Поэтика литовского рассказа

Альбертас Залаторюс, Развитие и поэтика литовского рассказа, АН Литовской ССР. Институт литовского языка и литературы, «Вага», Вильнюс, 1971, 364 стр. (налитовском типе).

Молодому литовскому литературоведу Альбертасу Залаторюсу, взявшемуся исследовать развитие литовского рассказа от истоков жанра в середине XIX века до окончания первой мировой войны, пришлось столкнуться с теми препятствиями методологического характера, которые сегодня подстерегают каждого литовского литературоведа, как только он пытается отойти от историографии в направлении теоретических исследований. После выхода в свет академической «Истории литовской литературы» эти трудности стали очевидными, и автор книги «Развитие и поэтика литовского рассказа» ясно осознает, что «Целиком хронологическое исследование неизбежно новело бы к повторению известных фактов, не позволяло бы свободно оперировать материалом, систематизировать его; чисто же теоретический подход игнорировал бы общественные условия, с которыми тогдашняя литовская литература была тесно связана». Основной методологической задачей автора, таким образом, стало объединение исторического и теоретического принципов исследования.

Надо сказать, что А. Залаторюсу с методологической точки зрения удалось в своей работе подойти к цели значительно ближе, чем другим исследователям литовской прозы (ср.: Я. Жекайте, Литовский роман. Развитие жанра до 1940 года, Вильнюс, «Вага», 1970). Автор не вернулся к испытанным приемам анализа, а попытался идти новыми путями. Неоднократно опираясь на положения, уже сложившиеся в науке, он не только рассматривает литовский рассказ в свете современных теорий прозы, но и предлагает свою интересную программу исследования ее основных теоретических проблем (генезис жанра, его созревание, кристаллизация типов, формирование разных стилистических направлений и др.). Методологически интересен и ход мысли автора, мастерски переходящего от общих тезисов к тонкому эстетическому анализу отдельных произведений и обратно – к проверенным, дополненным обобщениям. Так что скорее не богатый исторический материал, а методологические поиски в первую очередь привлекают внимание в книге А. Залаторюса.

К поискам же вел, разумеется, сам материал. Ведь «до первой мировой войны в области литовской малой прозы работало более 30 писателей; почти половина из них навсегда вошла в историю рассказа. Хотя некоторые авторы были не очень продуктивны, все же за это время было создано около трех-четырех сотен произведений малой прозы». Как ориентироваться во всем этом «море произведений»? По каким признакам определять родовые, жанровые, структурные их особенности? Если для читателя, в конце концов, не столь важно, какому жанру принадлежит произведение, то для литературоведа первостепенное значение имеют научные принципы жанрового «диагноза», с помощью которых не только приходится отделять рассказ от портретной характеристики, фрагментарных бытовых или этнографических картинок, эссе и т. п., но и какому-либо одному рассказу среди многих отдать «пальмовую ветвь» структурного или стилистического совершенства. Хотя А. Залаторюс весьма скептически относится к генологии (теории жанров), «чрезвычайно неустоявшейся, горячо обсуждаемой и сильно скомпрометированной области», все же он не отрицает целесообразности жанровых дефиниций, хотя и отказывается от нормативных попыток найти какой-либо один существенный признак жанра и на его основе дать строгое определение: «Жанры существуют и ныне, только разделяющие их границы стали не столь четки… Один жанр от других отделяет не для него одного характерная, нигде не встречающаяся черта, а такое соединение особенностей, которое в каждом конкретном случае несхоже с комплексом особенностей того жанра, с которым сравниваем произведение. Словом, разделение литературы на жанры должно основываться не на поисках постоянного, специфического, имманентного признака, а на определении релятивного различия». Исходя из этого положения и из понимания существующей литературной терминологии, автор выводит весьма емкое и гибкое определение жанра рассказа: «…К рассказам, по-видимому, следовало бы причислить небольшого объема прозаические произведения повествовательного типа, которые создают впечатление художественно обобщенных явлений, отличаются тематической и композиционной законченностью, основываются на едином и целенаправленном действии и переживании персонажа и отражают естественные формы и пропорции изображаемых вещей«. Определение это, как и любое другое, трудно, конечно, назвать идеальным, но оно действительно помогло исследователю убедительно дифференцировать чрезвычайно пестрый материал, выделить рассказы из потока хроникальных или биографических повествований, репортажей, сатирических набросков, поучительных бесед и т. п.

Однако здесь же возникло новое методологическое препятствие: какие конкретные рассказы могут или должны стать точками опоры для более широких теоретических выводов о закономерностях развития и поэтики рассказа в тогдашней литовской литературе? Историографический метод мог бы здесь представить факты в хронологическом порядке, дать их классификацию на основе внешних признаков (тематика, изображаемый объект, стилистическая доминанта в отношении родов литературы и т. п.). А. Залаторюс пошел по иному пути – развитие литовского рассказа за пятьдесят – шестьдесят лет он проследил не только в контексте социальных и общественных закономерностей, но и в свете ряда проблем структуры, стиля, эволюции повествовательного искусства. Короне говоря, автор воспользовался наиболее распространенным на сей день методом исследования, сосредоточивая внимание не на внешних, а на существенных внутренних чертах жанра, которые не только помогают установить жанровый «диагноз» произведения, но и позволяют определить его эстетическую ценность.

А. Залаторюс еще во вступлении предупреждает, что работы подобного типа «могут быть написаны с разных точек зрения. Поэтому избранный путь автор считает лишь одним из многих возможных, надеясь в будущем увидеть эту же тему в иной интерпретации». У читателя может сложиться впечатление, что возникает угроза субъективизации: не станут ли отдельные произведения, да и сам литературный процесс пассивными объектами произвольных интерпретаций автора; не будет ли направление развития жанра моделироваться по вкусу (эстетическому вкусу!) отдельного теоретика?

Такой метод, бесспорно, требует от нас большого доверия к таланту и эрудиции ученого, ибо здесь во многом приходится сталкиваться с новым освещением фактов. И автор наше доверие оправдывает. А. Залаторюс всесторонне аргументирует собственную интерпретацию литературных процессов и явлений, если иметь в виду, конечно, не присущую работе логическую последовательность и богатый фактический исторический материал (что элементарно присуще литературоведческому труду), а разнообразные методологические установки автора.

Во-первых, опираясь на некоторые принципы структуралистского анализа, исследователь всюду, где это оправданно и возможно, подкрепляет свои, можно сказать, наиболее рискованные интерпретации детальной стилистической «статистикой». Например, характеризуя стиль Й. Билюнаса и дополняя свои выводы о главенствующих минорных тонах обиды, сочувствия в интонациях рассказчика, автор утверждает, что Й. Билюнас «был уже человеком новой эпохи – XX века – и понимал мир иначе, нежели Жемайте или Лаздину Пеледа, принадлежавшие к позитивистам XIX века, слишком уверенным в своих суждениях и в своей идеологии. Мышление Билюнаса уже затронул релятивизм, приглушивший категоричность, строгую классификацию явлений, стерший устойчивую грань между добром и злом, породивший сомнения, нюансы». Эту общую, значительную и отчасти новую характеристику мироощущения Й. Билюнаса (все же относящуюся, видимо, к позднему периоду творчества?) автор не оставляет на правах свободной интерпретации – он тут же подводит под нее надежный синтаксический анализ, сравнивая с этой точки зрения Й. Билюнаса и Жемайте: «Скажем, в «Снохе» Жемайте (имеется в виду авторская речь) подлежащим начинается около 45 процентов предложений, к которым еще можно присоединить 9 процентов предложений, где сразу же перед подлежащим стоит определение-эпитет. В «Ионюкасе» Билюнаса (также в авторской речи) подлежащим начинаются лишь 19 процентов предложений. Но зато 30 процентов предложений начинаются союзами и, а, но (между тем в «Снохе» лишь одно-другое предложение начато этими союзами)». По мнению А. Залаторюса, это «различия не формального характера: они порождены различным мышлением и по-разному воздействуют на читателя. В творчестве Жемайте на первом плане материальная сторона действительности; читая произведения Билюнаса, мы познаем мир не только посредством ощущений, но одновременно чувствуем, что перед нами трансформированные картины жизни, словно специально подготовленные для человеческого восприятия». Подобных, с математической точностью сделанных замечаний стилистического или лингвистического характера немало в анализах индивидуальных стилей Жемайте, Шатрим Раганы, А. Венуолиса, И. Шейнюса, и они (хотя иногда несколько экспериментальны и педантичны) заметно обогащают наше представление о творчестве классиков литовского рассказа. Во-вторых, автор сознательно и часто уделяет особое внимание отношениям рассказчика и читателя, впечатлениям читателя, полученным от произведения, что в значительной мере увеличивает «общезначимость» его теоретических разысканий. Словно защищая «право на интерпретацию» и вместе с тем стремясь раскрыть существенные черты индивидуального стиля Й. Билюнаса, автор ставит ряд «лабораторных» вопросов: «Кто, для кого и зачем рассказывает? Как рассказчик относится к собственным воспоминаниям? Какую дистанцию держит он между собой и читателем? Как смотрит на читателя и на себя самого во время повествования?» Эти вопросы явно не претендуют на научную объективность в анализе формы, но А. Залаторюс и сам предупреждает нас, что «ответы на эти вопросы не ограждены от субъективности, как не защищены от нее методы нормативного или психологического исследования стилей. Но читатель может и имеет право говорить об отношениях его самого и автора, даже не зная биографии писателя и не углубляясь в замысел последнего. Перед глазами читателя сам собой возникает образ автора-повествователя». Пользуясь этим читательским правом, и сам исследователь часто в анализе и выводах опирается на личные впечатления, во многом ярко обогащая традиционные характеристики литовских писателей, хотя его выводы о роли отдельных писателей в литературном процессе или об эстетической ценности отдельных произведений подчас бывают весьма категоричны.

Как видим, чтобы идти самостоятельным путем, автору приходится порой рисковать, смелее доверять своей интуиции и эстетическому вкусу. И все же не этот риск и экспериментаторство определяют значение книги А. Залаторюса. Ее оригинальность заключается прежде всего в творческом подходе к принципу историзма, объективно цементирующему все выводы исследователя.

Об этом ярко свидетельствует само построение книги: кроме вступительных теоретических предпосылок и заключительных «Уроков развития жанра», находим в ней пять разделов, в каждом из которых практически применены вышеназванные методологические принципы анализа («Рассказ в общем литературном процессе», «Эволюция повествовательного искусства и литовский рассказ», «От дидактической схемы к современной концепции человека», «Типы и структурные элементы рассказа», «Индивидуальные стили в рамках одного жанра»). Читая книгу А. Залаторюса, убеждаешься, что в этой работе теоретического профиля надежно сохраняется принцип историзма. В одних случаях он проявляется в «традиционных» формах: в первом разделе, например, автор напоминает условия общественной и литературной жизни, предопределившие столь позднее появление и столь медленное формирование литовского рассказа, выделяет важнейшие этапы его развития и т. п. Использован принцип историзма и в разделе «От дидактической схемы к современной концепции человека», где рассмотрена историческая смена проблематики и концепции человека в тогдашнем литовском рассказе (иногда, правда, автор делает это в отрыве от развития художественных форм).

Но особенно интересны и методологически ценны те разделы книги, где содержание и художественная форма исследуются в своем единстве. Тонко раскрывая в разделе «Эволюция повествовательного искусства…» взаимозависимость постоянно обогащаемой повествовательной техники и художественной идеи, А. Залаторюс выделяет разные этапы эволюции повествования – этапы господства фабулы, фамильярного разговора, драматизированного описания, изощренных деталей и подтекста – и тут же доказывает, что они были не просто этапами формального усовершенствования повествовательной техники. В них проявлялось художественное освоение мира в разные эпохи, диалектически связанное, разумеется, и с идеологическим, философским его познанием. Методология, избранная автором, позволяет ему сделать ряд новых в литовском литературоведении выводов о тех или иных литературных процессах и явлениях. Справедливо утверждая, например, что в ранних дидактических рассказах именно «традиционные модели персонажей заставляла автора оканчивать произведение дидактическим тезисом, а не наоборот – не априорный тезис вел к схематизации персонажа», исследователь очень оригинально доказывает, что литовские дидактические рассказы куда сильнее связаны с фольклором и древней новеллистикой, нежели с традициями мировой дидактической прозы эпохи Просвещения. В смысле новаторских выводов не менее ценен и раздел об индивидуальных стилях писателей, работавших тогда в жанре рассказа, – здесь будущие исследователи темы смогут найти интереснейшие выводы и мысли, подчас бесспорные, подчас требующие дальнейшей разработки, а иногда – критического пересмотра…

Умаляет ли замечание о «критическом пересмотре» значение работы, проделанной А. Залаторюсом? Никоим образом. На сегодняшнем этапе развития литовского литературоведения, пытающегося органично объединять испытанные и малоосвоенные теоретические методы исследования, да и при общем состоянии современной теоретической мысли, которая все еще больше задает вопросов, нем дает ответов, индивидуальная интерпретация сложных литературных процессов чрезвычайно важна. Знакомясь с книгой А. Залаторюса, убеждаешься, что создан труд не только познавательно обогащающий, но и стимулирующий методологические поиски литовского литературоведения.

г.Вильнюс