») — своего рода разминка перед настоящим испытанием.

Любопытно, что Загоскин уже соблюдает необходимые в жанре правила «честной игры», которых, кстати, не придерживался По. Невозможно, дочитав «Убийство на улице Морг» или «Похищенное письмо» до объяснений Дюпена, догадаться, какова разгадка. По утаивает результаты наблюдений героя: он умалчивает о сломанном гвозде в оконной раме, об особенностях отпечатка ладони убийцы; есть важное умолчание и в «Похищенном письме». Загоскин сообщает читателю все необходимые сведения, так что у того есть возможность испортить себе удовольствие и самому догадаться о подоплеке событий.

В 1831 году — за три года до «Вечера на Хопре» и за десять до «Убийства на улице Морг» — Е. Баратынский опубликовал новеллу «Перстень». Она отстоит от детектива дальше, чем новелла Загоскина. С другой стороны, выстроена она в чем-то сложнее, чем «Белое привидение». Здесь самокритика и самоирония романтизма оказываются более радикальными, чем впоследствии у Загоскина. В «Белом привидении» разоблачение «готики» как раз будет работать на создание протодетектива; у Баратынского же протодетектив и полемика с романтизмом существуют как бы в разных плоскостях. Чтобы разобраться в их соотношении, а также оценить степень детективности «Перстня», снова вычленим композиционную схему произведения.

Новелла практически сразу ставит нас перед детективной загадкой — ее изложению предшествует лишь краткая экспозиция. Загадка заключается в следующем: бедный помещик Дубровин посещает своего соседа — богатого помещика Опальского — и просит одолжить ему денег. Опальский соглашается, но приводит очень странное объяснение своей доброты: он ни в чем не может отказать владельцу перстня, который носит Дубровин. Герою перстень подарила жена, которая получила его в подарок от подруги Анны Петровны, получившей его в подарок от знакомой, которой принес его дворовый мальчик, нашедший перстень на дороге. Таким образом, след перстня теряется, но это — с точки зрения детектива — и неважно. Постепенное выяснение того, кому принадлежал перстень, не могло бы служить объяснением его странной власти над Опальским.

Следующий элемент композиции — вставная новелла, предлагающая фантастическую мотивировку происходящего. У Загоскина такое объяснение было редуцировано — оно давалось вместе с формулировкой загадки и представляло собой простую констатацию существования привидений. Баратынский предвосхищает более позднее рассмотрение разных ложных версий, которое появляется в детективе уже у Эдгара По. Развернутое изложение ложной версии здесь необходимо ввиду более сложной загадки: недостаточно просто заявить о том, что перстень обладает магической силой, — надо описать происхождение и механику воздействия этой силы.

1. В качестве примера назовем один из лучших детективов Агаты Кристи — пьесу «Свидетель обвинения». Нет расследования и во многих детективных романах Буало-Нарсежака («Та, которой не стало», «Жертвы», «Остров» и др.).[↩]