№2, 1974/Обзоры и рецензии

Приметы стиля

М. Заверин, Приметы: закономерности развития художественной формы, «Мерани», Тбилиси, 1972, 335 стр.

В книге М. Заверит много примет того литературоведческого стиля, который – в противовес строгому академизму – можно было бы назвать «современным».

Во-первых – охват. Диапазон имен, ссылок, свободных отступлений. Это именно не скрупулезность, когда методично и до дна вычерпывают избранный узкий участок, но – ассоциативная свобода, горизонт, фон. М. Заверин, знаток русской и грузинской классики, к тому же – практический литературный критик с массой побочных интересов «- имеет на то и право и возможности. Пушкин и Руставели, Чехов и Макс Нордау, Гоген и Важа Пшавела, Бараташвили и Баратынский; и еще: антропогенез, пространственная ориентация человека, эйдетическая память и психология установки – под углом зрения происхождения искусства… К сожалению, слишком многие из этих сфер находятся за пределами моей отваги, как рецензента, но чисто «читательски» – это интересно.

Вторая примета современного стиля – активное и нескрываемое присутствие личности исследователя. Здесь субъект отнюдь не растворяется в объекте, не стушевывается во имя истины – здесь исследователь ищет истину на наших глазах, он отступает, теряется, спохватывается, находит, радуется… Он не только читает вместе с нами «Витязя в тигровой шкуре», вместе с нами он снимает том с Книжной полки, попутно сетуя на беспорядок в своей библиотеке. Эта «читательская экзистенция», когда-то смущавшая методистов литературоведческой науки, сейчас воспринимается как нечто само собой разумеющееся. И прекрасно.

Наконец, третье: «глобальность» задачи, Не частный аспект научной темы (то, о чем студенты в шутку говорят: «к вопросу о проблеме»), но непременно – самый общий план литературного бытия, да еще на протяжении веков, Ни мало ни много – «закономерности развития художественной формы». «…Последовательная смена эпоса и лирики… и проблемы, с которыми сталкивается человечество» (стр. 12). Это, в общем, тоже добрый знак: современный читатель, углубляясь в какое-нибудь специальное исследование «к вопросу о проблеме», все равно ведь неизбежно думает и о человечестве, и о самых общих его заботах, – хорошо, когда автор имеет смелость говорить с читателем на эти темы.

Конечно, смешно было бы поддерживать книгу М. Заверина только за то, что он пишет современно. И у этого стиля есть недостатки – продолжение его достоинств. Широкая ассоциативность ведет и к растянутости, и к композиционной разбросанности. Эмоциональное присутствие автора, сообщая языку книги свободную живость, кое-где расшатывает дисциплину мышления, ведет к приблизительности определений. Ну, вот пример:

«Лирика… – пишет М. Заверив, – каждый раз «вызывается» на передовые позиции искусства неизбывностью творческих сил человека».

– А эпос – чем-то другим? – спрашиваю я.

«Эпос ищет новой общности, нового единства» личности и мира (стр. 12).

– А лирика не ищет? – опять-таки спрашиваю я.

Эмоционально мысль понятна, терминологически – достаточно неопределенна. Издержки стиля.

Но самое интересное в книге – именно «глобальная» концепция, предложенная М. Завериным касательно развития художественной формы. Автор не настаивает на абсолютной верности своей версии, он предлагает ее, допуская возможность и иных версий. Я-то как раз склонен к «иным версиям» и попробую ниже объяснить читателю, в чем мое расхождение с автором «Примет», но отмечу такт, с каким он развивает перед нами свою гипотезу, Это тоже достоинство, и нечастое.

В чем суть предложенной концепции?

Развитие художественной формы в русской классике XIX века, вся эта закономерная пульсация лирики и эпоса, – есть, по М. Заверину, не что иное, как отражение и выражение борьбы свободно мыслящей личности против косной, сковывающей ее социальной действительности.

Несколько абстрактный термин «свободно мыслящая личность» я употребляю сознательно, стремясь передать особенности стиля самого М. Заверина; он чаще всего пишет именно: «личность» (или «Личность»), «человек», «герой» и даже «дерзкий ум», но, конечно, из самой же книги читателю ясно, что за всем этим подразумевается картина вполне конкретная: за «человеческим самоосвобождением» (стр. 80) – история российского освободительного движения, с его известными тремя этапами, а за «оптимальностью требований личности» (стр. 47) – протест революционных сил против крепостнического и буржуазного гнета. Однако если бы М. Заверин всего лишь иллюстрировал общеизвестное, подыскивая классово-социологическим понятиям гуманитарно-нравственные соответствия, – вряд ли это было бы интересно. Интересно как раз то, что на материале русской классики М. Заверин строит своеобразную теоретическую модель, имеющую отношение к закономерностям развития художественной формы вообще.

В материале эта модель выглядит так:

С Пушкиным герой, о котором было сказано выше, «выходит из небытия» (стр. 24). Он воссоздает себя лирически – в противовес миру исторически-конкретной реальности. У Лермонтова герой прямо сталкивается с пошлостью окружающего бытия, с «суетой забот» (стр. 39) проклятого общества. Это – трагедия.

«Лермонтов сделал последний шаг по путям лирики» (стр. 54). Дальше нужно было заняться самим обществом – его структурой. «…Эта задача уже выпала на долю гоголевского периода нашей литературы» (стр. 54). Вперед вышла проза – эпос. «О свободе человека не забыли, конечно» (стр. 80). Но литература принялась впрямую разгадывать «проклятую действительность» (стр. 79), стала искать мост через пропасть, перед которой остановился Лермонтов. Этот мост нашел Гоголь – движение возобновилось. Вперед идет Тургенев – он уже не осмеивает действительность, не бичует ее, как Гоголь, но ищет в ней элементы идеала. Открывается новый путь лирике – является Некрасов, попытавшийся саму реальность («тяготы мира») сопоставить с идеалом. «Он искал на российских просторах Личность, способную, вобрав в себя все тяготы мира, открыть бытию новые, неизведанные еще просторы…» (стр. 93). Иначе говоря, он искал реального Гришу Добросклонова, и это был, по сути, новый шаг от лирики к эпосу… Так были подготовлены Толстой и Достоевский, которые в свою очередь расчистили путь Чехову. Чехов закончил дело: он с точки зрения «высочайших человеческих идеалов» стал выявлять конкретные пути «переустройства действительности» (стр. 126). Но он и исчерпал старый реализм, дошел до предела – и вновь на путях литературы забрезжила лирика…

Чтобы откорректировать эту концепцию по всем частным пунктам, пришлось бы, наверное, написать параллельно М. Заверину еще листов десять печатного текста, Кроме того, я не хочу лишать читателя возможности подумать над книгой самостоятельно. А чтобы помочь читателю в этом самостоятельном раздумье, рискну предложить ему нечто вроде компаса: попробую сказать, в чем для меня спорен сам подход М. Заверина.

Его модель отправляется от следующей «неизбежности»: есть, стало быть, герой, отдельная «свободная личность», и есть – проклятая действительность, пошлость окружающего бытия. Герой борется с действительностью. Он ее неизбежно одолеет {поэтому героическое есть основная форма конфликта), Но при этом он встретит трудности, опасности, даже будет рисковать (поэтому героическое кое-где обернется трагическим, а трагическое – это, как убежден М. Заверин, не более чем частный случай героического). Однако литература все равно идет к цели и достигает своего, – говоря словами М. Заверина, овладевает «идеалом абсолютной Свободы» (стр. 80).

Я предложил бы читателю для раздумий иной подход, более близкий моему опыту.

Нет никакой отдельной «свободной личности», априорно и неотвратимо борющейся с «проклятой» окружающей действительностью. Распадается – единое. «Действительность» – людьми создается, из людей состоит; противоречия ее – в нас преломляются и от нас зависят. Трагическое – не частный случай героического, а самостоятельная форма духовного конфликта, и заключается она не в том, что герой сталкивается с суетой и заботами низменной жизни, которую он презирает, а в том, что волею судеб (или рока, или бога – это уж в зависимости от системы координат) человек отпадает от действительности, которую все равно любит, отпадает от целого, вне которого он все равно не может. Это трагедия, а все остальное – нет. И еще. Литература – не путь к некоей отдельно стоящей цели (с обходами, мостами, бросками и временными отступлениями). Литература – это… Процитирую замечательное место из Тагора: «Храм мой не там, куда все мы придем в итоге. Он справа и слева, по сторонам дороги».

Значит ли это, что используемая М. Завериным теоретическая модель неправомерна? Вовсе нет. Эта модель может помочь нам многое подметить в материале литературы, многое объяснить, и отнюдь не только в русской классике XIX века (о которой не будем сейчас более говорить), но и в литературе вообще (в «закономерностях развития художественной формы», – как пишет М. Заверин). Но эвристические возможности этой модели все же ограничены. Всю художественную практику в нее не втиснешь и из нее не выведешь.

Вот все. Остальное читатель осмыслит сам, читая эту содержательную книжку и разбираясь, в чем автор прав, а в чем не прав. Как рецензент, обещаю читателю, что если он будет читать эту книжку именно так – активно и встречно размышляя, – то получит настоящее удовольствие.

Ибо среди прочих примет того современного литературоведческого стиля, о котором я говорил вначале, самая существенная примета – адресование именно к такому встречно мыслящему читателю.

Цитировать

Аннинский, Л.А. Приметы стиля / Л.А. Аннинский // Вопросы литературы. - 1974 - №2. - C. 256-259
Копировать