Размышления художника
Anna Seghers, Glauben an Irdisches: Essays aus vier Jahrzennten, Reclam, Leipzig 1969, 399 S.
Очерк «Вера в земное», давший название книге эссе и статей Анны Зегерс и впервые здесь опубликованный, написан после войны, в 1948 году, и тема его – восстановление витражей часовни, построенной во Франции в XIII веке Людовиком Святым. Витражи были эвакуированы во время войны, и теперь предстоял огромный кропотливый труд – вставить заново цветные стеклышки в железные переплеты рам: ведь на витражах представлена целая серия картин на сюжеты христианских книг. Это «чудо из стекла» предстает в очерке А. Зегерс как многозначный символ, Витражи – это и бесценная реликвия готического искусства, созданная трудом многих и многих народных умельцев, и символ мира, ибо только после того, как перестанут падать бомбы, можно приняться за восстановление разрушенных памятников и городов.
И тут же писательница вспоминает о судьбе Варшавы; щебень и пепел польской столицы как трагический символ минувшей войны, как щемящее напоминание о том, что не должно никогда повториться.
Так тема войны и мира – самая большая и насущная тема – органически входит в очерк о готических витражах эпохи крестовых походов.
Тематический диапазон книги Анны Зегерс необычайно широк. Два очерка посвящены мексиканской монументальной живописи, почти целый раздел – русским классикам XIX века. Не раз возникают интересные, подчас неожиданные параллели: «Седьмой крест» и «Обрученные» Мандзони, Шиллер и Достоевский, «Ленц» Бюхнера и «Замок» Кафки. Писательница вводит нас в свою творческую мастерскую. Мы узнаем, как создавались «Седьмой крест» и «Решение», при каких обстоятельствах возникли исторические новеллы карибского цикла.
Не менее многообразны и жанры, представленные в книге; наряду со статьями и речами это и письма, и интервью, и очерки – целая серия ярких и точных по мысли миниатюр, посвященных современникам: Эгону Эрвину Кишу, Брехту, Эренбургу, Хикмету, Ольге Бенарио-Престес.
«Вера в земное» – книга размышлений о художественном творчестве, о мастерах прошлого, о реализме, об ответственности художника, о его особом месте в нашем меняющемся мире.
Писательница избегает абстрактных рассуждений. Мысль ее неизменно конкретна, как правило, подсказана практикой художественного творчества. Характерен ее отклик на дискуссию о реализме, проходившую в Москве. В письме к Г. Лукачу (28 июня 1938) А. Зегерс подметила в его позиции терминологическую и теоретическую нечеткость: вопрос о современном реализме растворяется в спорах о реализме вообще. В этом письме наглядно выступают и широта кругозора писательницы? и ее умение конкретно-исторически подходить к явлениям искусства прошлого. С большой настороженностью относится она к любой попытке сводить живое движение искусства к неким обобщающим понятиям: «античность», «готика» и т. п. «Каждое поколение, как ты знаешь, любит другую античность. Гётевско-винкельмановская античность столь же отличалась от той, которую предпочитало мое поколение, как готика или как романское искусство от готического». Она делится впечатлениями от музеев Италии, Испании, Франции. Надо знать эпоху и потребности общества, в котором жил и творил художник, чтобы исторически справедливо оценить его работу. Тогда будет понятно, утверждает А. Зегерс, что импрессионисты отвечали этим потребностям в свое время, как Рембрандт и Тициан – в свое.
В литературе немецкого социалистического реализма проблема традиции начиная с 30-х годов стала предметом раздумий многих художников слова. Много важных страниц посвящено ей в теоретических работах И. -Р. Бехера. Достаточно напомнить, какое место уделено Гёте в «Поэтическом принципе» (1957) и других книгах поэта. Глубоко своеобразна, временами парадоксальна трактовка культуры прошлого у Брехта, – вспомним его обращение к опыту средневекового театра, Шекспира, просветителей XVIII века.
Особый ракурс в оценке художественной культуры отчетливо просматривается и у Анны Зегерс. В одной из наиболее интересных своих статей «Откуда они приходят, куда они идут» она напоминает, что Достоевский не только сознавал свою связь с Шиллером, но и оперировал отдельными образами, созданными немецким драматургом. Сложность состоит в том, что эти художники чрезвычайно далеки друг от друга, и среди читателей очень редко почтительное отношение к Шиллеру сочетается с пристрастием к Достоевскому: «Одному приходится объяснять, почему меня так занимает Достоевский, другому – почему для меня важен Шиллер».
Но именно эта контрастность помогает понять разные и подчас непростые пути восприятия художником наследия своих предшественников.
Образ Великого инквизитора в «Дон Карлосе» и «Братьях Карамазовых» приобретает для писательницы огромный смысл не только потому, что он демонстрирует особый аспект восприятия Достоевским Шиллера. Он, оказывается, значим и для А. Зегерс. Она считает этот образ наиболее убедительным и художественно полнокровным среди других персонажей шиллеровской драмы. И задается вопросом: «Что за человек был Великий инквизитор на самом деле? Верил ли он в то, во что заставлял верить других? И заставлял так настойчиво, что люди и сегодня верят?»
Вот эта ссылка на «сегодняшний день» все проясняет. Статья писалась на корабле, во время поездки в Бразилию. Перед глазами Зегерс был современный город с автострадами и рекламными щитами всех фирм мира. В стране давно покончено с испанскими и португальскими завоевателями, но 360 церквей неколебимо стоят. Для писательницы это больной, волнующий вопрос. И дело не только в религии. В поле зрения художника – тяжелый груз самых разных, но весьма устоявшихся предрассудков, те традиции мертвых поколений, сложившиеся в классовом обществе, о которых Маркс писал как о кошмаре, тяготеющем над умами живых. Анне Зегерс, борющейся за умы и чувства своих современников, хорошо это известно. В ее очерке, посвященном соратнице Престеса Ольге Бенарио, есть горькие строки о том, как выданная фашистским властям Ольга Бенарио была доставлена в Гамбург и здесь ее, босую, полуодетую, конвоировали через весь город. Толпа любопытных глядела на нее и насмехалась над ней, более невежественная, чем те неграмотные туземцы, которые на родине Престеса вешали ее портрет в своих убогих хижинах.
О том, как фашисты сумели отравить сознание народа, мы знаем из романа «Седьмой крест» – это все та же тема Великого инквизитора, которую А. Зегерс исследует у Шиллера и Достоевского. И даже едва ли уместно здесь слово «исследует» – мы ведь слышим страстный, взволнованный голос художника, пережившего неслыханные потрясения эпохи войн и революций.
Наряду с Достоевским внимание писательницы многие годы привлекает Толстой, и прежде всего «Война и мир». Уроки Толстого для нее многозначны. В статье военных лет «Князь Андрей и Раскольников» она сближает этих двух героев, у которых, по ее мнению, есть нечто общее – преодоление культа Наполеона.
К этой параллели она возвращается и в более поздней статье «Идея наполеоновской власти в романах Толстого и Достоевского» (1963). Анна Зегерс размышляет над разными аспектами темы у двух великих русских реалистов. У Толстого ее привлекает мастерство воплощения огромных исторических событий в судьбах отдельных людей, их участников. Психологический аспект, но по-другому развернутый, отмечает она и в «Преступлении и наказании», где нет ни Бородина, ни горящей Москвы, ни переправы через Березину, «но есть ожесточенная борьба в душе человека, страшная, смертная схватка с идеей Наполеона, с концепцией сверхчеловека». А ведь они оказались так живучи, эти концепции, и немецкому народу так дорого обошлись! Не раз А. Зегерс выступала на писательских съездах ГДР, публиковала критические заметки о творчестве молодых писателей. Лейтмотивом всех ее речей и статей звучит призыв глубоко изучать жизнь, вскрывать ее противоречия, стремиться постигнуть характер сознания своих современников. И поэтому для нее так важен пример Толстого. Она напоминает мысль Толстого о трех ступенях художественного сознания: сначала непосредственное восприятие действительности, далее попытка осмыслить ее во взаимосвязях и, наконец, если позволяет талант, путь к высшей ступени, когда итоги этого осмысления становятся как бы второй натурой. Только тогда создаются подлинные произведения искусства.
В полемике с теми теоретиками и художниками, которые противопоставляют интуицию любой «ангажированности», А. Зегерс также ссылается на Толстого. В письме Жоржи Амаду о творческой истории «Войны и мира» она говорит, что, конечно, художника направляла творческая интуиция, но когда он отбросил первоначальные планы и пришел к мысли изобразить освободительную войну, Толстой выполнял и «заказ русского народа». «Таким образом, это не было только интуицией и не было только заказом. Это было то и другое».
Писательница глубоко убеждена в преобразующей силе искусства. Речь идет о передовом искусстве вообще и о литературе социалистического реализма в особенности.
Во многих выступлениях Анны Зегерс, посвященных конкретным задачам литературы ГДР и обращенных к молодому поколению писателей, звучит постоянный призыв отражать новое время и новые явления жизни. «Каждый художественный период – от античности до Ренессанса, от Ренессанса до наших дней – начинается с открытия новой действительности как во внешнем мире, так и в сознании человека», – писала она в 1965 году. Октябрьская революция ознаменовала собой начало новой действительности, и эта истина определила весь творческий путь писательницы.
Анна Зегерс – ровесница века (в ноябре этого года было отмечено ее 70-летие). Ей довелось быть современницей и свидетельницей многих событий нашего бурного столетия. Среди них она с особым волнением вспоминает об антифашистской войне в Испании, которая, по ее словам, оказала большое влияние на нее. В беседе с В. Гирнусом в 1967 году А. Зегерс рассказывает, что впечатление от борющейся Испании было особенно глубоким, потому что в Испании она увидела народ, с оружием в рунах выступающий против фашизма. «И я увидела, как глубоко эта борьба меняла людей, заново формировала их и делала сильнее». Трижды возвращается А. Зегерс к строчке из стихотворения Неруды, посвященного участникам Интернациональной бригады: «Вашей жертвой вы возродили веру в земное…»
История XX века насыщена трагическими событиями. Силы прогресса не раз терпели поражение. Зегерс пережила это и у себя на родине, и в Испании. Тяжелый опыт борьбы диктовал горькие страницы многих ее романов. И тот же опыт внушал ей веру в конечную победу. «Вера в земное» никогда не оставляла ее, и каждой строкой, ею написанной, она утверждает эту веру в читателях, помогая им и делая их сильнее.