«Око за око», или Двое из дома Капулетти. Комментарий к одной шекспировской сцене

В серии «Школа вдумчивого чтения», выпускаемой издательством МГУ, готовится комментарий к трагедии «Ромео и Джульетта». Настоящая статья представляет собой журнальную адаптацию первой главы этого Путеводителя, восстанавливающего реалии елизаветинского быта. За основу комментария берется подстрочный перевод, выполненный по варианту текста, напечатанному в Первом фолио (1623). Текст подстрочника сопоставляется с советскими переводами ХХ века, отмеченными цензурными и эстетическими ограничениями, неизбежными в советское время. Цель Путеводителя — приблизить читателя к пониманию шекспировской фразеологии, к идиомам и шуткам его комических персонажей, живущих в Вероне, но говорящих на языке елизаветинского Лондона.

Пьеса Шекспира «Ромео и Джульетта» зачитана зарубежными исследователями и комментаторами: от монографий до статей, с определенной периодичностью в течение уже более полувека собираемых в сборники. Широко освещен вопрос об истоках «Ромео и Джульетты»¹, о ее петраркистской направленности². Детально разобраны и частности, к примеру — фехтовальные сцены³. Язвительному Меркуцио даже посвящена отдельная монография⁴, в которой шекспировский текст вычитан столь пристально, что выясняется наличие у Меркуцио брата (его имя — Валентин — вскользь упомянуто в начале пьесы). С лингвистической точки зрения исследованы каламбуры и остроты⁵, в солидных серийных изданиях, будь то «Arden» или «New Cambridge», реплика за репликой проработаны трудности языка шекспировской эпохи и исторические реалии.

И тем не менее в этой пьесе все еще открываются возможности для комментирования, к которым без сомнения относится быт дома Капулетти. Впечатление о семействе Капулетти складывалось у елизаветинского зрителя, пусть и подготовленного (ведь сюжет к XVI веку уже стал «бродячим»), не сразу, но из небольших рутинных домашних мелочей, которые Шекспир как бы невзначай — иногда совсем полунамеком — разбросал по разным сценам. Не случайно, говорят исследователи, несмотря на итальянскую основу, «Ромео и Джульетта» — пьеса о родной Шекспиру Англии, о тех культурно-социальных аспектах, которые волновали самих елизаветинцев. О том, к примеру, в каком возрасте девушке лучше всего выходить замуж, или — насколько провинился перед законом и обществом патер Лоренцо, тайно обвенчавший Ромео и Джульетту (а, как показывает статистика второй половины XVI столетия, подобных случаев в Англии того периода было немало⁶!)

Быт и самый уклад дома Капулетти раскрывается не только в связи с поступками ключевых персонажей, населяющих его, но в действиях и словах тех малозаметных фигур, которые организуют его изнутри, — господских слуг, ведь кто, как не они, более всего похожи на своих хозяев! Более или менее развернутые диалоги слуг дома Капулетти встречаются в пьесе несколько раз:

I, 1 — перебранка Самсона и Грегори;

I, 2 — неграмотный слуга просит Ромео прочитать список гостей;

I, 5 — разговор слуг Капулетти во время пиршества;

IV, 4 — разговор старого Капулетти со слугами перед свадьбой;

IV, 5 — разговор Питера (слуги Кормилицы) с музыкантами⁷.

Н. Берковский в своей статье убежденно пишет о том, что Ромео и Джульетта — «сложнейшая партитура», в которой «звучат многообразные стилистические партии, то размежеванные, как будто взаимно равнодушные, то вклинивающиеся друг в друга»⁸. И далее — «Люди у Шекспира идут своими путями. Новости одного не скоро станут новостями другого, а то и никогда не станут»⁹. Здесь Берковский приводит красочный пример Меркуцио, который, заблуждаясь, считает, что Ромео по-прежнему влюблен в Розалину, когда пылкий юноша уже любуется в лунной ночи новой избранницей. Именно в свете этой идеи Берковского хотелось бы раскрыть психологию бытовых второстепенных персонажей, жизнь которых в пьесе определена одной-двумя сценами, поместив в фокус комментария судьбу приятелей — Самсона и Грегори.

Ишаки веронского Смитфилда

Лирическая трагедия «Ромео и Джульетта» открывается комедийно — шутливой перебранкой двух слуг дома Капулетти. 54 строки, открывающие пьесу, — а именно столько длится сценическая жизнь этих героев — после темного предсказания Пролога, — вводят зрителя в события, реакция на которые рассчитана на два абсолютно разных типа зрителей — публику стоячего партера и утонченных аристократов лож. Отсюда — двунаправленность шекспировского смеха и спектр тем, возникающих в разговоре. Большой фрагмент до появления слуг дома Монтекки (строки 1-28) практически весь основан на обыгрывании реалий елизаветинского времени, связанных с повседневностью в разных ее аспектах. Это и первая шутка о быте бедноты (1-2), и следующая за ней острота о темпераменте и о нравах елизаветинцев (3-4). Это и впервые прозвучавшая тема вражды (7-11), которая тут же перевернута наизнанку за счет обыгрывания мотива плотской любви (14-24). Все эти на первый взгляд разрозненные темы, с одной стороны, создают ту самую параллельную реальность, о которой пишет Берковский, а с другой, неизбежно подводят к основному конфликту пьесы. К распре домов Монтекки и Капулетти, в которой парадоксальным образом рождается трогательная, целомудренная, затмевающая вражду своим присутствием любовь двух юных существ.

Итак, театр времен Шекспира… Пустая сцена — шекспировский театр не любит декораций. Следуя авторской ремарке, на авансцену выбегают из кулис двое из дома Капулетти:

Городская площадь в Вероне (A public place).

Входят Самсон и Грегори из дома Капулетти, вооруженные мечами и баклерами (with swords and bucklers).

На самом деле, место действия этой шекспировской пьесы столь условно, что навело одного из комментаторов на любопытную мысль. Возможно, городская площадь Вероны для шекспировского зрителя — своеобразный Смитфилд — излюбленное место публичных сборищ и проведения рыцарских турниров со времен Ричарда II¹⁰. В елизаветинское время воровство и потасовки в Смитфилде были обычным делом, даже несмотря на то, что каждый лондонец помнил суровый закон Елизаветы — за нарушение спокойствия мошенников и драчунов заживо варили в масле.

При Самсоне и Грегори — баклер и меч. По какой-то причине два приятеля ранним июльским утром (еще не пробило и девяти часов!) основательно, хотя и очень комично, вооружились. Основательно, потому что меч и рапира — оружие не самое легкое по весу. К примеру, рапира в елизаветинские времена, судя по описаниям оружейных мастеров XVI века, весила 39 унций (а одна унция — примерно 30 граммов), что почти вдвое тяжелее современной.

1. Moore  Olin H. The legend of Romeo and Juliet. Ohio: The Ohio State U. P., 1950. [↩]
2. McCown Gary M. «Runaways eyes» and Juliet’s Epithalamium // Shakespeare Quarterly. 1976. Vol. 27; Whittier Gayle. The Sonnet’s Body and the Body Sonnetized in Romeo and Juliet // Shakespeare Quarterly. 1989. Vol. 40; Camaiora Luisa Conti. Shakespeare’s use of the Petrarchan code idiom in «Romeo and Juliet». Milano: I.S.U. Universit` Cattolica, 2000. [↩]
3. Edelman Charles. Brawl ridiculous. Swordfighting in Shakespeare’s plays. Manchester: Manchester U.P., 1992.[↩]
4. Porter Joseph. Shakespeare’s Mercutio: His History and Drama. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1988.[↩]
5. Mahood M. Shakespeare’s Wordplay. L.: Methuen, 1957. [↩]
6. См.: Greaves Richard L. Society and Religion in Elizabethan England. Minnesota: University of Minnesota Press, 1981; Sokol B.J, Sokol M. Shakespeare, law and marriage. Cambridge: Cambridge U.P., 2003.[↩]
7. См. об этом: Шайтанов И. Трагедия овладевает сонетным словом. «Ромео и Джульетта» // Шайтанов И. Компаративистика и / или поэтика. М.: РГГУ, 2010. [↩]
8. См.: Берковский Н. Я. «Ромео и Джульетта», трагедия Шекспира // Берковский Н. Я. Лекции и статьи по зарубежной литературе. СПб.: Азбука-классика, 2002. С. 317.[↩]
9. Там же. С. 323.[↩]
10. Edelman Charles. Op. cit. [↩]