Первый классик новой украинской литературы (К 200-летию со дня рождения И. П. Котляревского)

1

Исполнилось двести лет со дня рождения замечательного украинского поэта и драматурга Ивана Петровича Котляревского (1769-1838). Литературное его наследие количественно невелико: одна поэма – шуточное переложение («выворот наизнанку») «Энеиды» Вергилия – и две пьесы: «опера»»Наталка Полтавка» и водевиль «Солдат-чародей» («Москаль-чарівник»); кроме того, два-три стихотворения – вот и все.

Тем не менее Котляревский по праву занял почетное место «зачинателя» и «первого классика новой украинской литературы» ¹.

И сегодня «Энеида» с увлечением читается, выходит все новыми изданиями и громадными тиражами на Советской Украине, переводится на многие языки мира. Равным образом и пьесы Котляревского, особенно «Наталка Полтавка», вот уже полтораста лет не сходят со сцен украинских театров, профессиональных и самодеятельных; они прочно вошли в золотой фонд национальной драматургии. Подобным долголетием, подобной силой творческого воздействия на поколения читателей обладают только явления значительных исторических масштабов.

Все творчество Котляревского исполнено какого-то захватывающего оптимизма, буйной жизнерадостности, огромной любви к человеку, к простому народу, теснейшую и неразрывную связь с которым писатель ни на мгновение не переставал чувствовать.

Близость Котляревского к украинскому народному творчеству, давшему непревзойденные по художественным своим достоинствам образцы героического эпоса, чудесные поэтические думы и рядом с ними – тончайшую, благоуханную песенную лирику и богатейшие образцы безудержного, здорового казацко-крестьянского юмора, щедро сдобренного очень едкой солью, уже давно отмечалась исследователями в качестве одного из наиболее характерных и примечательных свойств, определивших значительность его вклада в развитие родной литературы. П. Житецкий, автор одной из первых монографий о писателе, которая не утратила значения вплоть до сегодняшнего дня, так определял историческую роль Котляревского: он, по словам исследователя, «воспользовался мировою фабулой об Энее и влил в этот старый мех новое вино украинского народного творчества. Для нас, собственно, неважно то, откуда он заимствовал эту фабулу – от Скарона или от Осипова, а важно то, что он угадал момент, когда сознана была потребность в независимом поэтическом слове. Такова была логика самой жизни или же то, что называют в наше время эволюцией явлений ее, поэтому мы смотрим на Энеиду Котляревского, как на синтез всего пережитого, на синтез творческий, в котором положено было начало нового рода литературных явлений, невозможных в XVIII веке» ².

Отправляясь от совсем иных методологических предпосылок, примерно о том же, уже в наше время, писал в «Правде» Д. Заславский. Он отмечал, что Котляревский «чудесным, гибким, полным чарующего юмора языком… показывал жизнь, быт украинского крестьянства, его прошлое, полное героических боев, поэтичность его песен, уменье жить на свободе полнокровной, радостной жизнью» ³.

Само собою разумеется, все эти великолепные качества произведений украинского писателя могли дойти до сознания читателей и сохраниться в их благодарной памяти прежде всего благодаря его выдающемуся поэтическому мастерству.

Вспоминается одна беседа с Горьким.

Осенью 1920 года автор настоящей статьи – тогда совсем молодой студент-филолог – приехал в Петроград из Харькова, он несколько раз встречался и беседовал с Горьким. Молодой студент по совету своего университетского руководителя А. Белецкого, приучавшего своих слушателей не чураться работы на «черном дворе науки», предпринял научное описание рукописей библиотеки Харьковского университета, которым, как выяснилось, до тех пор на протяжении нескольких десятилетий никто специально не интересовался. Систематический просмотр рукописей сразу же привел к «открытиям»: были обнаружены неизвестные и подчас очень интересные автографы Квитки, Шевченко, Щербины, Полонского, Майкова, ряда других писателей, русских и украинских. Среди неожиданно всплывших на поверхность рукописей едва ли не наиболее примечательными были несколько автографов Котляревского: об их существовании стало известно еще в начале 60-х годов, но затем они, как считалось, бесследно «пропали».

О своих «открытиях» молодой студент и рассказал Горькому, который неожиданно заинтересовался этим: он подробно расспрашивал о них и особенное внимание уделил Шевченко и Котляревскому. Высказывания писателя о последнем восстанавливаются ниже по сделанным тогда же кратким записям.

Горький сказал о Котляревском примерно следующее: это «большой, безмерно талантливый, очень глубокий, умный и еще более остроумный поэт. Я всегда радуюсь, когда мне случается перечитать «Энеиду», хотя бы в отрывках или извлечениях. Читаю, смеюсь и плачу, – до чего же это хорошо, до чего заразительно весело! И как жаль, что за пределами Украины Котляревского так мало знают. Следовало бы сделать для начала хороший русский перевод «Энеиды», – он мог бы послужить поводом для переводов поэмы в дальнейшем и на другие языки».

Когда же собеседник выразил осторожное опасение, не возвратит ли русский перевод украинскую поэму обратно к Осипову, Горький живо возразил: «А я ведь и говорю, что перевод должен быть хороший. Осипов груб, однообразен и скучен от бесконечного повторения очень примитивных грубостей, которые ему самому, вероятно, казались смешными. А у Котляревского грубость, или то, что некоторым кажется таковою, проистекает всего более от невыработанности литературного языка. Не будь Котляревский пионером, он, следует думать, сумел бы написать свою поэму гораздо «литературнее», чем написал, – таланта у него хватило бы на это с избытком. Может быть, в его поэме иногда следует переводить не столько самые слова текста, сколько то, что стоит за ними; вот тогда-то и не получится нового повторения Осипова. А чтобы дать современному читателю возможно более полное впечатление о поэме Котляревского, нужно было бы хороший ее перевод (Горький снова сделал ударение на слове «хороший») издать параллельно с оригинальным текстом, – это было бы поистине благим, замечательным делом».

Последнюю мысль – об издании «хорошего» русского перевода «Энеиды» Котляревского параллельно с украинским оригиналом – Горький неоднократно повторял и нозже: в беседах с П. Тычиною, П. Панчем, кажется, с И. Куликом и, следует думать, не только с ними.

С этим положением, в основе которого лежало самое высокое представление о таланте и мастерстве украинского писателя, живо перекликаются советы Горького украинским советским писателям на совещании 10 апреля 1935 года написать сатирическую поэму по образцу «Энеиды» – на темы политической современности. «Почему бы нам не написать такой веселый бурлеск, как, скажем, «Энеида», о наших врагах? Собрались буржуазные дипломаты где-то на островке и думают, что они спасают весь свет… Смешные люди…

А разве петлюровская эмиграция не дает сколько угодно материала для такого бурлеска?» ⁴

Очевидно, что Горький считал Котляревского писателем выдающимся, писателем, так сказать, международного масштаба и значения.

Отмечаемое сейчас 200-летие со дня рождения Котляревского (совпадающее со 150-летием появления на сцене обеих его пьес) дает повод обратиться к отдельным вопросам, связанным с биографией писателя и его литературным наследием, – вопросам, остающимся до сих пор не разъясненными либо разъяснявшимся в недостаточной степени, а иногда, думается, попросту неверно.

2

Прежде всего мы очень немного знаем фактов, связанных с биографией Котляревского: нам известны по существу лишь скудные сведения, изложенные в некрологах поэта, в очень немногочисленных воспоминаниях о нем.

Время от времени публиковались документы о нем, как правило, не слишком содержательные, – в большинстве это были официальные рапорты, «отношения» или предписания, связанные со служебными обстоятельствами Котляревского, с пребыванием его сперва на военной службе (сведения о ней особенно скудны и маловыразительны), потом на гражданской, в скромных должностях смотрителя дома для воспитания бедных дворян в Полтаве, директора полтавского театра, попечителя богоугодных заведений. Публикации были случайны, и общее число опубликованных документов невелико.

Систематических архивных разысканий, в сущности, не производилось, а теперь трудно что-либо отыскать, так как полтавские архивы сильно пострадали во время гитлеровской оккупации⁵.

Собственный архив писателя, также, насколько известно, небогатый, после его смерти оказался разрозненным; рукописи, представляющие литературную ценность, были обнаружены только в 1917 году. Литературные знакомства и связи Котляревского документируются неполными полутора десятками его писем к разным лицам и совсем уже единичными сохранившимися письмами к нему.

Означает ли все это, что наши сведения о жизни Котляревского, особенно в творческом ее наполнении, навсегда ограничены теми немногими данными, которые сохранила нам история? Конечно, нет!

Некогда Ю. Тынянов очень выразительно писал, что факты приобретают особую содержательность, особую силу доказательности, когда писатель или историк литературы пытается, так сказать, заглянуть за кулисы фактов (само собой разумеется, учитывая эти последние).

«Представление о том, что вся жизнь документирована, – писал Тынянов, – ни на чем не основано: бывают годы без документов. Кроме того, есть такие документы: регистрируется состояние здоровья жены и детей, а сам человек отсутствует. И потом сам человек – сколько он скрывает, как иногда похожи его письма на торопливые отписки! Человек не говорит главного, а за тем, что он сам считает главным, есть еще более главное. Ну, и приходится заняться его делами и договаривать за него, приходится обходиться самыми малыми документами. Важные вещи проявляются иногда в мимолетных и не очень внушительных формах». Из этих замечаний Тынянов делал совершенно неоспоримый, проверенный практикой многих, вывод: «Если вы вошли в жизнь вашего героя, вашего человека, вы можете иногда о многом догадаться сами» ⁶.

Нельзя сказать, что биографы Котляревского вовсе не пытались «заглянуть за факты». Были такие попытки и у автора первой «критической биографии» Котляревского И. Стешенко⁷, есть они и в лучшей из советских монографий о писателе, книге П. Волынского⁸, вышедшей к юбилею третьим, «дополненным и переработанным изданием». Однако попытки оживить скупые и маловразумительные сообщения документов порой превращались в некую самоцель, а гипотетически воссозданный эпизод начинал ощущаться в биографии писателя как своеобразное чужеродное тело, приобретая черты чисто декоративного украшения.

Едва ли не наиболее убедителен в этом смысле следующий пример. Известно, что в 1818-1819 годах Котляревский входил в состав полтавской масонской ложи «Любовь к истине» в качестве «витии» и исправляющего обязанности секретаря. Ложа просуществовала недолго и в списках масонских организаций 1820-1821 годов «означена как покрывшая работы», то есть прекратившая существование⁹. Основателем ложи и ее руководителем – «мастером стула» – был правитель канцелярии малороссийского генерал-губернатора Н. Репнина М. Н. Новиков, состоявший также членом одного из раннеде-кабристских тайных обществ. М. И. Муравьев-Апостол в своих показаниях перед Следственной комиссией по делу декабристов говорил, что самая ложа масонская «служила рассадником для Тайного общества, в нее принимал он (М. Новиков. – И. А.) малороссийских дворян и способнейших из них вводил в Союз Благоденствия» ¹⁰.

Как было установлено еще в процессе следствия и подтверждено затем исследователями-историками, свидетельства М. Муравьева-Апостола далеко не всегда соответствовали истине: в надежде насколько возможно облегчить собственную участь «чистосердечными признаниями» он называл в своих словообильных показаниях чуть ли не подряд всех вообще знакомых ему лиц. В числе членов полумифического декабристского «Малороссийского общества» назвал он и Котляревского, однако, как сообщал официальный «Алфавит декабристов», «по изысканию Комиссии оказалось, что Общества сего никогда не было, а потому показание о Котляревском оставлено без уважения» ¹¹.

Таковы скупые факты, по-видимому исчерпывающие данный эпизод, если не считать доселе не опубликованных протоколов полтавской масонской ложи. «Заглядывая за факты», биографы Котляревского создают сложную цепь допущений и предположительных соответствий. Даже осторожный в своих суждениях П. Волынский, стремящийся возможно доказательнее обосновать биографические конструкции, приходит в конце концов к выводу, что «факты служебной и общественной деятельности» Котляревского и «взгляды на службу, выраженные в его произведениях… показывают, что программа «Союза благоденствия» в той части, которая была отражена в писанном уставе, была близка писателю, что он сближался с правым крылом «Союза благоденствия». И дальше: «Литературные связи Котляревского в конце второго и в начале третьего десятилетия XIX в. также ведут к декабристским кругам» ¹².

Последняя фраза, очевидно, имеет в виду избрание Котляревского (29 августа 1821 года) почетным членом Вольного общества любителей российской словесности, бывшего, как это показано работами советских исследователей, периферийным ответвлением «Союза благоденствия» ¹³. В другом месте П. Волынский, процитировав сообщение В. Базанова, что читавшиеся в заседаниях Общества отрывки из пятой части «Энеиды» Котляревского были оценены в протоколах Общества как материал «веселый, остроумный и во многих отношениях весьма оригинальный», добавляет от себя, что материал этот, «очевидно, своими идейно-художественными качествами отвечал требованиям «соревнователей». С другой стороны, политическая и литературная деятельность «Общества» могла иметь влияние на произведения Котляревского» ¹⁴.

Приведенные здесь мысли и выводы П.

1. Так характеризует Котляревского академическая «Icтopiя української лиератури у восьми томах», т. 2, Київ, 1967, стр. 200.[↩]
2. П. Житецкий, Энеида Котляревского и древнейший список се в связи с обзором малорусской литературы XVIII века, Киев, 1900, стр. 130.[↩]
3. Д. 3аславский, И. П. Котляревский. К столетию со дня смерти – 10 ноября 1838 г., «Правда», 10 ноября 1938 года.[↩]
4. «Комуніст», 22 апреля 1935 года.[↩]
5. Некоторые (вероятно, не очень значительные) сведения можно отыскать в архивах Москвы и Ленинграда, к которым исследователи Котляревского до сих пор почти не обращались. См. ниже упоминания о разысканиях Ю. Лотмана и его учеников.[↩]
6. Цит. по сб.: «Юрий Тынянов. Писатель и ученый», «Молодая гвардия», М. 1966, стр. 197.[↩]
7. И. Стешенко, Иван Петрович Котляревский, автор украинской «Энеиды» (Критическая биография), Киев, 1902.[↩]
8. П. К. Волинський, Іван Котляревський. Життя і творчість, трете, доповнене і горероблене видання, «Дніпро», Київ, 1969.[↩]
9. А. Н. Пыпин, Русское масонство. XVIII и первая четверть XIX в., Пг. 1916, стр. 530. Как сообщил автору настоящей статьи проф. Ю. Лотман, одним из его учеников обнаружены писанные рукою Котляревского протоколы собраний ложи, считавшиеся утраченными.[↩]
10. »Восстание декабристов. Материалы», т. VIII. Алфавит декабристов, ГИЗ, Л. 1925, стр. 138. Новиков умер еще до восстаний 14 декабря и Черниговского полка, но о нем неоднократно упоминалось в ходе следствия. В своей монографии о Котляревском П. Волынский посвящает Новикову, руководимой им полтавской ложе и его декабристским связям почти треть всего изложения биографии писателя (стр. 42-62). К сожалению, ему осталась неизвестной содержательная работа Ю. Лотмана «Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов – поэт, публицист и общественный деятель» («Ученые записки Тартуского государственного университета», вып. 78, 1959), где много внимания уделено М. Н. Новикову и полтавской ложе, причем использованы неизвестные архивные материалы (стр. 62-83). [↩]
11. «Восстание декабристов. Материалы», т. VIII, стр. 101.[↩]
12. П. К. Волинський, Іван Котляревський. Життя i творчість, стр. 56.[↩]
13. См.: В. Базанов, Вольное общество любителей российской словесности, Петрозаводск 1949.[↩]
14. П. К. Водинський, Іван Котляревський. Життя i творчість, стр. 58-59.[↩]