Разлад. Очерки народной эстетики эпохи исчезающего времени. О романе В. Белова «Всё впереди»

Через сорок пять лет мы закатим тебе такой юбилей. Знаешь? Шестьсот приборов в Доме ученых! Нет, в «Праге»! Какой это будет год? Две тысячи двадцатый?

В. Белов. Всё впереди

В творческом наследии В. Белова не было более неожиданного, спорного, жесткого произведения, чем роман «Всё впереди». Появившийся в 7-м и 8-м номерах «Нашего современника» за 1986 год, он стал красной тряпкой для литературных критиков и настоящим аллергеном для широких окололитературных кругов. Кажется, все известные эксперты и авторитеты в области словесности высказали свое понимание или, куда чаще, непонимание произведения. Среди них были И. Золотусский, О. Кучкина, Г. Иванова, В. Лакшин, Д. Урнов, П. Ульяшов, А. Мальгин, Д. Иванов, А. Солженицын и многие другие.

Сегодня обращение к тексту романа происходит нечасто и в основном «через запятую» в разговоре о наследии Белова, в связи с юбилейными датами.

2020 год для писателя не юбилейный. Но для героев «Всё впереди» неслучайный. Именно на этот год планирует Медведев, пропустивший юбилей свадьбы, закатить банкет на 600 приборов в знаковом по тем временам месте Москвы. Установленный героем срок — 45 лет — наступил. И это хороший повод еще раз обратиться к произведению и уже с расстояния попробовать все же ответить на некоторые громко прозвучавшие после публикации вопросы. Правда, для этого придется сформулировать вопросы новые.

Первый. Нельзя ли из критических суждений и замечаний в том случае, когда они опираются на текстовые реалии, сделать другие, нежели предложенные их авторами, выводы? Второй. Насколько романная форма затронута в этих спорах, насколько свойственны писателю нарушения формально-
содержательных канонов и нет ли связи между таковыми и спе­цифичностью предмета изображения? Наконец, третий: насколько уникальна и связана исключительно с национальной судьбой отражаемая в романе проблематика и исчерпала ли она свою актуальность сегодня?

Начать все же придется с наиболее простого объяснения волны неприятия, поднявшейся после выхода романа. Ответ «первого уровня» очевиден. Литературная жизнь стремительно политизировалась. Наэлектризованная атмосфера времени выдавала молнии по каждому удобному поводу. Лексика и даже синтаксис были маркированы тем или иным идеологическим лагерем. Слово, деталь переполнялись смыслами, далеко выходящими за рамки их реального масштаба. Гипертрофированная чувствительность к мелочам, возводимым в символ, — обязательная составляющая времени. Она настаи­вала на иносказательности любой реальности, непременно скрывающей тайные смыслы.

Все это приводило к формированию в культурном пространстве, говоря современным языком, «эхо-камер», замкнутых пространств производства самоподобия, внутри которых любая поступающая извне информация не могла быть воспринята иначе, нежели в переводе на «язык» сообщества с соответствующей маркировкой.

Конспирологический фрейм определял восприятие реальности представителями каждого из политизированных лагерей. Внутри него именно детали приобретали особую значимость, становились выразителями прямо не сказанного, запретного, сакрального. Имя, факт, событие в характерной акцентировке — кодированное сообщение друзьям и недругам. Знающий поймет, и знающий понимал. В этих контекстах пресловутые «вологодские кисточки», «аэробика» и прочие поднятые на штыки мелочи беловского текста роль аттракторов сыграли в полной мере.

Непосредственный участник событий, не принявший роман, но сохранивший глубокое уважение к писателю, И. Золотусский в опубликованной спустя годы, уже к 70-летию Белова, статье воспроизвел накал страстей вокруг произведения. По формулировкам критика, «роман-памфлет», «роман-обвинительный акт против прозападной интеллигенции», несмотря на справедливость многих предсказаний, грубым тоном и раздражением вызвал отторжение. Напомнил И. Золотусский и о серьезных последствиях для писателя. Взроптали даже «верные поклонники». Наклейка ярлыков «красно-коричневый», «враг демократии» обернулась обструкцией автора со всех сторон. Даже из школьных учебников имя Белова в это время исчезло: общество оказалось в преддверии гражданской войны, когда каждая из партий «смотрела на своего антипода через прицел оптической винтовки <…> общая идея умерла. И свято место осталось пусто» [Золотусский 2002: 7].

Атмосфера времени и «дерзость» (беловское выражение), с которой автором в эту закипающую политикой среду текст был вброшен, являются необходимым, но все же недостаточным объяснением бури вокруг «Всё впереди». К тому же немногое дают для понимания произведения. Поэтому стоит еще раз обратиться к полемике и всмотреться в некоторые суждения современников. Среди критических выступлений было множество резких, целиком отторгающих и произведение, и автора. Но среди критиков были и те, кто, не принимая «Всё впереди», добросовестно стремился разобраться в причинах появления этого текста.

Остановимся на одном эпизоде полемики: двух статьях в «Вопросах литературы» (1987, № 9), размещенных в рубрике «Дискуссионная трибуна» и посвященных обсуждению романа. Автор первой, озаглавленной «О далеком и близком», — Д. Урнов, в то время главный редактор журнала. Вторую, «В поисках мирового зла», написал популярный критик и литературовед А. Мальгин.

На фоне общей остроты суждений о романе обе статьи авторов, не принявших произведение, выдержаны в достаточно спокойном и аналитическом ключе. Дискуссия скорее идет не об отношении к тексту, а о причинах неудачи признаваемого обоими критиками выдающимся художника слова. Поиск этих причин проводится в различных плоскостях, но в нем есть и общая составляющая: попытка объяснения их через внешнее состояние современной литературной и, шире, социальной среды.

Д. Урнов пытается найти глубинные истоки и предпосылки во внелитературном контексте, социальной действительности, сформировавшей особый тип человека времени. Для А. Мальгина текст — повод, основание и свидетельство авторского кризиса. Но виновные в этом — формирующие литературную моду критики, настойчиво требующие от писателей одного — социальности.

Через героя произведения — к характерным типам времени движется логика Урнова. Герои Белова —

люди — недавние, с короткой памятью, прежде всего, по отношению к себе, хотя груз прошлого, казалось бы, давит им на мозги. Груз давит, но ничего не выжимает, не изменяет у них мыслительной механики, которая как была, так и остается одноплановой, однодневной: