Поэт или пророк?

«Лотреамон. Песни Мальдорора. Стихотворения. Лотреамон после Лотреамона». Составление, общая редакция и вступительная статья Г. К. Косикова, М., «Ad Marginem», 1998, 627 с.

Не только непознанный, но и неузнанный – безвестный при недолгой своей жизни Изидор Дюкасс – граф Лотреамон сделался впоследствии фигурой в определенных кругах едва ли не культовой. «Песни Мальдорора», а также, хоть и в меньшей степени, «Стихотворения» обросли с ходом лет плотным слоем различных комментариев и интерпретаций, которые и сами по себе выразительно свидетельствуют о динамике интеллектуальной жизни XX столетия.

С этой точки зрения вполне разумной представляется композиция книги. Центральное положение занимают художественные тексты. Так оно и должно быть, тем более что «Стихотворения» по-русски мы читаем впервые.

Но окружены эти тексты с обеих сторон сочинениями критическими. У входа – обширное предисловие Г. Косикова (он же – составитель сборника), на выходе – еще более обширный раздел: «Лотреамон после Лотреамона». Вот отсюда-то и падает свет на приключения, а порой и судороги современной мысли и сознания. Г. Косикову можно посочувствовать: из великого множества научных и критических работ надо было прицельно выбрать наиболее представительные. Наверное, кому-то будет кого-то не хватать: о Лотреамоне писали не только соотечественники, монопольно господствующие в сборнике, но и Рубен Дарио, и Роман Гомес де ла Серна, и Генри Миллер, и Тициан Табидзе. Не сомневаюсь, что люди, занимающиеся, в отличие от автора этого отклика, проблемой специально, назовут иные имена и, может быгь, посетуют, что оборвана лотреамониана серединой 70-х годов, так, словно за последнюю четверть века о поэте забыли. Не забыли. Пишут. Печатают. Но, во-первых, необъятного не обнимешь, том и без того получился пухлый – более 20 листов, по нынешним издательским меркам – много. Главное же, по скромному моему мнению, составителю удалось то, ради чего, собственно, и затевалось издание: изобразить, в наиболее веских ее чертах, динамику развития «Лотреамона после Лотреамона».

«Талантливейший безумец» – других слов о Лотреамоне не нашел знаменитый романист рубежа веков Йорис Карл Гюисманс, вначале примерный ученик Золя, а впоследствии визионер и мистик.

Бесхитростную эту реплику Леон Блуа, критик и памфлетист, начинавший писать по существу одновременно с Лотреамоном, развернул в целое эссе, смысл которого сосредоточен в самом названии «Прометей из желтого дома». Далее, собственно, идут либо уточнения типа «гениальный безумец», либо метафоры – «чудесная книга, похожая на дворец падишаха, развороченный гадливым скопищем крокодилов и гиппопотамов» (с. 392). И лишь в одном месте автор несколько отклоняется от очевидности заголовка. Вот оно:

«Что же до опасной заразительности этой книги, скажу одно – я в нее не верю. Это произведение принадлежит перу душевнобольного, самого жалкого, самого несчастного из душевнобольных, и наиболее действенным противоядием здесь может быть лишь внушаемое им смешанное чувство безмерного сострадания и несказанного ужаса. Как говорил Карлейль, «отчаяние способно зайти так далеко, что, замыкая круг, оно становится своеобразной надеждой – пылкой и плодоносной»» (с. 388).

По-видимому, это не самый яркий, но зато самый красноречивый фрагмент статьи, ибо выдает не столько даже мысль, сколько состояние души читателя, не смущенного картинами зла, по сравнению с которыми сам Бодлер покажется невинным оранжерейщиком, а Ницше – достаточно сдержанным скептиком.

Первый, условно говоря, круг чтения Лотреамона замыкает Реми де Гурмон, видный мыслитель-символист, чьи идеи дошли до нас по большей части не в непосредственной, но скорее растворенной форме – через критическую эссеистику Паунда и главным образом Элиота. Реми де Гурмон тоже считает Лотреамона безумным гением и тоже задается вопросом: а вдруг это «ироник в высшем смысле», вдруг он, «с ранних лет проникшись презрением к людям, намеренно разыгрывает сумасшествие, более мудрое и прекрасное в своей несуразности, чем заурядная рассудительность» (с. 413)?

Несомненно, авторы этих отзывов – люди яркие и независимые в суждениях. Однако же есть в них и нечто неустранимо-надличное. Стоит обратить внимание на даты: 1885 год, 1890-й, 1896-й. Словом – конец века. Время, уже утратившее красивые иллюзии, возникшие на заре гуманистической эпохи, и потому больное время, но еще не готовое согласиться с объявленной гибелью всех богов, по-прежнему упорно верящее в разумный порядок жизни. Эту неготовность и эту веру нетрудно, в общем, обнаружить не только по краям литературного поля, в достаточно проходных репликах или отзывах, но и в центре: у Генри Джеймса, у Оскара Уайльда, у Гамсуна и Конрада, не говоря уж о Честертоне. Именно духом этого времени и определяются парадоксальные, разумеется, попытки разглядеть в жутких сценах «Мальдорора» изнанку красоты и даже нечто похожее на моральную проповедь.

Реми де Гурмону, впрочем, в этом круге уже тесновато. «Значение «Песней Мальдорора», которое мне хотелось бы подчеркнуть, заключается в новизне и оригинальности образов и сравнений, в их обилии, их логической стройности» (с. 410), – пишет автор, явно намекая на то, что стихия самозарождающегося и самодостаточного текста важнее духовной и общественной стихии, которая в нем, возможно, отразилась. Грамматические связи важнее связей смысловых. Техника обработки материала важнее самого материала. Геометрия важнее физики и уж тем белее метафизики.