Переживание аналогии. О творчестве Октавио Паса

Поэзия и философия родственны, хотя нередко воспринимаются как прямо противоположные способы познания мира: один – сугубо рациональный, другой – интуитивно-чувственный. Мексиканский поэт и философ Октавио Пас (1914- 1998), лауреат Нобелевской премии по литературе за 1990 год, сумел так прочно и гармонично соединить эти два рода духовной деятельности, что в контексте его творчества они уже не мыслятся одно без другого. «Для меня поэзия и эссеистика – это система сообщающихся сосудов» ¹, – заявлял Пас. Так оно и есть, причем речь идет не только о «перетекании» идей, но и о диффузии стилей: философия Паса оперирует мифопоэтическими художественными категориями, его поэзия – глубоко философична. Поэтому всякий разговор об Октавио Пасе неизбежно предполагает одновременный взгляд на его поэзию и философию.

Хотя к эссеистике Пас обратился в конце 40-х годов, уже будучи состоявшимся поэтом, логичным представляется сначала в общих чертах раскрыть его философско-эстетические концепции, а затем показать их преломление в художественной практике. Тем более следует иметь в виду, что некоторые идеи Паса, в частности связанные с функцией поэтического слова, нашли отражение в его стихах еще задолго до того, как были сформулированы.

В мышлении Паса глубоко и своеобразно воплотилась характерная черта латиноамериканской философии – ее эклектизм. (В данном контексте эта характеристика не подразумевает негативного смысла и родственна понятию «многосоставность».) Философия Паса подобна мозаике – вся составлена из заимствованных и переосмысленных фрагментов других философских и эстетических систем. Обозначим важнейшие из них.

Парижский период жизни поэта (1946–1951) ознаменовался глубокими и обширными контактами с сюрреалистическим движением, а отношения Паса с А. Бретоном переросли в стойкую дружбу. Хотя Пас неоднократно говорил, что сюрреализм оказал решающее влияние на его творчество, пробудил его воображение и открыл ему глаза на суть поэзии; хотя он постоянно отзывался о сюрреализме и его лидере в самом панегирическом ключе; хотя в 50-60-е годы многие критики безоговорочно причисляли мексиканского поэта к этому течению, сам Пас никогда не называл себя сюрреалистом, видимо, понимая, что фактически он никогда не был верным адептом бретоновских идей, используя их очень выборочно, очень вольно и лишь как платформу для выстраивания собственных концепций.

Трактуя сюрреализм, Пас совершает типично латиноамериканский концептуальный маневр, когда конкретное явление европейской культуры подвергается предельно расширительному толкованию. По убеждению Паса, сюрреализм – это не школа, не тенденция и даже не поэтика, а «состояние человеческого духа. Может быть, самое древнее и постоянное, самое мощное и таинственное». Это духовное состояние питается неизменными сущностями человека – воображением и стремлением выйти в надреальность, где и обретается «подлинная жизнь». Бросок «к другому берегу» подразумевает «тотальный мятеж» и неограниченную степень духовной свободы. Сюрреализм преследует двоякую цель: с одной стороны, «подрывную: уничтожить образ реальности, навязанный цивилизацией как единственно и бесспорно подлинный»; с другой – «обнажить действительность, сорвать с нее покровы видимости, и наконец явить ее истинное лицо» ². Достижение этой

цели оказывается возможным через слово, когда поэт вырывает слова из среды их повседневных функций и придает им новые смыслы, позволяющие разрушать видимости и проникать к сущностям. Собственно, отношение к языку больше всего и привлекало Паса в сюрреализме, поскольку соотносилось с основополагающим принципом его эстетики, о чем будет сказано ниже.

Пас акцентирует еще одну, на его взгляд, важнейшую духовную задачу сюрреализма – обращение к истокам, к сфере первоначального, корневого, что в высшей степени свойственно именно латиноамериканской культуре. В свете этой задачи он трактует и автоматическое письмо, понимая его гораздо шире, нежели конкретный метод творчества: «…это очистительный путь, способ отрицания, имеющий целью спровоцировать появление подлинной реальности, то есть первоначального слова» ³. Пас отождествляет автоматическое письмо с вдохновением, озарением и соотносит с духовными упражнениями мистиков, практикой йоги и дзен-буддизма.

Такое восприятие сюрреализма продиктовано стремлением Паса найти опору собственным концепциям – он искал ее во многих других явлениях западных и восточных культур. Однако его апологетика не может скрыть принципиального отличия его творчества от сюрреализма, которое коренится в отношении к разуму. Оно проявляется прежде всего в художественной практике мексиканского поэта, очень далекой от чисто психического автоматизма: его художественные образы всегда строятся на каркасе аналогий и внутренней логики, какую категорически не приемлет Бретон.

Вместе с эстетикой сюрреализма Пас заново открывает для себя Малларме, которого сюрреалисты считали своим предшественником, и отныне постоянно апеллирует к эстетическим принципам, сформулированным французским символистом в статьях 1890-х годов. У него он заимствует концепцию слова, способного выводить поэта и читателя в некую запредельную реальность, трактовку пробела, поля текста, чистого листа бумаги как вместилища неявленных смыслов, понимание страницы текста как особого пространства, состоящего из сменяющихся знаков и пробелов, которые в своих неповторимых сочетаниях могут создавать различные смысловые поля.

В 50-е годы, живя на родине, Пас углубленно изучает мезоамериканские автохтонные культуры, – мотивы ацтекской мифологии прочно входят в его поэзию и эссеистику.

В 1962 году Пас был назначен мексиканским послом в Индию. За шесть лет проживания в этой стране он глубоко проникся ее древней культурой и основательно изучил концепции восточных религиозно-мистических учений. Восточные культуры так заинтересовали Паса прежде всего тем, что во многих отношениях они являли собой альтернативу западным. Коренные различия между Востоком и Западом Пас отмечает буквально во всем. Прежде всего, в концепции времени: если современный западный мир живет в линеарном историческом времени и, одержимый идеей прогресса, устремлен в будущее, то эти представления начисто отсутствуют в буддизме, не признающем истории, поступательного развития, погруженном в статику, в пустоту вечности. Другой пункт расхождений – концепция человека: западный мир исходит из идеи Парменида о том, что человек есть то, чем он является; для восточных учений человек есть то, чем он может стать, соответственно, он – не данность, а возможность, череда метаморфоз. Особое значение Пас придает отличиям в философии: если европейский идеализм – это, по его мнению, голая абстракция, то в Индии это конкретный путь познания; если европеец мыслит противопоставлениями, то для индийской философии характерно «снятие противоположностей, которые составляют основу нашего сознания, непрестанно противоборствуют и раздирают как нас самих, так и наш образ мира…» ⁴. Последнее более всего привлекает мексиканского мыслителя, ведь стратегия интеграции, снятия противоположностей, как будет показано далее, в высшей степени характерна для мышления Паса и составляет самую суть его философских и эстетических концепций.

Отличия западной и восточной цивилизаций сформулированы вовсе не для того, чтобы глухой стеной отделить Запад от Востока, а для того, чтобы в конечном счете воссоединить их и постичь себя, представителя латиноамериканской культуры, занимающей как бы промежуточное положение между двумя культурными мирами. В восточных учениях Пас находит опору и той сумме идей, что восходят к концепциям Малларме и обозначаются в творчестве мексиканского поэта понятием «молчание». В отличие от западноевропейской философии, где ничто мыслится противоположностью сущему, в индийских учениях ничто не есть бытие, но и не есть небытие, тем самым оно выступает аналогом чистого листа бумаги, молчания, полного смыслами. В буддизме же Пас обнаруживает истоки еще одной основополагающей категории своей эстетики – аналогии: все вещи мира сообщаются между собой, образуя вселенское единство. И даже в индийском типе эроса, в целом неприемлемом для Паса из-за отсутствия образа «другого», мексиканский поэт находит то, что отвечает, может быть, самой характерной особенности его творчества, как поэтического, так и эссеистического, буквально пропитанного эротизмом: «Меня не привлекает философия тела, меня волнует обратное. Мне интересна инкарнация идей. Только в Индии происходит эротизация идей. Там концепции становятся сексуальными, телесными. Превращаются в системы эротических сопряжении. Вот это по-настоящему прекрасно» ⁵. Может быть, не случаен тот факт, что именно в индийский период своей жизни Пас увлекся структурализмом и, по его признанию, запоем прочел основные труды К. Леви-Строса. Результатом этого чтения и вызванных им размышлений стала книга «Клод Леви-Строс, или Новое пиршество Эзопа» (1967). Учитывая особенности мышления мексиканского поэта, нетрудно понять, чем именно его так привлек структурализм. Прежде всего, конечно, своим методом вычленения бинарных оппозиций, ибо в этом состоит интеллектуальная стратегия самого Паса: выделить оппозицию, столкнуть противоположности, чтобы в конечном счете их объединить. Интегрирующему мышлению Паса импонировал и основной вывод структурализма о глубоком внутреннем родстве различных культур, и этот комплекс идей он особо выделяет в своей книге: «…нет маргинальных народов, и множественность культур иллюзорна, будучи множественностью метафор одного и того же. Есть место, где сходятся все дороги; и это место – вовсе не западная цивилизация, а человеческое сознание, которое повсюду и во все времена подчинялось единым законам» ⁶. Таким образом, структурализм помогал Пасу осознавать себя и выстраивать свой образ мира.

К уже упомянутым философским «фрагментам» следует добавить кантовскую «вещь в себе», гегелевскую диалектику, идеи Колриджа, одного из первых теоретиков творческого акта, теорию языка Витгенштейна, некоторые положения экзистенциализма. Важно подчеркнуть одну особенность интеллектуальной эволюции Паса: его путь не был сменой влияний, когда каждое новое отторгало предшествующее, он представлял собой наложение влияний с их последующим взаимодействием. Все привнесенное сохранялось в культурном тезаурусе Паса. Происходило же это потому, что все заимствования и влияния не меняли радикально мировидения Паса, они накладывались на уже сложившуюся эстетику, лишь придавая ей новые оттенки. Получалось так, что заимствование было лишь способом выстраивания собственных конструкций. А обвинений в несамостоятельности Пасу нечего бояться, поскольку он ясно осознает, как он препарирует чужие идеи, как отсекает все, что ему не по душе, как вольно сочетает заимствованные идеи, привнося в них свое содержание. В результате мозаика предстает целостной и вполне самостоятельной картиной. Эклектизм оказывается родом сознательной творческой деятельности, имеющей целью не только создать «свое», но и воссоединить в «своем» разрозненные фрагменты «чужого». Конечная цель подобного рода деятельности – синтез. В этом ярко проявился интегрирующий пафос мышления Паса, образцового представителя латиноамериканской культуры, которая во все века своего развития воссоединяла различные культурные миры.

Своеобразие философии и эссеистике Паса придает сам стиль его мышления. Паса нередко называют крупным философом второй половины XX века. К этому в цепом верному определению следует добавить одно существенное уточнение: это крупный латиноамериканский философ. Такое дополнение вовсе не имеет целью сузить значение мыслителя до регионального масштаба, а призвано охарактеризовать как жанровую специфику его философских работ, так и его «способ философствования».

Для выражения своих концепций мексиканский поэт избирает жанр эссе. Выбор вполне закономерный для латиноамериканского мыслителя, поскольку именно в этом вольном жанре он умел наиболее адекватно воплощать свои идеи, и потому именно в этом жанре было создано все лучшее в латиноамериканской философии. Жанр эссе – свободный, неопределенный, пограничный, далекий от научной систематики, способный сочетать анализ с поэзией, объективность с самой отчаянной субъективностью, позволяющий прихотливо связывать в единые смысловые узлы самые разнородные факты, идеи, культурные заимствования, – как нельзя более отвечает латиноамериканскому типу мышления с его пограничностью, асистемностью, эклектизмом, мифопоэтичностью, интегрирующей направленностью.

Философия Паса органически не приемлет рационализма, если под этим понятием подразумевать четкую взаимообусловленность логических связей, иерархичность вытекающих друг из друга идей, строгую последовательность в развитии мысли, – то есть всего того, что является sine qua поп картезианского философского дискурса. Дело вовсе не в том, что мексиканский философ не способен мыслить системно; для него неприемлем сам системообразующий подход, который по своей сути подразумевает установление неких рамок, границ, ограничений. Пас создает иную философскую систему, по сути своей мифопоэтическую, призванную разрушить устоявшиеся представления о нормах и иерархиях, тяготеющую не к установлению границ, а к их преодолению.

Способом стирания границ как в метафизике, так и в поэзии Паса становится принцип аналогии: все уподоблено всему, часть есть отражение целого, целое есть отражение части, все части соотносятся между собой. Важно подчеркнуть, что принцип аналогии – это сознательная установка мексиканского поэта, и в его понятийном аппарате аналогия занимает едва ли не центральное место. Последовательное применение этого принципа приводит к тому, что все понятия и категории в определенной мере дублируют друг друга, становятся взаимозаменимыми, а философия вплотную приближается к поэзии. Понятия не имеют собственных границ, одно определяется через другое, другое через третье – и так по кругу. Строго говоря, философия Паса строится не из понятий и категорий, а скорее из неких образных констант. Поэтому анализ метафизики Паса по неизбежности приобретает характер рационального насилия и, как при анализе стихотворения, в принципе не может завершиться исчерпывающей систематизацией ее смыслов.

Философия Паса противостоит картезианской систематике и в том, что касается самого способа изложения мыслей. В его эссе идея не развивается линеарно, когда одно логически вытекает из другого и все направлено к конечному результату – выводу. Нельзя сказать и что его идеи развиваются по спирали, когда мысль идет по кругу, но углубляется и расширяется на каждом новом витке, сохраняя в целом поступательное движение от частного к общему и от простого к сложному. Движение его мысли – это непредвиденные зигзаги, возвращения вспять, ветвления, завихрения, круговращения.

Характерные черты его стиля – повтор и вариация. Одна и та же мысль может несколько раз повторяться даже на одной странице, и уж неоднократно она будет повторена в одном эссе и сотни, если не тысячи раз – в различных эссе, статьях, выступлениях. Эти повторы возникают сами собой при последовательном применении принципа аналогии; а кроме того, они воспринимаются как стилеобразующий момент: это своего рода заклинания, магические формулы, как таковые они и должны повторяться. А в совокупности они придают текстам Паса мифопоэтическую тональность, столь характерную для латиноамериканского философского дискурса. Это способ воздействия не только на сознание, но и на подсознание читателя, который должен не столько рационально понять идею, сколько вчувствоваться в нее. Тем более Пас оперирует большей частью понятиями и категориями мифопоэтического свойства – видимо, их и можно глубоко воспринять лишь интуитивным способом. Одна и та же мысль беспрестанно варьируется, облекается в разные словосочетания, стыкуется с другими идеями. Автор стремится выявить все оттенки мысли, все ее потенциальные связи и возможности. С другой стороны, принцип вариативности создает образ протеичного, зыбкого пространства идей – собственно, в таком пространстве только и могут реализоваться эстетические категории Паса.

Интегрирующая направленность мышления Паса воплотилась в характерной для него интеллектуальной стратегии: она включает две логические операции: сначала – выделение бинарных оппозиций, затем – воссоединение каждой пары противоположностей в нерасторжимую целостность.

Разделяет Пас надвое, всегда надвое, и во всяком явлении стремится выявить две составляющие его противоположности. Если же явление не препарируется изнутри, то для его характеристики непременно понадобится феномен-антипод. Пас не может мыслить иначе как бинарными оппозициями: жизнь/смерть, здесь/там, миг/вечность, душа/тело, любовь/ секс, я/другой, Запад/ Восток, слово/молчание, речь повседневная/речь поэтическая и многое другое. «Базовая система отношений, – пишет он, – складывается между парами. Этот тип отношений – какими бы ни были конкретные значения составляющих их элементов – универсален: он существует повсюду и, почти наверняка, существовал во все времена. <…> Возможно, дуалистичность, способ мышления парными оппозициями, присущ всем людям, а что различает цивилизации, так это лишь способ комбинирования базовых пар…» ⁷

Эти суждения из книги 1969 года, конечно же, сообразуются с выводами структурализма; однако было бы глубоким заблуждением считать, будто сам способ мышления бинарными оппозициями Пас заимствовал из работ Леви- Строса. Депо в том, что этот метод отчетливо обозначился в первой же эссеистической книге мексиканского поэта, созданной в то время, когда о структурализме еще не было слуху, и получил подтверждение в эссе 50-х годов, написанных до того, как их автор прочел труды Леви-Строса. Так, в знаменитой книге «Лабиринт одиночества» (1950) этнопсихологию мексиканца Пас описывает именно в системе бинарных оппозиций. Таким образом, структурализм наслаивается на первичный модус мышления Паса – в этом механизм всех его «заимствований».

Выделение бинарных оппозиций для Паса – лишь необходимый шаг на пути к конечной и главной цели, их синтезу. Задача мексиканского философа не просто примирить противоположности, а слить их в нерасторжимое единство, – только в нем явление обретает свой подлинный и полноценный статус. Базовые оппозиции эстетики и метафизики Паса всегда стремятся к тождеству, и потому его эссеистика насыщена парадоксами, которые сами по себе противостоят рационалистической систематике. Парадоксальность, одна из существенных характеристик мышления Паса, никогда не является самоцелью, игрой ума; это органичное порождение его протеичного мира идей, наиболее адекватный способ их выражения.

Интеллектуальная стратегия Паса выдает еще одну важную черту его мышления – утопизм, опять-таки присущий латиноамериканской философии в целом. Ярый противник социальных утопий, считавший, что «оба проекта земного рая, социалистический и капиталистический, обернулись двумя образцами ада» ⁸, Пас выстраивает свою утопию совсем на ином основании, крайне далеком от экономики и политики. Ее основанием является исключительно сфера духовная, а точнее – поэзия. И хотя Пас тщательно избегает скомпрометированного понятия «утопия», все его рассуждения, все категории его философии и эстетики, как будет показано ниже, в конечном счете призваны преобразить человека и вывести его в иную реальность, где он сможет обрести полную гармонию.

Описание метафизики Паса следует начать с двух важных минус-характеристик: в ней фактически отсутствуют понятия «Бог» и «Красота». Пас довольно много писал о религии и о различных вероисповеданиях, сравнивая их между собой, но из всех его рассуждений можно вынести определенное умозаключение о том, что он не принадлежал ни к одной из конфессий и вообще не был верующим человеком. «Божественное» не входит в понятийный аппарат Паса и не присутствует даже на образном уровне в его поэзии. То же самое можно сказать в отношении понятия «Красота»: само это слово – редкий гость в рассуждениях и в стихах мексиканского поэта. Последнее объяснимо тем, что его эстетика и, соответственно, поэзия вовсе не преследуют цель «создать» или «выявить» красоту, призванную спасти мир, – у них иные, но не менее масштабные задачи.

В основании метафизики Паса лежит Слово, и оно же составляет важнейшую тему его поэзии. «Слово – начало», – многократно повторяет Пас, воспроизводя библейскую формулу; и вместе с тем он всегда подразумевает не божественное, изреченное свыше слово, а человеческое. Вообще следует подчеркнуть, что вся философия мексиканского поэта замкнута на человеке. Человек, по убеждению Паса, – «существо словесное»: он «неотделим от слова», «вне слов он непередаваем»; слова «суть наш мир, а мы – их» ⁹. Человек сотворил язык в той же мере, в какой язык сотворил его самого. В итоге этих размышлений рождается парадоксальная, но недалекая от истины формула: «Язык не принадлежит нам: мы ему принадлежим» ¹⁰.

Слово – это всегда метафора, символ, ибо оно нетождественно обозначаемым вещам. Слова взаимозаменимы, значение одного слова передается другими, на чем и основан принцип словаря.

1. Paz О. La llama doble: Amor y erotismo. Mexico, 1993. P. 6. [↩]
2. Paz О. Las peras del olmo. Barcelona, 1971. P. 165, 168. [↩]
3. Paz О. Las peras del olmo. P. 171. [↩]
4. Paz О. El signo у el garabato. Mexico, 1971. P. 47. [↩]
5. Paz О. Rios J. Solo a dos voces. Barcelona, 1973 (безпагинации). [↩]
6. Paz O. Claude Levi-Strauss o el nuevo festin de Esopo. Mexico, 1967. P. 44. [↩]
7. Раz О. Conjunciones у disyunciones. Mexico, 1969. Р. 42-43, 45. [↩]
8. Paz О. Rios J. [↩]
9. Пас О. Освящение мига. СПб. – М., 2000. С. 202-203. [↩]
10. Paz О. Los signos en rotacion у otros ensayos. Mexico, 1971. P. 258. [↩]