Патография Николая Ставрогина

Ныне почти забытая наука патография — особый раздел психиатрии, изучающий изображения душевных расстройств в художественном творчестве, а также влияние различных заболеваний на сам творческий процесс. По изящному выражению Николая Георгиевича Шуйского, «патография — это биография, написанная психиатром с использованием его специальных знаний»¹. Что же может дать патографический подход в анализе одного из самых ярких литературных героев Ф. Достоевского?²

С Николаем Всеволодовичем Ставрогиным читатель встречается во второй главе романа «Бесы» («Принц Гарри. Сватовство»), и первое, что должно обратить на себя внимание, учитывая специфику нашего рассмотрения, — это странное перерождение героя, отправленного из родительского дома в Петербург для продолжения образования: «…молодой человек как-то безумно³ и вдруг закутил. Не то, чтоб он играл или очень пил; рассказывали только о какой-то дикой разнузданности, о задавленных рысаками людях, о зверском поступке с одною дамой хорошего общества, с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично. Что-то даже слишком уж откровенно грязное было в этом деле. Прибавляли сверх того, что он какой-то бретер, привязывается и оскорбляет из удовольствия оскорбить»⁴.

Таким образом, нежный и чувствительный юноша («бледный и тщедушный» при отъезде) резко и как будто неожиданно превращается в холодного и высокомерного тирана. Думается, большинство читателей в силу своей неискушенности будут, вослед за воспитателем Ставрогина — Степаном Трофимовичем Верховенским, искать объяснения таких поступков по нормам поведения здорового человека, полагая, «что это только первые, буйные порывы слишком богатой организации, что море уляжется и что все это похоже на юность принца Гарри, кутившего с Фальстафом, Пойнсом и мистрис Квикли, описанную у Шекспира». Правда, ощущение какой-то отталкивающей иррациональности («грязь, грязь») и, следовательно, болезненности, скорее всего, проникнет и в их рассуждения. Увы, как покажут последующие события, такое объяснение совершенно неверно. Не проще ли предположить, что перед нами проявления какой-то резко обозначившей себя психической болезни? Какой? Новые поступки героя позволяют заключить, что перед нами не что иное, как шизофренический шуб (от немецкого; der Schub — сдвиг), c которого началась неуклонная деградация личности. Важно иметь в виду, что каждый болезненный приступ шизофрении определяется внутренними причинами, строго говоря — нарушениями химизма человеческого мозга, но эти причины, так сказать, незримы для взгляда непрофессионалов. А поскольку беспричинных событий не бывает, далекий от медицины человек закономерным образом начинает искать объяснение во внешних, абсолютно случайных событиях окружающей жизни — различных психических переживаниях, потрясениях и тому подобное. Но это только еще более запутывает его.

Между тем в результате болезненного сдвига человек становится личностью совершенно другого плана. Образно говоря, произошедшее можно уподобить падению зеркала, разлетающегося на множество мелких осколков, каждый из которых способен отразить какой-то фрагмент окружающей нас действительности, однако ни в какую общую картину эти фрагменты уже не складываются. Нечто подобное происходит и со Ставрогиным. Как отмечал еще Д. Аменицкий, хотя умственные способности и полученные ранее знания у него остаются как будто нетронутыми, их связь с духовным обликом личности уже лишена прежней целостности и жизненности. Его идеи больше не проникнуты теми живыми чувствами и верованиями, которые составляют основу личности, ее интимное ядро. Лишь благодаря колоссальному автоматизму психики они остаются присущими этому человеку. Только таким образом Ставрогин «известный период времени может производить впечатление корректного, образованного, рассудительного человека».

В стремлении реализовать один из важнейших литературных замыслов Достоевский лепил образ мощной, богатейше одаренной, хотя и демонической натуры. Не только в воображении художника, но и в реальной жизни личность такого масштаба может очень долго сопротивляться психозу, но все же отпечаток болезни на Ставрогине совершенно отчетлив. Да это и неудивительно: чаще всего пораженный шизофренией человек не более чем пассивный раб автоматических, неконтролируемых критическим сознанием стимулов, проявляющихся у него совершенно изолированно, вне обычных ассоциативных связей нормальной личности с окружающим миром и имеющих как бы исключительно моторный характер.

Закономерно в таком случае, что после своей неожиданной отставки⁵ Ставрогин оказывается «в какой-то странной компании», связавшись «с каким-то отребьем петербургского населения, с какими-то бессапожными чиновниками, отставными военными, благородно просящими милостыню, пьяницами, посещает их грязные семейства, дни и ночи проводит в темных трущобах и Бог знает в каких закоулках, опустился, оборвался и что, стало быть, это ему нравится». Однако Николай Всеволодович, как выяснится по возвращении в родной город, отнюдь не деградировал до облика «какого-нибудь грязного оборванца, испитого от разврата и отдающего водкой»! Что же, в таком случае, связывало его с подобным унижением и чем, с позволения спросить, он компенсировал столь значительную разницу со своими знакомцами? Ведь в благополучных гражданах, случайно забредших в трущобы (откроем хотя бы Гиляровского), их обитатели всегда видят лишь объект грабежа и наживы. Кажется, только больной шизофренией человек и способен на выполнение столь тяжелой, сколько и нелепой миссии.

Мимоходом Достоевский отмечает, что Ставрогин не просит у матери денег. Думается, однако, что дело здесь не в «именьице — бывшей деревеньке генерала Ставрогина (отца персонажа. — Н.

1. Шуйский И. Врубель; жизнь и болезнь. СПб.: Академический проект, 2001. С. 3.[↩]
2. В ряде аспектов своего рассмотрения мы будем следовать за замечательным русским психиатром Д. Аменицким, первым указавшим на патологическую окраску некоторых поступков Ставрогина (см.: Аменицкий Д. А. Психиатрический анализ Николая Ставрогина // Современная психиатрия. 1915. № 1).[↩]
3. Слово произнесено. Однако дело не в том, что Достоевский дает читателю ключ к пониманию созданного им образа, но именно так, с невытравимым ощущением болезненности всего происходящего и должен воспринимать здоровый человек поступки пораженного шизофренией. Причиной тому — грубая, необъяснимая нелепость многих из них.[↩]
4. Здесь и далее произведения Достоевского цит. по: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 тт. Л.: Наука, 1974.[↩]
5. Еще вопрос — чем Ставрогин вернул себе утраченные права, отличившись, как туманно говорит Достоевский, «в шестьдесят третьем году». Не была ли это особая беспощадность к участникам польского мятежа, на события которого, кажется, намекает автор; беспощадность, на которую, действительно (в силу своего аутизма), способны шизофреники?[↩]