По страницам литературоведческих и литературно-критических изданий

НЕВЕЛЬСКИЙ СБОРНИК. Статьи, письма, воспоминания. Вып. 3″К столетию М. В. Юдиной. По материалам Четвертых Невельских Бахтинских чтений (1 – 4 июля 1997 г.)», СПб., 1998.

Сборник открывают публикуемые А. М. Кузнецовым воспоминания М: В. Юдиной о Л. П. Карсавине и о. Павле Флоренском. «Мария Вениаминовна Юдина относила себя к типу «созерцательных музыкантов», и этой созерцательности, углубленности («результатом» чего была синтетичность ее искусства, символизм музыкального высказывания) она училась у своих духовных наставников. Среди мыслителей нашей эпохи, оказавших влияние на великую пианистку, мы привычно называем два имени: П. А. Флоренский. Л. П. Карсавин. В биографическом плане ее связь с ними хорошо известна, – пишет А. Кузнецов. – Но вот парадокс: общаясь с этими людьми долгие годы (с Карсавиным, впрочем, эпизодически), она почти не оставила о них письменных воспоминаний. Отчего? Ответ (в разных рукописях, но везде почти одними и теми же словами) даёт сама Мария Вениаминовна: «была недостойна» писать о них – ответ почти обескураживающий для человека такого масштаба».

О Льве Платоновиче Карсавине

«О Льве Платоновиче Карсавине я писать не могу, я не историк. Я могу много о нем рассказывать, но лучше скажут те другие, если они живы и действенны.

Но после университетских петроградских лет, после его высылки за границу (вернее, – изгнания), – через 26 лет я пришла к нему, нет, – примчалась! – в августе 1948 года в Вильнюсе, где он тогда жил – тоже в Университете, был любимым и почитаемым профессором и директором Музея изобразительных искусств; там, в музее, висел его портрет… с общеизвестным и поразительным его сходством с Владимиром Соловьевым.

Как было литовскому народу не чтить его!! Он изучил литовский язык и читал свои исторические курсы по-литовски!

А я давала тогда концерты в Вильнюсе и Каунасе; Лев Платонович посетил мой концерт. У себя дома он несколько рассказал мне о своей жизни на чужбине, о своей семье; «средняя» дочь (их всего три!) замужем – счастлива – в Париже. Это и есть супруга Петра Петровича Сувчинского – друга Пастернака, Стравинского – и теперь много лет – и моего; моего Вергилия по современной музыке.

Вскоре тогда Лев Платонович прибыл в Москву по делам Музея; когда рано утром в воскресенье он постучал в мою дверь и сказал: «Карсавин», – мне показалось, что все это во сне или в невероятно счастливой легенде. Но то была счастливая реальность; к счастью, у меня дома почему-то был сладкий пирог! Мы сразу предались за чаем оживленной беседе – обо всех и обо всем.

Через день-другой – я устроила в честь него небольшую, но торжественную встречу с некоторыми образованными и превосходными людьми, ему – Льву Платоновичу – подарили книги, произносили тосты в его честь… Он был доволен, весел, удовлетворен… Я не провожала, увы, его (на вокзал или на аэродром – не помню), когда он отбыл в Ленинград, в свой родной город! – казалось – вот-вот – мы снова увидимся – в Москве, Вильнюсе, Ленинграде, настанут радостные, ясные дни…

Все мы знаем, что настали дни иные…

Вскоре Лев Платонович был арестован (в 1949 г.) и погиб – смертью мученика… Здесь человеческие слова должны умолкнуть…

Но все-таки – каждая деталь в жизни и кончине такой личности, как Лев Платонович Карсавин, – драгоценна… Кто слыхал лекции Карсавина, занимался в его семинариях, беседовал с ним, – тот навеки с ним связан. В нем был силен дух сомнения, дух сарказма, дух «совопросника века сего», но что было за всем этим сложным, угловатым, как бы «еретическим»?..

Искание Правды… И —

«Блаженны алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся».

Павел Александрович Флоренский

«Вероятно, я недостойна писать об отце Павле, но необходимо свидетельствовать о том, до какой мощи гениальности, до какой широты Всеобъемлющей Мудрости, до каких высот Познания, Прозрения и Высказывания и до каких пределов беспредельного Терпения и Смирения – Богом дано дойти человеку, если человек [проп. в рукописи] смертных мук, в венце тягчайших испытаний – [способен?] излучать терпение и незлобие.

Всякое слово человеческое – ответственно, но решиться писать о подвиге безмерно-долгом, выстраданном нашим гениальнейшим современником, – вот я пока еще и не могу считать себя хоть сколько-то созревшей для фиксации его слов, мнений, тем более мученического жизненного пути… Можно (и должно) лишь благодарить Бога, что удостоился чести и счастья быть какое-то время вблизи…

Павел Александрович много слышал и слушал мою игру, одобрял ее, меня и как человека «признавал» и… жалел! Все мои «изгнания» и «опалы» ничего не стоят в сравнении с его благоволением.

Каким наслаждением было посетить с ним Античный отдел Эрмитажа или Ботанический сад; слышать его высказывания о голландской живописи; о Моцарте и Бахе; о Каролине Павловой; тот или иной фрагмент его творений; о Велимире Хлебникове; о растениях вообще; универсальность, синтезированная, всеобъемлющая, и – тишина, прозрачная, как влага в хрустальной чаше, тишина его личности в целом… Тишина эта, сопряженная с лучистым обликом его драгоценной супруги, Анны Михайловны Флоренской, рожденной Гиацинтовой, – передалась всем его детям, великолепным ученым, превосходным людям, из которых, увы, двоих уже нет в живых…»

Далее А. Кузнецов публикует письмо М. В. Юдиной К. Г. Паустовскому и мемуарный фрагмент о его похоронах. Письмо Юдиной Паустовскому, как сообщает публикатор, было вызвано выступлением писателя в защиту романа М. Дудинцева «Не хлебом единым» (1956). М. В. Юдина высоко оценила.поступок Паустовского.

«В Москве

31 января 1957 г.

Глубокоуважаемый Константин Георгиевич!

Я в долгу у Вас. – Хоть и с опозданием – до меня дошли вести о прекрасных Ваших словах и поступках осенью по известному Вам поводу – в Доме Писателей. – С тех пор я все собираюсь выразить Вам свое глубокое уважение и свою благодарность.

– Но эта осень (и зима) очень трудно у меня сложилась – и по обилию работы и по безграничным заботам о больных (и некоторых уже умерших) близких. – Я вообще не всегда могу принадлежать такназываемому «общественному долгу» из-за обилия непосредственных – человеческих обязанностей; кроме того – в моем поле зрения- 30 студентов!..

– Но я не могу не сказать Вам, как прекрасно Ваше поведение Писателя. – Спасибо Вам!

– Да хранит Вас Бог. Глубоко уважающая Вас

М. В. Юдина».

Похороны Паустовского

«О «стиле» официальных похорон все знают – каких-то два ничтожных «слова» неких «главков», затем сквозь горючие слезы едва смог что-то произнести Виктор Шкловский, что-то еще, и все «закрыли»!.. Из народа, прорвавшегося в зал, стали кричать: «Вечная Память»… Тогда и я, будучи уже на эстраде, подошла к рампе и подняла руку; все как-то примолкло, и мне удалось сказать: «Да, друзья, мы сейчас действительно осиротели, с Покойным от нас ушла совесть, да, Вечная ему Память». – Когда уходили знаменитые из «президиума», мимо меня – я стояла у рояля – прошли также Михалков и Федин. Михалков счел за лучшее не поздороваться (я с Натальей Кончаловской, мы как-то были не чужие по разным людям, среди коих высились и Фаворский и Евгений Викторович Тарлэ).., но Федин, Константин Александрович, не подойти не мог, конечно… И теперь, когда подошел ко мне и поцеловал мне руку и пристально в глаза поглядел, в его еще не выцветших, еще совсем синих глазах был и ужас, и как бы смысл взгляда, поцелуя моей руки был: «я все-таки писатель и человек, я, правда, многое и многих предал, но лучше меня простить, я повинен, но я еще не погиб…». Я и сейчас не могу забыть этот его горящий взор и размышляю над его значением;