«Поэты-кавалеры» в традиции английского стиха и русского перевода

Английские «поэты-кавалеры» XVII века готовятся предстать в новых русских переводах, и с небывалой ранее полнотой¹.

Что вообще знает русский читатель о «кавалерах» и об английской поэзии XVII века? Вопрос, тем более имеющий смысл, что английская поэзия именно этого столетия составила одно из самых важных приобретений для опыта современной русской поэзии. Однако те поэты, чьими именами английский XVII век заявлен сегодня в сознании русской культуры, к «кавалерам» не относятся. Так что возникает вопрос о том, в каком отношении к основным именам, к классикам эпохи, существует поэзия «кавалеров».

Век открывается шекспировским «Гамлетом», но его создатель, умерший в 1616 году, согласно литературной периодизации, приписан к предшествующей эпохе – Возрождению, на смену которой и пришел XVII век.

Классицизм, барокко, маньеризм… Таковы ступени, или ячейки периодизации, в которые английская литература втискивается особенно трудно. Если здесь и существовал классицизм, то он никогда не был таким правильным и таким всеобщим, как во Франции. Если здесь и было барокко, то никогда – столь же цветущим и безусловным, как в Испании. А маньеризм? К нему пытаются приписать Джона Донна, но, опровергая литературоведческие выкладки, если он и сопрягается в сознании читателей с каким бы то ни было классифицирующим определением, то со старым, давно осужденным за его якобы невнятность и неточность, – «метафизическая поэзия». Она-то и явилась важным открытием для русского поэтического опыта в последней четверти XX века.

Современникам Донна и его ближайшим потомкам, «поэтам-кавалерам», это определение не было известно, хотя Донна они прекрасно знали и ставили чрезвычайно высоко. Он для них был образцом поэтического совершенства. Таким в своей эпитафии и изобразил его один из самых блистательных «поэтов-кавалеров» – Томас Кэрью:

Нет над тобой иного старшинства,

Как время и язык, – и эти два

Титана столь сильны, что редкий воин,

Как ты, перчатку бросить им достоин.

Но мысль твоя, отточенно-крепка,

Стремится прочь из клетки языка,

И тесноват корсет английской речи

Фантазии твоей широкоплечей.

Это один из новых переводов, выполненных Мариной Бородицкой (цитаты в ее переводах в дальнейшем приводятся без указания имени переводчика).

Если, согласно Кэрью, мысль Донна стремилась «прочь из клетки языка», то сам Донн устремился прочь из «клетки» поэзии, приняв сан и заняв себя более высокими помыслами, которым в его творчестве соответствовала не поэзия (даже посвященная им благочестивым размышлениям), а проповедь и богословские сочинения.

Если Донна из поэзии увлекла вера, то его младшего современника, Джона Милтона, от поэзии на полтора десятка лет отвлекла государственная деятельность во времена, известные как английская революция (1640 – 1660). «Поэты-кавалеры», те, кому удалось дожить до этих бурных лет (подобно Милтону), часто также отходят от поэзии, но, в отличие от Милтона, не для того, чтобы посвятить себя защите победившего народа, исполненного пуританского благочестия и революционной суровости. «Кавалеры» принадлежат не лагерю победителей, а лагерю побежденных – они роялисты и – по определению (cavaliers) – приверженцы не партии «страны», а «партии двора», дома Стюартов.

Впрочем, в их поэзии не так легко обнаружить партийные симпатии. Не о том они писали и не для того, чтобы взглядом в упор отобразить перипетии религиозных разногласий и гражданской смуты. Желающему соотнести их искусство с действительностью придется заглянуть в комментарий, чтобы узнать, зачем Роберт Геррик вернулся в Лондон (как роялист, он был лишен своего прихода в Девоншире) или за какую такую провинность Ричард Лавлейс (еще один сторонник Стюартов) очутился в тюрьме, откуда он шлет стихи все той же Лукасте, к которой обращался, отправляясь на неведомую войну. Эти биографические и исторические поводы чаще остаются в названиях стихотворений, текст которых пишется по касательной к истории. Цель поэзии «кавалеров» – поэзия или погоня за счастливым мгновением (carpe diem). Их мораль – эпикурейская. Их поэтическая философия – пасторальная, предлагающая себя в качестве мирной антитезы смутным и жестоким временам и, таким образом, обращенная к ним в качестве ненавязчивого, но горького упрека.

В глазах «кавалеров» поэзия – это достойная цель и важное дело. Ведь именно так полагал высший для них авторитет в делах поэзии – Бен Джонсон. Вот еще одно классическое имя! Хотя сам он, безусловно, к «кавалерам» не принадлежал, но нередко в поэтических антологиях его объединяют с ними, и справедливо, поскольку поэтически они – его продолжатели. А кое-кто и непосредственно из его «племени» (tribe), как окрестили ближний круг, собиравшийся в лондонских тавернах вокруг неистового Бена.

Неистовым он был по темпераменту и застольному поведению, но в поэзии придерживался дисциплины и хорошего вкуса. Своего друга Шекспира он не раз упрекал за то, что тот писал, ничего не поправляя в написанном, а ведь у него, говорил Бен, следовало бы поправить тысячи строк. В стихотворении памяти великого друга Бен не забыл помянуть, что тот «плохо знал латынь и еще хуже греческий» (помянул не в качестве упрека, а как лишнее доказательство шекспировского превосходства над всеми). Сам же он был величайшим эрудитом и назвал собрание своих сочинений The Works, то есть «Труды», – в подражание древним (opera), спровоцировав тем самым немало шуток и эпиграмм, но и положив начало традиции литературного профессионализма и уважения к труду писателя.

Бен (эту фамильярную форму обращения установил он сам, как бы уравновешивая важность «Трудов» самоиронией: ставя над ними сокращенную форму своего имени – Бенджамин) был не только знатоком, но и признанным мастером во всех жанрах. В драме он запомнился как блистательный комедиограф и теоретик новой комедии; его трагедии не были поняты и приняты зрителем именно по причине их «учености». А в поэзии освоил для английского языка многие жанры, прославленные в античности. Ближайшими последователями Бена Джонсона были в первую очередь востребованы те из них, что легко вписывались в жизненный быт и придавали ему поэтическую окраску, – послания, песни, эпиграммы…

Непревзойденным по легкости и эпиграмматической запоминаемости стиха был самый верный из «племени Бена» – Роберт Геррик. Он открывает новую русскую антологию. Открывает по праву, хотя «кавалером» (то есть поэтом, чья жизнь протекает при дворе) и он не был, а был приходским священником. И все-таки он один из них – и по жизненному обиходу, и по поэтическому стилю. Хотя во всем наиболее умеренный – и в погоне за земными удовольствиями, и в погоне за поэтическими красотами или стилистическими неожиданностями. Геррик – старший по возрасту и едва ли не всех переживший. Он родился, когда Шекспир делал первые шаги на драматическом поприще; он умер в один год с Милтоном (1674).

Собрание своих стихов, любовных и благочестивых, – «Геспериды» – Геррик выпустил в свет в 1648 году, когда, лишенный прихода, обрел в Лондоне поэтический досуг. О чем же пишет английский поэт в разгар революционных событий, за год до казни монарха – Карла I, – потрясшей всю Европу? Открывает сборник стихотворение, излагающее темы стихов (The Argument of his Book) – «О чем эта книга»:

Пою ручьи, леса, луга и нивы,

Цветы и травы, птичьи переливы,

И августовский воз, и майский шест,

Поминки, свадьбы, женихов, невест.

Пишу о юности, любви и страсти,

Ее безгрешной и бесстыдной сласти,

О ливнях, реках, росах на заре,

Бальзамах, благовоньях, янтаре.

Пою времен лихие карусели,

Пишу о том, как розы покраснели,

Описываю двор царицы фей,

И ведьм, и преисполню, и чертей…

Но труд свой небесам я посвящаю,

Куда и сам переселиться чаю.

Так звучит новый русский перевод – Марины Бородицкой. А существовал ли старый, и если да, то чем он отличен от нового? Ответ на этот вопрос не получится кратким.

Всей европейской поэзии XVII века не очень повезло в восприятии русской культуры, которое когда-то одной фразой сформулировал Илья Ильф: «В 1616 году умерли Шекспир и Сервантес, но никто не родился».

Можно было бы сделать лишь географическую поправку: «…никто не родился за пределами Франции». Потому что Расин, Корнель, Мольер, Лафонтен, безусловно, родились, то есть вошли в культурную память. А вот «родился» ли кто-либо, скажем, в Англии? Со всей определенностью – там родился Милтон, которого в России узнали и перевели еще в середине XVIII века. Всем остальным пришлось долго ждать своего признания. Первый звонок прозвучал в 1976 году, когда свет увидела антология «Европейская поэзия XVII века» в серии «Библиотека всемирной литературы». Там был и английский раздел (составитель В. Муравьев) с переводами из разных поэтов, но обратил на себя внимание – Джон Донн. По сути, это было первое с ним знакомство, с которого началось увлечение «метафизиками». Его закрепила составленная А. Горбуновым антология «Английская лирика первой половины XVII века» (1989). М. Бородицкая участвовала в этом сборнике, но достаточно ограниченно (Давенант и Лавлейс, частично – Кэрью и Саклинг).

И в той, и в другой антологии Англия была представлена не только метафизиками, но именно они заслонили остальных; запомнились, поскольку пришлись ко времени. Будем надеяться, что теперь настало время «кавалеров» – с их умением вписать поэзию в быт. А допущен ли быт в поэзию? Можно предположить (зная о строгостях поэтических предписаний в XVII столетии), что поэзия научилась избирательности, удаляя из поля своего зрения все прозаическое, пошлое, грубое, то есть «непоэтическое». Она, действительно, овладела этим искусством, но не сразу. Не сразу сказались ограничения, проявились условности. Вначале поэзия вполне с доверием отнеслась к непосредственно ее окружающей реальности и к своим силам если не преобразовать действительность, то представить ее в собственном – преобразующем – свете.

Широкий охват поэтических тем демонстрирует и процитированное стихотворение Геррика. В антологии 1989 года оно было напечатано в другом переводе – А. Сендыка. Так что есть повод сравнить, чтобы увидеть, в каком направлении теперь сделан шаг.

У Сендыка стихотворение называлось «Тема книги». Начнем с простой (и намеренно упрощающей) операции – проверим гармонию даже не алгеброй, а арифметикой. Поэт перечисляет, о чем он поет, и стремится вместить в стих как можно больше объектов. Чем разнообразнее населен, обставлен мир его поэзии, тем она богаче. В первых четырех строках оригинала число воспеваемых объектов 15; в переводе Сендыка – 9; у Бородицкой – 13, а если учесть, что изъятые из перечисления названия месяцев присутствуют в качестве эпитетов, то те же, что в оригинале, – 15.

Известно, что в среднем английское слово короче русского, так что за англичанином здесь трудно угнаться. Если Сендыку это не вполне удается, то не только потому, что наши слова длиннее, а потому, что он отступает от прямого называния самих предметов и явлений, начинает их описательно характеризовать, метонимически подменять. В оригинале Геррик поет ручьи, цвет (деревьев), птиц, беседки, апрель, май, июнь, июльские цветы…

Обоим переводчикам не понравились «птицы», просто – «птицы», как было у Геррика. У Сендыка – «гомон птичьих стай», у Бородицкой – «птичьи переливы». Казалось бы, ничего страшного: произведен крошечный, почти неуловимый, но в действительности очень значимый стилистический сдвиг, уводящий от Геррика, если не сказать – опровергающий его. Может быть, потому это стихотворение стало хрестоматийным в Англии, запомнилось, что оно представляет собой и «аргумент» (то есть – изложение содержания) всей книги, и манифест определенного поэтического мышления, которое спустя несколько десятилетий окажется невозможным, неуместным со своим прямым называнием предметов. Птицы и рыбы будут изгнаны из поэзии, подменены «птичьим племенем» и «плавниковым» или «чешуйчатым стадом»; именно так – scaly herd – в одном из известных стихотворений Томаса Кэрью, обращенном к усадьбе Саксем (ToSaxharri), принадлежащей другу-покровителю. Описания усадеб вошли в моду после того, как Бен Джонсон воспел Пенхерст, и скоро развились в жанр топографической поэмы, образцом для которого станет «Холм Купера»(Cooper’s Hill) сэра Джона Денема (1642).

Топографическая поэзия отразила, отчасти предварила развившийся в XVIII столетии вкус к наблюдению и описанию. Но описание в ней осуществлялось под строгим стилистическим присмотром, который был следствием восприятия природы ни в коем случае не дикой, не естественной, а – облагороженной присутствием человека, его деятельностью. Природа в своей готовности сотрудничать и подчиняться

порой являла себя комически: вольному плаванию в реке «чешуйчатое стадо», оказывается, предпочитало пребывание на столе у хлебосольного владельца Саксема.

В настоящем сборнике этих больших стихотворений (или небольших поэм) нет, но представлены их авторы и их поэтические единомышленники: кроме Кэрью и Денема, тот, кого считают родоначальником стиля, – Эдмунд Уоллер. Этот стиль почти на столетие победит в английской поэзии и получит название «августинского» в память о веке Августа, «золотом веке» римской поэзии, принятой за образец для подражания. В основе его – поэтическое переосмысление грубой реальности, умение выделить в предмете основную характеристику (перья у птиц, чешую у рыб). Присутствие природы в стихе должно быть опосредовано мыслью, пониманием сути изображаемого явления. Из такого убеждения и требования исходит стиль «правильной» (regular) поэзии, которую можно назвать классицистической.

Геррик опосредует иначе, скорее еще в духе Ренессанса: он мифологизирует предметы. Об этом сказано и в разбираемом нами тексте – в его оригинале. Сендык это важное авторское признание пропустил. Там, где речь идет о цветах, у него говорится: «Пою поток быстротекущих дней; / И алость роз, и белизну лилей…» У Геррика иначе: «Я пою о том, как розы впервые стали алыми, а лилии – белыми…» У Бородицкой: «Пишу о том, как розы покраснели…»

Здесь важно слово «впервые», бросающее на все мифологический отсвет: поэт воспевает не сами предметы, но их биографию, происхождение их свойств. Геррик очень точен в отношении того, о чем он поет, он, практически ничего не придумывая, перечисляет темы своих стихотворений.

1. Настоящая статья написана на основе предисловия, предваряющего антологию «Английские поэты-кавалеры XVII века» в переводах Марины Бородицкой. Сборник подготовлен к изданию в серии «Библиотека зарубежного поэта» (СПб.: Наука).^[↩]