«Расколдованные стихи»: о ранней лирике Георгия Оболдуева

Поэт и вычурен и прост,

Как всякий дельный запевала.

Г. Оболдуев

Поэтические произведения Георгия Николаевича Оболду­ева (1898–1954) удивительно узнаваемы. Достаточно короткого знакомства с его стихами — и их не спутать с другими, не забыть, слишком уж своеобычны, оригинальны они даже сегодня, на фоне современной поэзии. Вместе с тем при жизни поэт совершенно не печатался (за исключением одного стихотворения, вышедшего 90 лет назад в журнале «Новый мир»!). Причин тому несколько, а главное — слишком оригинальные лирические строчки независимого автора никак не укладывались ни в рамки официальной идеологии, ни тем более в рамки нормативной поэтики.

Возвращение поэзии Георгия Оболдуева читателю в полном объеме состоялось более 10 лет назад, если иметь в виду издание в двух книгах его поэтического наследия: первая книга («Стихо­творения и поэма») вышла в 2006 году, а вторая («Стихотворения 20-х годов») — в 2009-м. Первый же сборник поэта в России по­явился в 1991 году стараниями Л. Озерова и с его вступительной статьей, после многих лет забвения знакомящей нас с удивительными и не утратившими свежести поэтическими строками.

Вообще стоит отметить особую роль Озерова в открытии стихов Оболдуева. Озеров много лет знал Георгия Николаевича, дружил с ним, а после его смерти немало сделал для сохранения памяти о нем — в частности, своими выступлениями на устных вечерах поэзии, которые десятилетиями вел по Москве. Отметим также, что самое первое издание стихотворений Г. Оболдуева вышло еще в 1979 году в Мюнхене — с предисловием Г. Айги.

Однако и теперь, несмотря на уже неоднократные публикации и ряд статей о поэте (на выход книг Оболдуева откликнулись И. Роднянская, Д. Давыдов, Ю. Нечипоренко, М. Айзенберг и другие, о поэте писал М. Гаспаров, а Е. Евтушенко напечатал подборку его стихов в своей антологии «Строфы века»), лирика Оболдуева, как и личность самого автора, до сих пор малоизвестны даже специалистам. Сегодня не совсем прояснены и вехи биографии Оболдуева. Сейчас, на волне растущего интереса к судьбе поэта, читатели встречаются со многими непроверенными сведениями. Например, во вступительной статье Айги к мюнхенскому изданию стихотворений поэта читаем: «Георгий Оболдуев, после шести лет лагерей и ссылок (по слухам, он арестовывался несколько раз), жил в поселке Голицыно…» [Айги 2001: 182]. В то же время в наиболее авторитетном и полном издании Оболдуева упоминается только о трех годах ссылки в Карелию, в Медвежьегорск на Беломорско-Балтийский комбинат [Глоцер 2006: 10]. По-видимому, настоятельной необходимостью является сегодня составление хотя бы краткой летописи жизни и творчества поэта.

Георгий Николаевич Оболдуев — представитель старинного дворянского рода, родился в Москве. Учился на историко-филологическом факультете Московского университета, затем в Брюсовском институте, служил в различных издательствах. Принимал участие в Гражданской (на стороне красных) и в Великой Отечественной войне. Владел несколькими европейскими языками, окончил музыкальное училище (по другим данным — музыкальную школу) и был виртуозным пианистом. Стихи писал с отроческих лет, но так и не увидел их напечатанными.

Ангелом-хранителем и хранительницей поэтического наследия Оболдуева стала Елена Благинина — его жена и друг, известная детская писательница, переводчик. После ссылки для поэта наступило время неустроенности, невозможности жить в крупных городах, официального непризнания. Конечно же, и в те годы в окружении Оболдуева были люди, знающие подлинную цену его творчеству и его оригинальной личности; среди них — В. Звягинцева, А. Квятковский, И. Пулькин, стихи которого так же лишь теперь возвращаются к читателю, А. Штейнберг, А. Тарковский… Вспоминая о горькой судьбе поэта, Лев Озеров писал: «Он не был защищен. Как человек. Как поэт, как мыслитель. Сколько усилий приложила его жена, поэтесса Елена Александровна Благинина, чтобы спасти этого человека, вылечить его, поставить на ноги, создать благоприятные для него условия работы. Последние годы в Голицыно под дружелюбной опекой Благининой сумел Оболдуев осуществить некоторые из своих замыслов. Далеко, далеко не все…» [Озеров 1991: 6].

Говоря сегодня о возвращенном наследии поэта, нужно заметить, что самые значительные статьи о нем, как правило, посвящены творчеству «позднего» Оболдуева. А вот ранний Оболдуев еще не стал предметом сколько-нибудь пристального внимания. Между тем известны очень любопытные и «многообещающие» замечания, касающиеся поэтики стихотворений 1920–1930-х годов. В частности, это о них говорил Г. Айги: «…и блестящая образованность Георгия Оболдуева, и его дендизм, и его редкостная музыкальность нашли свое непреходящее воплощение в его ранней поэзии — дерзкой, насмешливо-«деловитой», изысканно-саркастической (напоминающей «Сарказмы» Прокофьева») [Айги 2001: 182].

На первый взгляд может показаться, что оценка М. Гаспарова, который упоминал поэта в одном из интервью, противоречит этим словам. Сравним: «Очень бы хотелось «реанимировать» одного поэта исключительной силы, мрачности и оригинальности: это Георгий Оболдуев…» [Гаспаров 1990]. Действительно, стихи Оболдуева послевоенных лет исполнены мрачной силы, а подчас и отчаяния. Достаточно вспомнить стихотворение «Memento mori» — пожалуй, одно из самых страшных в русской поэзии ХХ столетия, или «Филина» с его «звероподобным» финалом:

Угрюма ночь. На вихре свежем

Слетаться б чумам и проказам.

Кастрирован и обезврежен

Весь, даже самый малый, разум.

Того гляди, загаснет уж

И кроличье дрожанье душ…

Могёшь ли ты? Могу, могу

Сиреной выть в ночи «угу-у!».

Но все это будет потом — после многолетней бытовой не­устроенности и тяжелой контузии на фронтах Великой Отечественной, где он воевал разведчиком в противотанковом дивизионе (знание немецкого пригодилось!). Ранняя же лирика Оболдуева неповторима как раз жизнелюбием и озорством, тягой к гротеску и неподдельным юмором. Это о себе и своем творчестве 1920-х годов он мог бы сказать словами М. Цветаевой: «…а я серебрюсь и сверкаю…» (кстати, именно за чтение ее стихов угодил Оболдуев в ссылку).

Сближение «далековатых понятий» — своего рода генеральная стратегия поэта в создании стихотворных текстов: слишком уж стремительно-неудержимой была его поэтическая мысль! Интересно вспомнить, что Е. Благинина в мемуарном очерке о поэте писала:

Мы часто и жарко спорили <…> Что такое «ржет в траве кузнечик»? — кричала я. — Неужели он ржет только потому, что похож на зеленую лошадку? Но ведь голос его сух и классичен ритмически!

На это он вопил что-нибудь вроде: «Ах, болван-свинопферд! Да ведь в том-то и дело, что важно сомкнуть трудно смыкаемые ассоциации!» [Благинина 2009: 242]

Действительно, «расшифровка» подобных ассоциативных цепочек не всегда оказывается успешной. В некоторых же случаях даже не всегда возможна. Обратимся к фрагменту, который уже привлек внимание литературоведов. Стихотворение 1930 года «Живая картина» состоит из трех частей. Средняя из них включает следующие две строфы (отделены от остальных пробелами и звездочками):

*

Удивительно и неосторожно

Рассвет, масляный что селезень,

Расползается дуновеньем колючим.

Хмуро заигрывает зелень

С обрастающими благополучьем.

Но во всю глотку небеса звездарезнули

По маленькой земле, где табак, тьма, зелень, левкой,

На встречонку социальнополезную:

Дык: штерншнэйдензи poma-leng-koi!

Комментируя данный текст, И. Ахметьев пишет:

Штерншнедензи = SternschneidenSie (нем.) — Приблизительно можно перевести глаголом из первой строки второй строфы: звездарезните.

Poma-leng-koi = по ма-лень-кой.

Таким образом, штерншнэйдензи poma-leng-koi! — звездарезни по маленькой! (Ср. небеса звездарезнули / По маленькой земле в конце первой и начале второй строки той же строфы.) Правильное прочтение этого места предложено Т. Ф. Нешумовой [Ахметьев 2009: 293].

Соответственно, отмечает комментатор, строфа является откликом на смерть В. Маяковского и содержит аллюзию на его стихи на смерть С. Есенина («в звезды врезываясь»). При этом нельзя не заметить, что, обыгрывая отклик Маяковского, поэт в данном случае предлагает свой «ответ»: вместо «Ни тебе аванса, ни пивной. Трезвость» — у Г. Оболдуева читаем: «Звездарезни по маленькой!»

В многочисленных аналогичных случаях игры читатель Оболдуева постоянно находится в напряжении: как понять данный образ, так ли я его понял?