Приключения Винни-Пуха (Из истории моих публикаций)

Эту статью Борис Владимирович Заходер (1918-2001) писал для готовившегося им к изданию собрания своих сочинений. К сожалению, статья осталась неоконченной. Для последней ее главы автором было уже придумано ироническое заглавие: «В стране зубастых голубей» («творцом зубастых голубей», как известно, А. С. Пушкин назвал графа Дмитрия Ивановича Хвостова). Но сама глава (не исключено, что по замыслу автора она была и не последней, может быть, им были замыслены еще и какие-то другие главы) даже вчерне написана не была: в компьютере сохранились лишь отдельные фразы, из которых можно заключить, что речь в ней должна была идти о приключениях Винни-Пуха в мультипликации. (Именно эту отрасль кинематографа Заходер и окрестил «страной зубастых голубей».)

Жаль, конечно, что мы так и не узнаем о дальнейших приключениях (лучше сказать – злоключениях) заходеровского Винни-Пуха. Но хоть замысел автора был и не до конца им реализован, публикуемая статья – даже и в том виде, в каком она нам досталась, – представляет собой цельное и вполне законченное литературное сочинение.

 

* * *

Сорок лет тому назад – в 1958 году – произошло событие, само по себе незначительное, но для меня крайне важное, и не оставшееся без последствий, я надеюсь, для отечественной словесности, – мы встретились с Винни-Пухом.

История его второго рождения (английский Winni-the-Pooh родился в 1926 году) не лишена некоторого драматизма.

Наша встреча произошла в библиотеке, где я просматривал английскую детскую энциклопедию. Это была любовь с первого взгляда: я увидел изображение симпатичного медвежонка, прочитал несколько стихотворных цитат – и бросился искать книжку. Так наступил один из счастливейших моментов моей жизни: дни работы над «Пухом».

А потом начались приключения.

Рукопись понес, естественно, в Детгиз. Там у меня уже выходили книжки, были симпатичные редакторы, и я начинал считать Детгиз вроде бы своим издателем. Так что у меня не было никаких сомнений, кому я должен предложить новорожденное творение.

Увы, в то время – как, впрочем, и сейчас – издательства возглавляли диковинные люди. В Детгизе, в частности, «хозяином» был К. Ф. Пискунов, выдвиженец, кажется, бывший курьер. Его все – во всяком случае, за глаза – звали «Федотычем».

Не знаю, разочарование, гнев, обиду или просто удивление испытал я, когда огорченный редактор сообщил мне, что Федотыч – с истинно курьерской скоростью – решил, что «нам незачем издавать эту американскую книжку».

По счастью, было и другое хорошо мне знакомое издательство – «Детский мир». Оно только что стало так называться – до этого оно именовалось просто «Издательство местной промышленности» и директором там, соответственно, был бывший шорник Игорь Николаевич Боронецкий, светлая ему память.

Ему наша детская литература обязана многим – многими неплохими книгами и неоголодавшими писателями. В частности, в 50-е годы там печатали и меня: в основном на «картонках». В те времена существовало негласное, а может, и гласное правило: одна (1) книга в год, не более. Оно, как мне сообщил кто-то из детгизовских редакторов, действовало во всех солидных издательствах. (Разумеется, оно не распространялось на «больших писателей» вроде Бубеннова, Алексеева, Грибачева и пр., – их можно было печатать одновременно во всех издательствах без всяких, в том числе и гонорарных, ограничений.)

Мелкая же сошка (а в особенности люди с «некруглыми фамилиями», по незабываемому слову Твардовского) должна была как-то изворачиваться, чтобы заработать на хлеб. Тут выручали переводы, псевдонимы и… «картонки»: они не подлежали столь строгому учету. Вот в этом издательстве, только что получившем статус государственного, и вышел в 1960 году «Винни-Пух» с милыми, наивными рисунками прекрасной художницы Алисы Порет. (Тогда книга называлась «Винни-Пух и все остальные», а нынешнее название – «Винни- Пух и Все-Все-Все» – родилось потом.)

Надо отдать справедливость издательству: оно сразу отнеслось к моей работе как к авторской. Моя фамилия была указана на обложке книги. Соответствовал авторскому и гонорар. (Упоминаю об этом потому, что впоследствии мне пришлось отстаивать права на эту книгу.)

 

* * *

Не прошло пяти лет, как Детгиз появился сам – на этот раз с предложением издать «Винни-Пуха». Не помню, прибрал ли Бог к тому времени Федотыча – или просто подействовала растущая популярность книги.

Я был очень рад. И все же не обошлось без ложки дегтя. Когда книга вышла, я с огорчением обнаружил, что в выходных данных появился некий «Артур Милн». Я приписал эту заслугу заведующей иностранной редакцией, она же «титульный редактор»»Пуха». Помнится, я даже упоминал об этом в печати. (Должен покаяться: недавно, просматривая первое издание, я увидел, что таинственный Артур уже был и там. Этот – памятный мне – вклад в публикацию произошел попечением первого редактора… Но я тогда был еще недостаточно опытным автором и не знал, что надо внимательно читать всю «верстку», в том числе и выходные данные.)

Впрочем, это огорчение было пустяком по сравнению с теми, которые сулила мне борьба за свои права.

Издательство всеми силами стремилось превратить меня из «автора пересказа» в переводчика. «Пуха» пришлось отправить на «литературную экспертизу».

Но и после того, как «экспертиза» признала «Пуха» самостоятельной авторской работой и на титуле книги появилось слово «пересказ», – борьба далеко, далеко не закончилась.

Не один раз издатели, в том числе пираты, пытались – и не без успеха – умалить и ограничить мои авторские права.

Недавно, копаясь в своих старых бумагах (увы, на гордое название архива они претендовать не могут), я наткнулся на переписку с Лениздатом. Издательство это хотело издать «Винни-Пуха», но категорически настаивало на том, чтобы моей фамилии на обложке книги не было. Пришлось расторгнуть уже подписанный договор. И произошло это в 1985 году – хотя, казалось бы, к этому времени могли бы ко мне и привыкнуть…

 

* * *

Порою я горько каялся в том, что не последовал распространенному совковому обычаю: не объявил себя автором…

Перед глазами у меня было два примера. Один – вопиющий: история с «Волшебником из страны Оз» Фрэнка Баума. Знаменитая сказочная повесть – одна из тринадцати, написанных американским автором,-появилась у нас в очень посредственном переводе на «русский канцелярский» язык, причем в качестве автора был назван… переводчик. Повесть (да и читатели), увы, немало потеряли, зато «новый автор», естественно, что-то выиграл…

Я – к сожалению или к счастью – был органически не способен пойти по такому пути.

А вот другой пример был куда соблазнительнее. Я имею в виду «Золотой ключик, или Приключения Буратино» – блестящую работу А. Н. Толстого. Это действительно образец книги для детей. Великолепный рассказчик, Толстой здесь, кажется мне, превзошел сам себя. Не могу судить – не читал «Пиноккио» Коллоди в подлиннике, но, судя по опубликованному переводу, «Pinocchio, la storia di un burratino», попав в руки к нашему писателю, многое приобрел. Замечательные находки. С безошибочным чутьем и слухом выбраны новые имена – и самого Буратино, и папы Карло. Кстати, так звали автора – Коллоди (Лоренцини). А главное: удивительно вкусный, органичный, музыкальный язык. Результат – настоящая классическая русская книга.

У меня есть только одна претензия. И, пожалуй, она не к писателю, а ко времени и месту… Объясняю.

В предисловии автор сообщает, что книгу эту он в детстве читал, да забыл, – давая понять читателю, что как бы восстанавливает ее по памяти. «Так как книжка потерялась, я рассказывал каждый раз по-разному, выдумывал такие похождения, каких в книге совсем и не было». Все это прекрасно. Это удачный литературный прием, и святое право писателя им воспользоваться.

Жаль только, что автор действительно забыл кое-что. А именно – главную мысль книги. Ведь у Коллоди деревяшка, совершенно бесчувственная вначале, пройдя житейские испытания, страдания и разочарования, превращается в живое существо.

Мне кажется, нельзя отрицать, что благодаря этой мысли образ Пиноккио обретает развитие, сюжет – движение, а книга – смысл, глубину и достойный финал.

И жаль, что в русском варианте эта мысль отсутствует. Особенно это сказывается в финале. Книгу нечем закончить. И придуман механический конец: куклы просто переходят из плохого театра Карабаса-Барабаса в другой, якобы хороший. И все.

Особенно неприятное впечатление этот переход в «Страну Золотого Ключика» производил в мультфильме…

Несомненно, это было влияние времени и места, то есть «совка» – вездесущей советской идеологии.

Но я слишком отвлекся. Вернемся к Винни-Пуху.

Я не чувствовал и не чувствую себя вправе «забыть» о Милне. Как бы велик или мал ни был мой вклад в создание его русской книги.

Да, без всяких сомнений, это его русская книга. И вместе с тем – столь же несомненно – это книга моя.

Я считаю себя в данном случае равноправным соавтором.

На чем же основаны мои, так сказать, претензии на соавторство с великим писателем, да к тому же и не подозревавшим о моем существовании? (Милн умер в 1956 году – за два года до того, как мы с Винни-Пухом познакомились.)

В первой части «Истории моих публикаций» я изложил в чистом виде свои взгляды на «перевод непереводимого». Приведу оттуда – для удобства – небольшую цитату:

«Да, существует только один способ перевода, позволяющий переводить непереводимое, – это писать заново. Писать так, как написал бы сам автор, если бы он писал на языке перевода, в данном случае – по-русски.

Таким образом, переводчик становится фактически соавтором. Это ничуть не умаляет ни прав, ни славы автора. Ведь соавтор его является таковым на «территории» своего языка. И на этой «территории» он имеет, на мой взгляд, даже право рассматриваться как автор. При трех непременных условиях.

1) Во-первых, если переводчик пользовался вышеуказанными «способами перевода». (И имел на это право, добавим в скобках. Как и когда это выясняется? См. пункт 2.)’

2) Во-вторых, если созданное на иноязычной основе сочинение становится в новой языковой стихии живым фактом живой литературы.

3) И в-третьих, если права «автора оригинала» не будут никак умалены».

Так я работал и над стихами, и впоследствии над сказками (в том числе – Карела Чапека и Братьев Гримм). Так же – и над «Мэри Поппинс» Памелы Трэверс, и над «Алисой» Льюиса Кэрролла, и над «Винни-Пухом».

Думается, будет нелишним отдельно поговорить и о некоторых интересных подробностях приключений этих персонажей в России. Надеюсь, мы сделаем это позже. Сейчас же – в первую очередь – о «случае Винни-Пуха».

 

* * *

Первое условие, как мне кажется, я выполнил. Я действительно писал «Винни-Пуха» по-русски. И стремился все написать так, как, по моим представлениям, написал бы автор, если бы русский язык был его родным языком.

Прежде всего я стремился воплотить очарование этой книги, ее атмосферу. Мне казалось – кажется и поныне, – что именно этой атмосферы мучительно не хватало (да и сейчас не хватает) детям нашей страны: атмосферы нормальной детской. Детской комнаты, где (я уже писал об этом) совсем немного игрушек и нет никаких предметов роскоши, но много солнца, покоя, любви – и огромный простор для детской фантазии.

В этой детской всего-то четыре стула, но в ее атмосфере они преображаются. Как гласит чудесное стихотворение Милна:

Пампасы и джунгли – первый стул,

Океанский фрегат – второй,

Третий – клетка с большущим львом,

А четвертый стул – мой.

Но разумеется (еще более «прежде всего»!), нужно было понять героев сказки. Кто такие эти игрушки и зверушки, где коренится их сказочное обаяние, почему они вызывают у людей – в частности, у меня – ту любовь с первого взгляда, о которой я упоминал выше?

И мне кажется, я кое-что понял.

Все они – необычайно глубокие и яркие образы, живые воплощения глубинных человеческих характеров, типов. Я бы сказал даже, архетипов…

И скептик и пессимист Иа-Иа, и не в меру деятельный интриган Кролик, и необычайно ученая дама – Сова, этот пернатый синий чулок, и «очень маленькое существо» – Пятачок, и поэт-философ Винни-Пух…

(Забегая вперед, скажу, что я нашел подтверждение своим мыслям о Пухе в замечательной книге Бенджамена Хоффа «Дао Пуха». Изданная еще в 1982 году и с тех пор неоднократно переиздаваемая, она попала ко мне в руки лишь в 1988 году. В ней убедительно и остроумно – пусть и не всегда с научной строгостью – доказывается, что Пух является истинным философом-даосом – живым воплощением этой великой китайской философско-религиозной системы.)

Но и Пух, и Все-Все-Все, такие разные, имеют две общие черты.

Во-первых, они «живее всех живых»: да простится мне эта не слишком уместная, хотя и весьма подходящая здесь, цитата. Каждый из них – воплощение естественности, правды, природы. У англичан есть подходящее шутливое выражение: «As large as life and twice as natural». В приблизительном переводе: «В натуральную величину, но вдвое натуральнее».

Но помимо этой «натуральности», есть у них и еще одна общая черта, делающая их, на мой взгляд, совершенно неотразимыми. Все они наивны.

Наивно интригует Кролик, наивно выражает свой пессимизм и скептицизм Иа-Иа. И конечно же, наивен великий мудрец, поэт-философ «с опилками в голове» – Винни-Пух.

В своей наивности он провозглашает великие истины – и они вызывают у слушателя не протест (увы, с великими истинами это порой случается), а радостное приятие.

Приведу лишь один пример. Ведь это именно Пух и Кристофер Робин провозгласили идею (возможно, не столь уж великую, но весьма модную ныне у иных политиков) – идею многополярного (или многополюсного) мира.

Замечу, что приоритет у них мог бы оспаривать автор «Географии всмятку»:

Компасы, бедные,

Бьются в истерике:

Северный полюс —

В Южной Америке!

Южный – распался,

Как менее прочный,

На два – На Западный

И на Восточный!

(1959)

Не стоит недооценивать наивность. Наивность – огромная сила. Она вызывает у собеседника добрую улыбку. И она – наряду с глупостью или безумием героя, безразлично, подлинными или мнимыми, – позволяет нам переварить и принять даже такие неприятные (во всяком случае, в литературном персонаже) вещи, как ум и мудрость.’

Мне давно кажется, что не случайно из трех самых мудрых персонажей в истории литературы: один сделан автором – безумцем, другой симулирует безумие, а третий признан «официальным идиотом». Я имею в виду Дон Кихота, Гамлета и – на мой взгляд, грубо недооцененного снобистской критикой – Бравого Солдата Швейка. А если вспомнить, что любимейший герой всех народных сказок называется Иванушкой-Дурачком, многое становится ясным…

Чтобы мы могли любить героя, он не должен был» умным. Или его хотя бы должны считать и величать дураком. По- видимому, тут кроется некий психологический закон.

Ну, как же не любить нам дурака?

Ведь на него мы смотрим свысока!..

Так просто объясняется порою

Любовь к литературному герою…

(не скроем: 1989)

А может быть, не «гак просто». Возможно, корни глубже. Может быть, сами того не сознавая, мы испытываем недоверие к разуму, к человеческой мудрости, к тем «многим помыслам», о которых говорится в Книге Книг. «Только это я нашел, что Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы» (Экклезиаст).

Ведь исторические результаты этих «многих помыслов» таковы, что едва ли не подтверждают выводы одного наблюдателя. Именно того, кто нашел, что ко всей истории рода людского применима народная поговорка: «Умная у тебя голова, да дураку досталась!»

А если совсем всерьез: мне почему-то кажется, что именно эту детскую черту – наивность – имел в виду Спаситель, сказав: «…истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Евангелие от Матфея).

 

* * *

Работая над книгой о Пухе, я не придумывал новых похождений – наоборот, в первых изданиях даже уменьшил число тех, которые в книжке были… (К счастью, впоследствии я от этого отказался и вернул все потери на место. Расскажу эту историю потом.)

Мой вклад в книгу был иного рода. Он был, так сказать, не на «макро», а на «микроуровне». Мне кажется, что, когда речь идет о подлинном искусстве, это самый подходящий уровень.

Вот один простой пример моего «вмешательства»: у Милна Пуховы песенки – все! – называются «Шум». Но можно ли представить себе книгу о Пухе без Шумелок, Кричалок, Вопилок, Сопелок и даже Пыхтелок?

Думаю, не надо объяснять, что подобное вмешательство во всех случаях было вызвано стремлением максимально выявить авторский замысел, максимально используя возможности, которые предоставляет писателю русский язык.

А с давних пор известно, что в искусстве зачастую максимальный эффект дается именно минимальным.

В те далекие времена, когда еще существовали понятия «вкус» и «мастерство» (вместо «новаторства», «самовыражения» и т. д. и т. п.), когда художники не забыли еще латинское изречение «cacatum non est pictum» («нагажено не есть нарисовано»), существовал и такой анекдот.