Постмодернизм мертв, а я еще нет

Для общей забавы сформулирую нечто, что знает всякий и без меня. Постмодернизм умер. Умер он лет двадцать назад, но вот остыл он по-настоящему совсем недавно. Нам подарена судьбой уникальная возможность наблюдать разложение этого урода с «ироничным запахом». В нашей стране смерть постмодернизма должен констатировать кто-то по-настоящему авторитетный, например Пелевин. (Заранее договоримся об отказе от некоторых условностей и будем в данной статье без лишних размышлений считать его главным и единственным последовательным постмодернистом в русской литературе.) Итак, наш основной «смотрящий по базару» уже несколько раз бросал это надменное: «постмодернизм умер», но вместо справки о смерти Доктор Пе каждый раз подсовывал нам рецепт, содержание которого все витамины, травы и медитация. Между тем «iPhuck 10″ — это уже не рецепт и не справка о смерти — это квитанция на гроб с эмблемой ритуального агентства.

Постмодернизм умер, ибо в этом мире тленно все. Не будем в сотый раз определять свойства постмодернизма, договоримся только (условно), что постмодернизм — это ироничное переосмысление фундаментального. (В данной статье автор не стремится к изяществу дефиниций.) Мало того, что постмодернизм — это переосмысление уже осмысленного, то есть готового, так еще и ироничное переосмысление. Это важно понять, потому что для «переосмысления» и «иронии» есть две самостоятельные причины.

Причина для переосмысления — это сложность модерна как такового, за который хватается постмодернист. Модерн родил такие сложные смыслы, что освоить их с наскоку не удалось. Пришлось превратить эти смыслы в конструктор, из которого можно собирать что угодно. Однако если разобрать танк, а потом собрать из его частей нечто новое, то (при условии, что детали не будут повреждены) это новое все равно будет выглядеть угрожающе, и еще оно будет очень тяжелым. Польза от сборки/разборки с завязанными/не завязанными глазами танка на время/не на время в том, что разборщик предельно исследует детали, крепежи и пружины танка, но это еще не все! По-настоящему главное в этом процессе то, что конструктор задумывается вдруг над вечными военными вопросами: «Куда может поехать танк, сколько жизней может отнять танк в одном бою, за сколько танк можно продать на черном рынке, кто придумал танк: человек, или демон, или бог?»

Причина иронии постмодерна в другом. Ирония с коммерческой точки зрения наиболее привлекательна. Мир начала XXI века обуржуазился до неприличия, а потому всякий из нас должен в первую очередь провести идентификацию по степени относимости либо к сегменту товаров, либо к сегменту потребителей. «У вас товар, у нас купец», а совсем не «ты морячка — я моряк», понимаете? Ирония постмодерна стала способом развлечения масс, причем под массами следует понимать вообще всех, потому что постмодерн — явление интернациональное и внеклассовое, хотя, конечно, буржуазное. (Данный парадокс автор не берется объяснить. На ум приходит лишь похабное словоблудие вроде: «потребительская функция потребителя» или «товарный обмен между товарами». Тут следует применить наивысшую степень диалектического мышления, которое у автора на требуемом уровне еще не развито.)

Но вернемся к тому, что ирония как необходимое свойство постмодернизма является одновременно главным свойством постмодернизма как товара. Говоря совсем просто — без иронии постмодернизм утрачивает свое важное товарное свойство и перестает быть постмодернизмом. «Не смешно» — это приговор для постмодернизма. Вот «iPhuck 10″ — это не смешно, другое дело, что Пелевин сделал это, скорее всего, осознанно.

Теперь перевернем все с ног на голову. Возьмем и допустим, что переосмысление и ирония — это не причина для возникновения постмодерна, а его основные приемы. Тогда, чтобы стать постмодернистом, достаточно взять некий желательно наиболее архаический смысл и иронично его переосмыслить — перепеть, так сказать, на свой манер. (Иногда можно использовать и наиболее привлекательную форму, а не содержащийся в ней смысл, если, конечно, форма своим великолепием подменяет содержание. В постмодерне и такой ход допустим, потому что, как мы знаем, в нем допустимо все.)

Современная массовая культура сделала именно это. Взяв на вооружение два описанных приема, она уничтожила постмодерн изнутри. Кто-то, кто ненавидит Пелевина, возразит: «А разве Пелевин — это не часть массовой культуры?» Часть, но ее самая сложная и умная часть, и это важно.

Вот вдумайтесь, что происходит: Пелевин берет нечто сложное и переосмысляет это в ироничном ключе. Получается «умно» и «смешно». Читатель радуется и уважает себя за то, что понимает, в чем соль.