Пьер Паскаль. Протопоп Аввакум и начало раскола

Пьер Паскаль. Протопоп Аввакум и начало раскола / Перевод с фр. С. С. Толстого; предисл. Е. М. Юхименко. М.: Знак, 2010. 680 с.

Книга французского слависта Пьера Паскаля (1890-1983) впервые представлена русскому читателю. Перевод выполнен по изданию 1938 года известным знатоком английского и французского языков С. Толстым (1897-1974), потомком Льва Толстого. Машинопись, занимающая 986 листов, переплетенных в два объемистых тома, хранится в книжном собрании Покровского старообрядческого кафедрального храма. Согласно предположению Е. Юхименко, перевод был завершен к концу 50-х годов «скорее всего по просьбе рогожских старообрядцев» (с. 25).

Это исследование принесло автору степень доктора русского языка и литературы в Сорбонне, славу лучшего знатока биографии и творчества протопопа Аввакума и, по выражению Е. Юхименко, создателя энциклопедии раннего русского старообрядчества.

После долгого забвения Пьер Паскаль был вновь открыт для русского читателя швейцарско-французским славистом Жоржем Нива¹, воссоздавшим в статье о «Русской религии Пьера Паскаля» образ русского француза, собеседника Сергея Булгакова, Н. Бердяева и друга выдающихся русских писателей-эмигрантов. По биографии Паскаля можно было бы создать сценарий самого закрученного триллера. Впервые посетив Россию в 1910 году, на всю жизнь он восхитился русским языком и русской духовностью. Паскаль разделял со страной ее надежды, беды и разочарования, пока в 1933 году не был вынужден фактически бежать назад во Францию, в тот старый неправедный мир, который в юности яростно обличал.

Паскаль сохранил веру в то, что истинный коммунизм принадлежит первым христианским общинам, что существует нравственная цивилизация, сохраняемая в народе. Неудивительно, что в библиотеке института Маркса-Энгельса (где Паскаль занимался переводами сочинений Ленина и описанием архива Гракха Бабефа) он не прошел мимо книги «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное». После интернационального языка современных журналов и книг он «столкнулся с чистым и сочным русским языком, на котором говорил весь русский народ до Петра Великого и на котором до сих пор говорят крестьяне» (с. 33).

Обращение к теме Аввакума оказалось переломным моментом в жизни и творчестве Паскаля.

Начало церковного раскола Паскаль ищет в событиях Смутного времени как моральной и материальной катастрофы, постигшей Россию. Отсюда в книге — ход к философскому пониманию христианства как соотношения жизни мирской и духовной, земной и небесной. Общая точка зрения не исключает необходимости самого точного и скрупулезного исследования приводимых фактов: «Русские авторы, — пишет Паскаль, — любят охватывать памятники с птичьего полета, мне хотелось скорее исчерпывающим образом их рассмотреть» (с. 62).

Подобный подход позволяет Паскалю сообщать множество сведений, начиная от событий международного значения, церковных соборов, постановлений правительства до цен на мясо и яйца на рынках Москвы и Нижнего Новгорода летом 1668 года или, что для автора более важно, описания религиозных обрядов — Исусовой молитвы у старообрядцев: «Знак креста делается на лбу, это предвечное зачатье Сына Божия, ниже груди — это Его нисхождение на землю и со Отцем и Духом Святым, на левое плечо — это Его второе Пришествие для осуждения грешников». Молитву простых людей Паскаль называет «постоянным собеседованием с Богом», родственным молитве великих восточных мистиков (с. 130).

События в России и церковный раскол Паскаль сопоставляет с событиями во Франции: «Охватывая взором эти страницы истории, невольно делаешь сравнение. Запад тоже имел свое Смутное время, свои религиозные войны, за которыми последовало невероятное крушение устоев общественной и частной жизни. Если мы будем рассматривать Францию, которая была больше всего задета этими событиями, то аналогии являются удивительными…» (с. 44)

«Необходима реформа порядков и нравов, так говорили лучшие умы того времени. Ришелье, ближайший приближенный Людовика XIII, как Филарет при Михаиле Романове, думает больше о государстве, чем о церкви; его цель — надлежащая организация; надо бороться с ересью, восстановить порядок» (там же).

Мысли о государстве многое объясняют и в деятельности патриарха Никона. Но и в это время, и ранее священники и миряне, вдохновляемые одной только верой, ищут внутреннего освящения как общественной, так и личной жизни. К ним относятся в первую очередь Аввакум, его сподвижники в разный период движения, Неронов, Логгин, Стефан Вонифатьев и даже до определенного времени сам молодой царь Алексей Михайлович.

Требование принимать Бога более всего сердцем объединяет московских боголюбцев и янсенистов. На самом деле все сводится к вопросу о поведении христианина, а затем о его подчинении. Похожая картина наблюдается во Франции и в России. Сперва разрыв происходит в связи с обрядами и с отношением к грекам, потом возникает вопрос канонического порядка — «подчинение патриарху и царю». Среди вопросов, которые ставит в исследовании Паскаль, — вопрос о духовной сущности янсенизма и древлеправославия: «Паскаль [Блез], например, или Николай Павильон, были ли они раскольниками?» (с. 46).

Паскаль вспоминает программу боголюбцев, которые в 40-50-е годы мечтали о превращении государства в христианское общество. Это должно было обеспечиваться как внутренней политикой, так и индивидуальным поведением людей. Провозглашалось строго монашеское христианство. Паскаль попутно замечает, что высокие идеи боголюбцев не могли быть осуществлены в жизни, что они ближе суровому Богу Иеговы, чем к евангельскому доброму пастырю. Предусматривалось одноголосое пение без всяких музыкальных украшений, мистификация схваток с демонами, ощущение близости Бога, подтвержденное постоянными чудесами.

Это требовало от мирян ежедневного стояния в церкви в течение четырех-пяти часов. Взамен предлагалась гордость христианина своей правотой перед грешными людьми и даже перед властями. Однако большинство хотело соизмерять веру с требованиями жизни.

Говоря о расколе, Паскаль замечает интересную черту: «Янсенисты, чтобы заинтересовать широкие круги, используют для распространения своих богословских мнений общенародный язык. Они оказываются самыми лучшими грамотеями во Франции; старообрядцы первыми начинают писать по-русски, а не по-старославянски, в большом количестве создают различные сочинения, челобитные, письма, жития и трактаты. И у тех, и у других большую роль играют женщины. Янсенисты, сперва близкие к епископату, затем начинают опираться на городских священников, во главе старообрядцев стоят протопопы». Усиленная полемика вызывает недоброжелательство и несправедливые упреки. О монахинях Пор-Рояля говорят, что «они чисты как ангелы и горды, как демоны» (с. 46). То же самое говорили о боярыне Морозовой.

Среди самых глубоких мыслей Паскаля — замечание, что разрыв между разумом и верой во Франции, а в России между народом и верой происходит потому, что «первые реформаторы в целях очищения религии вырыли слишком глубокий ров между священным и мирским» (с. 46-47). Пытаясь приблизить церковь к Богу, они отдалили людей от Церкви. Таким образом, причины трагедии русского раскола лежат не единственно в ходе исторического процесса, Смутного времени, в честолюбивых притязаниях Никона и в имперских стремлениях русских царей. Они растут изнутри человеческой природы.

Глубинный психологизм книги Паскаля особенно проявляется в литературных зарисовках — портретах людей, выносимых на поверхность событий. Таков портрет Семена Шаховского или князя Хворостинкина, автора трактата против еретиков, Ртищева или Симеона Полоцкого, вельмож, мелких дворян, русских и поляков, католиков и протестантов. Ряд глав содержат зарисовки быта и нравов XVII века, и в особенности жизни Аввакума Петрова.

Привлекательная сторона книги — строгая документация, которая помогает Паскалю уточнять факты, а подчас и вступать в споры с самим В. Ключевским. История старообрядчества представлена в житиях, протоколах допросов, синодальных списках скитов, устных и письменных свидетельствах. Интересно описание первого скита на Керженце, вошедшего в романы Мельникова-Печерского, как и история скитов Поморья — оплотов старого порядка, о Соловецком монастыре. Ряд страниц книги можно назвать новеллами, имеющими свои сюжеты и свои типажи, что оживляет повествование и делает книгу Паскаля художественным сочинением.

Можно вспомнить важнейший эпизод из детства Аввакума — его первое обращение к Богу. Как и в истории современника Аввакума, гениального француза Блеза Паскаля, по сути дела речь идет о Преображении. В жизни Аввакума это почти бытовая картина, в которой мальчик-подросток увидел труп соседской коровы: «Пала корова соседа. Крестьянская корова не является роскошью, это самая необходимая кормилица всей семьи, ее гибель — несчастье <…> И это первое столкновение со смертью заставило его задуматься о смысле нашего существования на земле» (с. 133). Из бытового эпизода Пьер Паскаль делает общий, далеко идущий вывод: в этот момент без размышлений и без обряда Аввакум стал духовным человеком, знающим уже, «в каком направлении ему надо работать» (с. 133).

Это направление определяет весь жизненный путь протопопа Аввакума, описанный в книге. Здесь пасторское служение, противостояние сильным мира, география гонений и мученическая кончина. С трагическим напряжением описаны последние минуты жизни Аввакума (см. последние главы книги «В земляной тюрьме»).

Заключение книги фактически уточняет ее наименование. Начало раскола русской церкви не означало его конца. Раскол не завершился смертью Аввакума и его сподвижников. Гонения на сторонников старой веры продолжались официальной церковью и государством до 1905 года.

Но старая вера не умерла. Ее духовная сила оживляла и оживляет русскую культуру. Паскаль вспоминает в этой связи Гоголя, Киреевского, Достоевского, Леонтьева, Владимира Соловьева и Льва Толстого (с. 620).

З. КИРНОЗЕ

г. Нижний Новгород

1. Нива Ж. Возвращение в Европу. Статьи о русской литературе / Перевод с фр. Е. Э. Ляминой. М.: Высшая школа, 1999.[↩]