Письма читателей и Ф. М. Достоевскому. Вступительная статья, публикация, и комментарий Игоря Волгина

В декабре 1875 года внимание читающей публики было привлечено объявлением, появившимся на страницах петербургских газет: «В 1876 году будет выходить в свет ежемесячно, отдельными выпусками издание Ф. М. Достоевского «Дневник писателя». Каждый выпуск будет заключать в себе от одного до полутора листов убористого шрифта, в формате еженедельных газет наших… Это будет дневник в буквальном смысле слова, отчет о действительно выжитых в каждый месяц впечатлениях, отчет о виденном, слышанном и прочитанном» ¹.

Появление каждого выпуска «Дневника писателя» сопровождалось нарастающим гулом хвалы и хулы.

Автор «Дневника» предстал перед своими читателями в трех ипостасях одновременно – сочинителя, редактора и издателя совершенно необычного для отечественной периодики моножурнала. Его успех превзошел все ожидания: корреспонденту, осведомлявшемуся о «количественном распространении «Дневника» в русском обществе» (см. письмо Н. С. Дрентельна), Достоевский мог бы назвать весьма внушительную по тем временам цифру – около 6 тысяч экземпляров².

«Первый N «Дневника писателя» был принят приветливо, – говорит Достоевский во втором выпуске, – почти никто не бранил, то есть в литературе, а там дальше я не знаю» ³.

Молчание, однако, длилось недолго. В архиве Достоевского насчитывается около двухсот писем, полученных им за годы издания «Дневника». Ни один его роман не вызывал такого потока корреспонденции, никогда еще живая связь с аудиторией не осязалась писателем столь остро и непосредственно. Почти в каждом выпуске «Дневника» Достоевский приводит читательские письма, спорит или соглашается с ними, отталкивается от них в своих рассуждениях, «…За все время издания моего «Дневника», – пишет Достоевский летом 1877 года, – я получил и продолжаю получать много писем, подписанных и анонимных, столь для меня лестных и столь ободрявших и поддерживавших меня в труде моем, что прямо скажу, я никогда не рассчитывал на такое всеобщее сочувствие и никогда не считал себя достойным того. Эти письма я сберегу как драгоценность… Есть не согласные со мной в убеждениях, те прямо излагают свои возращения, но всегда серьезно, искренно, без малейших личностей, и в подписанных, и в анонимных письмах, и я лишь жалею, что, по множеству получаемых писем, никак не могу всем ответить» ⁴.

В письме к одной своей корреспондентке Достоевский признается: «Писателю всегда милее и важнее услышать доброе и ободряющее слово прямо от сочувствующего ему читателя, чем прочесть какие угодно себе похвалы в печати. Право, не знаю чем это объяснить: тут, прямо от читателя, – как бы более правды, как бы более в самом деле» ⁵.

Прерывая двухгодичное издание «Дневника» для работы над «Братьями Карамазовыми», Достоевский тепло прощался с читателями: «Я… прямо считаю многочисленных корреспондентов моих моими сотрудниками. Мне много помогли их сообщения, замечания, советы и та искренность, с которою все обращались ко мне» ⁶.

Диапазон читательских писем очень значителен: от восторженных излияний ныне забытой писательницы К. Назарьевой и идейного ликования более известного Всеволода Соловьева до резко негативной, чтобы не сказать – бранной, оценки «Дневника» в письме Жигмановского и Андреевского.

Но в пестрой редакционной почте можно уловить некую закономерность. Это та степень свободы, та откровенность, с какою обращались читатели «Дневника» к его автору.

«Я получил сотни писем изо всех концов России, – говорит Достоевский, – и научился многому, чего прежде не знал… Во всех этих письмах, если и хвалили меня, то всего более за искренность и прямоту. Значит, этого-то всего более и недостает у нас в литературе, коли сразу и вдруг так горячо меня поняли. Значит, искренности и прямоты всего более жаждут и всего менее находят⁷.

Будучи единоличным органом Достоевского, «Дневник писателя» сразу валял особое место в современной ему литературе. Его взволнованный тон, его необычный подход к «вечным» и «проклятым» вопросам, его глубокая исповедальность – все это не могло не привлекать читателей, особенно представителей молодого поколения.

«Много, очень много, подростков прочтут январский номер «Дневника», в так же отзовутся, как я теперь, на Ваши слова, – чувствуя их правду, честность…» – пишет Достоевскому одни из его юных корреспондентов.

Типичным является письмо молодой девушки из Минска – С. Лурье. Достоевский с большим сочувствием и пониманием отозвался в «Дневнике» о намерении С. Лурье (не открывая, впрочем, ее имени) отправиться в Сербию в числе русских добровольцев: «Она ушла с сияющим лицом, и уж, конечно, через неделю будет там» ⁸.

Цепь публицистических размышлений, вызванных письмом и визитом С. Лурье, автор «Дневника» замкнул в последнем его выпуске, где он повторил одно из излюбленных положений своего издания: «…Может быть, русская-то женщина и спасет нас всех, все общество наше, новой возродившейся в ней энергией, самой благороднейшей жаждой делать дело, и это до жертвы, до подвига» ⁶.

Интересно, что критика на сей раз раздалась с той стороны, откуда Достоевский, казалось бы, мог ожидать ее менее всего, – «справа». Один из читателей, бывший подольский вице-губернатор и будущий редактор «Варшавского дневника» князь Н. Голицын, в своем неопубликованном послании Достоевскому (занимающем двадцать девять страниц текста, написанном неудобочитаемым почерком!) обрушивается на писателя именно за его апологию русской женщины. «Да где она, русская женщина? – с негодованием вопрошает князь, – Где наши Зинаиды Волконские (уж, конечно же – не Марии! – И. В.