По страницам литературоведческих и литературно-критических изданий

«Филологические науки», 2000, № 1

В статье «Константин Фофанов и Игорь Северянин: из поэтических диалогов», открывающей указанный номер журнала, Е. З. Тарланов пишет: «В обширном комплексе проблем истории русского модернизма вопросы рецепций поэтического наследия К. Фофанова обычно принято связывать с символизмом. Однако уроки фофановской эстетики не остались без внимания лириков еще одного модернистского направления – эгофутуризма, и прежде всего в лице Игоря Северянина, в жизни которого знакомство с Фофановым сыграло очень важную роль».

Автор рассматривает и анализирует «фофановские истоки тем и образов Северянина» и делает следующий вывод: «Огромное количество аллюзий из Фофанова, которыми насквозь пронизывается литературное наследие Северянина, могло быть только у преданного ученика по отношению к глубоко чтимому учителю… В заключение нельзя не отметить определенную близость двух литературных репутаций Фофанова и Северянина как кумиров невзыскательной публики, как бы незаконно и курьезно занявших неподобающее им место в пантеоне русской поэзии. В связи с этим можно предположить, что формирующаяся модернистская платформа начала века, представленная этими именами, имела в качестве достаточно заметного компонента своего рода любование банальностью как причудливый и странный отсвет утонченно-эстетических настроений, как в определенной степени изломанное отражение изысканности и избранности «поэта Божьей милостью», интуитивно видящего несравненно глубже и дальше своих читателей. И в этом нельзя не видеть контуры авангардистской концепции искусства как увлекательной и утонченной игры шаблонами».

«Пространственные мотивы и сюжеты в романе А. Платонова «Чевенгур», а также в других его произведениях исследовались неоднократно, – сообщает Д. Н. Замятин в своей работе «Империяпространства: географические образы в романе А. Платонова «Чевенгур». – Они привлекли внимание филологов, историков, культурологов, философов… Интересны сопоставления реального географического пространства и географического пространства романа, в котором живут и действуют его герои. Однако собственно географическое пространство и географические образы «Чевенгура» до сих пор не были предметом самостоятельного научного исследования. Важность и актуальность подобного рода исследования несомненны».

Д. Замятин выделяет три этапа «географического интереса» к произведениям Платонова и продолжает ниже: «Коренное свойство географического пространства «Чевенгура» – это его постоянное движение, которое ведет к его опустошению и рассеиванию, уничтожению и размыванию всяческих границ… Топосы Платонова концентрируют в себе пустоту; они созданы по модели катастрофического района… Географическое пространство романа, таким образом, как бы разосваивается, делается не-своим, отчуждается…

Безусловно, необходимо соотнесение географических образов «Чевенгура» с реальной географией и картографией Придонья, а также с теми реально существовавшими историко-географическими пространствами, структурная организация которых образует субстрат образно-географического пространства «Чевенгура».

Важно также отследить динамику географических образов «Чевенгура» на тексте самого романа. Такой анализ, по всей вероятности, может быть более эффективным, если он будет проведен как сравнительный – например, с использованием параллелей из произведений Ф. Кафки.

Перспективы дальнейших образно-географических исследований романа «Чевенгур» связаны прежде всего с их междисциплинарностью и открытым характером».

«Миф о Пушкине в творчестве Пришвина» – статья Н. П. Дворцовой.

«Пушкин, безусловно, принадлежал к вечным спутникам Пришвина. Об этом свидетельствует его Дневник, который он вел почти полвека… С Пушкиным в Дневнике Пришвина связано три основных сюжета.

Во-первых, сюжет о Пушкине как творце русского культурного космоса. Во- вторых, Пришвин воспринял Пушкина как самое глубокое выражение национального мифа о русском писателе – Учителе жизни, о великой русской литературе – носительнице высших, сакральных ценностей. В-третьих, Пушкин для Пришвина – создатель (точнее, выразитель) основных архетипических героев и сюжетов русской мысли».

Автор статьи анализирует то, как Пушкин помогал Пришвину решать «трагический вопрос о выходе в ситуации «мучительства жизни»… осознать свою позицию и свой путь в литературе», и отмечает далее: «Среди архетипических героев и сюжетов русской мысли, созданных Пушкиным, для Пришвина особенно были значимы, ибо стали сюжетами его собственной мысли, трагедия Моцарта и Сальери, а также «бедного Евгения» и Медного Всадника».

Ниже Н. Дворцова останавливается на «нескольких моментах» этой темы.

Здесь же читатель найдет материал О. Л. Мещанской «Картина мира в художественном восприятии англосаксов и древних русичей». «Выявление историко-типологических схождений в литературах и фольклоре народов, не связанных между собой тесным культурным взаимодействием, важно для понимания общих закономерностей художественного мировосприятия человечества. Одновременно, помимо сходства в восприятии того или иного явления, изучение проблемы типологических схождений позволяет проследить становление национального своеобразия уже на ранних ступенях развития литературного процесса. Анализ картины мира, сложившейся у англосаксов и древних русичей, служит подтверждением этому».

Работа С. А. Лукьянова «Аппликативный каламбур в стихотворениях А. С. Пушкина» опубликована в отделе «Материалы и сообщения».

«О поэтике пушкинских произведений, о стиле и языке Пушкина написано много, и тем не менее остаются еще вопросы, освещенные недостаточно или не освещенные вовсе. Один из таких вопросов – аппликативные построения каламбурного характера в художественных текстах Пушкина. Между тем исследование структурных типов аппликативного каламбура, использованных поэтом, и особенностей функционирования подобных единиц в пушкинских текстах должно внести существенные дополнения в наши представления о применении Пушкиным изобразительно-выразительных средств (фигур и тропов), о характере пушкинской иронии, о специфике пушкинского поэтического синтаксиса, о природе комического у Пушкина…

Следует отметить, что проблема каламбура в произведениях Пушкина исследована достаточно полно. Однако те конструкции каламбурного характера, которые мы квалифицируем как аппликативные, расценивались специалистами иначе».

Далее С. Лукьянов уточняет само понятие «аппликативный каламбур», выделяет различные виды аппликативных образований.

«Известия Академии наук.