Рудаки (К 1100-летию со дня рождения)

Многие века отделяют нас от эпохи, когда жил и творил Абуабдаллах Джафар ибн Мухаммад Рудаки, 1100-летие со дня рождения которого торжественно отмечается в октябре этого года. Таджикский народ гордится им как основоположником своей литературы, свято чтит его память. Не случайно чуть ли не первым культурным мероприятием Таджикской советской автономной республики было торжественное празднование в 1925 году «дня Рудаки»: так только что возникшее таджикское народное государство одним из своих первых законодательных актов воздавало честь основоположнику классической литературы таджикского народа. С полным правом называет Рудаки основоположником своей литературы и фарсиязычное население Ирана, Афганистана, Пакистана и Индии – все те, кто считает родной для себя средневековую литературу на классическом фарси, развитием которого являются современные таджикский и персидский языки.

При всем внимании, каким в течение веков окружалось в поэзии имя Рудаки, мы знаем о его жизни очень и очень немного достоверного.

Поэт родился в 50 – 60-х годах IX века. Место его рождения – маленькое горное селение Панджи Рудак, нынешний кишлак Панджруд Колхозчионского района, Ленинабадской области, Таджикской ССР. «Великий создатель дал ему прекрасны, покоряющий сердца голос, – пишет о Рудаки составитель первой антологии таджикско-персидских поэтов Ауфи (начало XIII века), – и поэтому он стал певцом… и слава о нем распространилась по всем краям и пределам мира». Вскоре мы видим молодого поэта в Бухаре, при дворе Саманидов, правителей мощного, фактически независимого от халифата и до известной степени централизованного государства, впервые объединившего почти все земли, населенные таджиками. Саманиды были весьма заинтересованы в создании при своем дворе круга поэтов, ученых, деятелей искусства. Их широкое покровительство местной культуре являлось следствием того, что в борьбе с халифатом таджикской аристократии была необходима поддержка народа, и поэтому она, естественно, не могла игнорировать бережно хранившиеся народом древние культурные традиции; более того, прибегая к этим традициям и народному языку, местная аристократия тем самым как бы еще раз демонстрировала свою независимость от халифата не только в политическом, но и в культурном и даже в языковом отношении.

Из одного стихотворения Рудаки видно, что он явился ко двору Саманидов по их приглашению. Думается, что основной причиной для Рудаки было здесь желание приобщиться к жизни такого выдающегося культурного центра, каким стала тогда Бухара, вступить в творческое общение с видными мастерами поэзии, группировавшимися при дворе. Кроме того, приглашение такого рода было для того времени своеобразным признанием поэта, что также не могло не привлечь Рудаки. Ошибочно было бы при этом думать, что, вступая в число придворных поэтов, Рудаки вступал тем самым и в некоторую сделку со своей совестью. Нет, в его панегирических стихах нельзя ощутить и тени фальши. «С добрыми мыслями и благими намерениями», как говорит он сам, вступил Рудаки на путь придворного одописца саманидских эмиров и вазиров, – ведь он видел в них прежде всего щедрых покровителей поэзии, поборников родной культуры, создателей мощного и независимого государства. Потребовалось довольно много времени и сильные потрясения, чтобы поэт выступил с прямыми словами осуждения сильных мира сего.

Можно полагать, что вступление Рудаки в саманидский круг поэтов произошло в 90-х годах IX века. Это хорошо согласуется и с его замечанием, что он прибыл ко двору молодым. Яснее становится, если мы примем это предположение, и то, почему он вступил в этот круг с такой радостной готовностью, – его не мог не привлечь образ тогдашнего саманидского эмира, фактического основателя государства Исмаила. Смелый воин и мудрый государственный деятель, Исмаил ликвидировал междоусобицы, обезопасил страну от нападений кочевников и интриг халифата, до известной степени облегчил налоговый гнет внутри страны и с помощью своего вазира (первого министра) Абулфазла Балами, непосредственного покровителя и друга Рудаки в течение всей его последующей жизни, создал стройную систему государственного управления.

Оставаясь при дворе и во времена правления сына Исмаила Ахмада и сына последнего – Насра, поэт, несомненно, испытал влияние двора не только на творчестве, но и на самом укладе своей жизни. Погоня за удовольствиями и наслаждениями, бесчисленные любовные увлечения и приключения, участие не только в торжественных приемах и официальных церемониях, но и в тайных попойках, – такой образ жизни, характерный для придворного в Средней Азии и Иране на протяжении всей эпохи феодализма, не мог не вовлечь в свою орбиту и нашего поэта. И действительно, некоторые его стихи имеют характер подчас довольно разгульных застольных экспромтов, а о своих многочисленных любовных приключениях он сам весьма откровенно рассказывает в строках своей старческой касиды (оды), как бы предупреждая намерения последующих исследователей навести на него хрестоматийный глянец:

Что ты знаешь, о луноликая и мускусноволосая красавица, о том,

Как протекала раньше жизнь твоего раба (то есть самого поэта. – М.З.)?

Он покупал, швыряя без счета дирхемы,

Каждую тюрчанку с грудями, как гранаты, где бы ни была она в городе.

О, как много рабынь, питавших склонность к нему,

Ночью любили его тайно от всех,

Так как днем не осмеливались прийти к нему на свидание

Из страха перед своими господами и тюрьмой.

Светлое вино, прекрасный облик, красивое лицо

Если и были дороги, то для меня всегда были дешевы.

Но вот на смену поискам наслаждений, бесчисленным любовным приключениям приходит любовь – настоящая, побеждающая и преображающая, вдохновившая поэта на его лучшие лирические стихи, исполненные трепетного, целомудренного и в то же время страстного чувства, захватывающего нас и сейчас своей силой и искренностью.

Как установил крупный иранский литературовед Саид Нафиси, автор наиболее полной работы о поэте, к 924 году относится первое точно датируемое произведение Рудаки – одна из поэм, от которой до нас дошло лишь шестнадцать двустиший.

Творческая активность поэта не спадает и в глубокой старости. Именно к последним годам жизни Рудаки относятся самые большие из его дошедших до нас произведений. Одно из них, написанное в 932 году, – крупнейшее творение Рудаки, его поэма «Калила и Димна». Она представляет поэтическую обработку индийского цикла дидактических рассказов, объединенных двумя главными героями – шакалами Калилой и Димной. Из «Калилы и Димны» Рудаки, состоявшей из двенадцати тысяч двустиший, до нас дошли лишь немногие разрозненные отрывки. Сохраняя основные сюжетные линии индийского цикла, поэма Рудаки отличалась от него не только по развитию и художественному воплощению этих линий, но и по некоторым мыслям и идеям. Через год после «Калилы и Димны», в 933 году, Рудаки создает и самую большую из своих касид. Горько жалуется в ней поэт на свою старость, на старческие немощи и недуги. Но в то же время какими яркими и радостными, какими свежими красками сверкают многие стихи этой оды и особенно открывающее ее знаменитое описание изготовления вина, каким молодым, неуемным чувством любви к этому миру наполнена она!

И как резко отличается от нее по тону последнее из точно датируемых стихотворений Рудаки – написанная в 937 году скорбная элегия на смерть выдающегося поэта и философа Абулхасана Шахида ибн Хусайна Балхи, с которым Рудаки был связан узами тесной творческой дружбы.

Очевидно, уже в следующем, 938 году Рудаки изгоняется из придворного окружения Саманидов вместе со своим покровителем и другом, вазиром Абулфазлом Балами. Такое изгнание влекло за собой и конфискацию всего имущества, что обрекало престарелого поэта в последние годы его жизни на нищенское существование. Результаты обследования черепа Рудаки известным антропологом М. М. Герасимовым, вскрывшим в 1956 году могилу поэта для реконструкции его облика, подтверждают неоднократно высказывавшееся на основании ряда данных и умозаключений предположение, что при изгнании Рудаки подвергся одному из самых жестоких наказаний, применявшихся на средневековом Востоке, – ослеплению.

Что же было причиной изгнания Рудаки и ослепления его? Вероятно, такой причиной были симпатии поэта к карматской ереси. Это подтверждается стихами самого Рудаки, а также свидетельством его современника и друга поэта Ма’руфи Балхи. Некоторые исторические данные свидетельствуют также о связях с карматами и Абулфазла Бал’ами. Представлявшее по своей религиозно-философской основе весьма неоднородную и пеструю смесь довольно вольного толкования ислама с множеством доисламских религиозно-этических воззрений и элементами «эллинской мудрости», карматство в социальной программе выдвигало такие требования, как возврат к общинному равенству, к сельской общине, которая была уже тогда значительно разрушена процессом феодализации. Это, конечно, не могло не привлечь к карматству широкие массы крестьянства. Поэтому в X веке под карматскими лозунгами проходили широкие народные движения как в Средней Азии и Хорасане, так и в других странах Переднего Востока.

Последние годы своей жизни поэт проводит в родном Панджи Рудаке в глубокой нищете.

Ушло то время, когда его стихи (поэт говорит о себе

в третьем лице М. З.) переписывал весь мир.

Ушло то время, когда он был поэтом Хорасана…

Теперь иным стало время, да и я стал иным,

Дай посох, ибо настало время посоха и сумы, –

горестно восклицает он в старческой касиде. О глубоком разочаровании Рудаки в прошлой жизни среди сильных мира сего говорят его следующие строки:

Я долго пребывал среди вельмож и столпов государства,

Испытывал их тайно и явно,

Не желал я ничего, кроме наставления на верный путь,

И не нашел я в дарах ничего, кроме разочарования.

Горько раскаивающийся в том, что когда-то он пытался найти правду у сильных мира сего, обездоленный, варварски ослепленный, Рудаки умер в родном селении в 941 году. Почти через тысячу лет, в 1940 году, основоположник таджикской советской литературы Садриддин Айни, руководствуясь сведениями средневековых источников и расспросными данными, открыл могилу поэта. В 1956 году, как уже упоминалось выше, эта могила была вскрыта по поручению Комитета по проведению празднования 1100-летия со дня рождения Рудаки при Совете Министров Таджикской ССР экспедицией под руководством М. М. Герасимова. Данные антропологического исследования своим замечательным совпадением с теми скупыми штрихами к автопортрету, какие можно найти в стихах Рудаки, подтвердили правильность открытия С. Айни и дали возможность восстановить облик поэта.

Когда мы называем Рудаки основоположником таджикской и, шире, всей фарсиязычной классической поэзии, это отнюдь не означает, что он был первым поэтом, писавшим на языке фарси. Уже VIII век дает нам стихи на этом языке. От IX века до нас дошли стихи ряда поэтов, пользующиеся до сих пор широкой известностью. Но именно Рудаки мы обязаны разработкой жанров, надолго ставших определяющими для поэзии на фарси, поэтического лексикона, во многом системы образов и тропов, наконец, ряда тем и сюжетов.

От огромного поэтического наследия Рудаки, достигавшего ста тысяч двустиший до нас дошла едва ли сотая часть. Но и по этому немногому можно судить об основных аспектах его творчества, идеях и чувствах, вдохновлявших его, о неповторимом своеобразии и совершенстве его стихов, об их жанровом многообразии.

Среди дошедших до нас стихов Рудаки следует отметить прежде всего отрывки из восьми маснави (поэм, написанных двустишиями с парной рифмой), две из которых уже упоминались выше. По названию из них, кроме «Калилы и Димны», известны еще «Даврани афтаб» («Солнцеворот»), написанная на основе индийского же цикла нравоучительных рассказов о женском коварстве, и «Араис аниафаис» («Невесты утонченностей»). Больше всего дошло отрывков в размере рамал, восходящих к дидактическим поэмам «Калила и Димна» и «Солнцеворот».