«Очень занятный Жюль Верн»
Marcel More, Le tres curleux Jules Verne, Le probleme du pere dens les Voyages extraordinalres, Paris, 1960, 245 pp.
Уже давно многочисленные последователи Зигмунда Фрейда перестали довольствоваться изучением расстройств психики своих пациентов и охватили своими разысканиями едва ли не всю необозримую область человеческой жизни и культуры. Не только появилось множество изысканий о жизни и творчестве великих представителей литературы и искусства, рассматриваемых с точки зрения «эдипова комплекса» или «бегства от любви», но, кажется, ни один уголок микрокосма и макрокосма не остался без пристального и бдительного присмотра – внимательных и недремлющих изыскателей.
Моя осведомленность недостаточна, чтобы утверждать с уверенностью, подвергали ли последователи Фрейда анализу футбол и настольный теннис, но во всяком случае в 20-х годах один советский литературовед опубликовал книжку о психоанализе шахматной игры, в которой сообщал, что ход ладьи, служащей символом рождения, соответствует стремлению бессознательного к возвеличению матери, разбирал проблемы недоброжелательного отношения четырехлетнего Капабланки к своему отцу, а также другие важные вопросы; а позднее одна французская фрейдистка, носившая громкую фамилию Бонапарт, посвятила специальную работу комплексу зубного врача.
С недавних времен настала очередь Жюля Верна. В 1948 году французские исследователи М. Бютор и М. Карруж в своих статьях о замечательном писателе открыли изумленному читателю в его творчестве неожиданные бездны и глубины, о которых он в простоте душевной и не помышлял. Теперь их соотечественник Марсель Морэ посвятил Ж. Верну специальную книгу, в которой подходит к его жизни и творчеству с весьма неожиданных сторон.
Своеобразная трактовка биографии и произведений с детства всем нам знакомого писателя встречает нас в книге М. Морэ. То, что казалось нам кристально ясным, общедоступным, понятным всем, облекается вдруг покровом непроницаемой тайны, заволакивается густой пеленой тумана. «Несмотря на запрет Жюля Верна – но запрещенный плод не полон ли соблазна? – и несмотря на все предосторожности, принятые им, чтобы тайная драма его жизни осталась неизвестной, мы попробуем на нижеследующих страницах расшифровать «тайну», существование которой не оставляет никаких сомнений и которую ее обладатель надеялся защитить против всякой нескромности» (стр. 19). «Произведения Ж. Верна… почти всегда скрывают под их наружным смыслом смысл гораздо более тайный» (стр. 219).
В чем же заключается этот тайный смысл? Ой, согласно Марселю Морэ, состоит в пронизывающей жизнь и творчество Ж. Верна концепции двух отцов – «земного» и «духовного». Один из них – родной отец – дает жизнь, другой питает сознание и обогащает духовный мир новыми идеями. Сын переносит на «второго» – духовного – отца любовь, которую он чувствовал к первому; со своей стороны «духовный отец» испытывает глубокую потребность раскрывать новые горизонты перед существом, более молодым, чем он. Эта смена уз родства на духовные связи часто рождает будущего творца, и она же может привести к тяжелым конфликтам двух поколений.
Примерами «духовного отцовства» могут, служить взаимоотношения Леонардо и Верроккьо, Ницше и Вагнера, Стефена Дедалуса и Леопольда Блума в джойсовском «Улиссе». Теперь М. Морэ обнаружил и Ж. Верна в этом ярком созвездии. Родным отцом его был, как это было известно и ранее, нантский адвокат Пьер Берн, «духовным отцом» М. Морэ предлагает считать издателя Пьера-Жюля Этцеля. В свою очередь Ж. Берн был «духовным отцом» своего племянника Гастона, как предполагает М. Морэ (не имея, надо сказать, для этого никаких оснований, так как о взаимоотношениях Ж. Верна и Гастона почти ничего неизвестно), и полученная писателем в 1886 году пуля в ногу из револьвера, направлявшегося рукой Гастона, была, если принять толкование М. Морэ, покушением на убийство «духовного отца», навсегда омрачившим последние двадцать лет жизни Ж. Верна.
В эту-то тему «двух отцов» (а также «дяди и племянника») Ж. Верн, согласно М. Морэ, был углублен, как, быть может, ни один другой писатель. Она-то и составляет в его жизни и творчестве «страстную и потаенную трагедию», трагедию, которую он старательно скрывал в своих произведениях при помощи приемов фонетики и тайнописи.
Дадим представление об этих приемах. В романе «Жангада» большое значение имеет разгадывание шифрованного текста, от прочтения которого зависит судьба героя, Судья Жаррикеш, пытающийся прочитать этот текст, чтобы дать представление об употребляемом им методе расшифровки, зашифровывает фразу «Судья Жаррикеш одарен очень изобретательным умом», употребляя шифр 423. В конце концов таинственный документ расшифровывают при помощи шифра 432513. Это дает повод М. Морэ заметить, что числа 423, 432 и 513 все делятся на 9 и, если их разделить на 9, соответственно дают 47, 48 и 57. Но 1847 год, мгновенно замечает М. Морэ, не является ли последним годом, проведенным Ж. Верном в Нанте под родительской кровлей, 1848 – годом переезда в Париж и начала самостоятельной жизни вне семейного очага, 1857 – годом его свадьбы! Несомненно, что в шифрах «Жангады» Ж. Верном скрыты намеки на события, имевшие решающее значение в его жизни! Писатель не смог удержаться от того, чтобы в зашифрованном виде не сообщить всенародно об интимных сторонах своей биографии (стр. 61 – 62). Едва ли только нашелся до М. Морэ другой столь же хитроумный читатель, который сообразил, где тут зарыта собака. Жюльверновские секреты запрятаны автором в «Жангаде» не менее надежно, чем в «Войне и мире» цифровое значение фразы «l’russe Besuhof» в предсказании апокалипсиса о звере, которому даны уста глаголюща велика и хульна.
И «Двадцать тысяч лье под водой», оказывается, наполнены деталями, скрытого значения которых никто до М. Морэ не подозревал. Если профессор Аронакс – рассказчик романа, упав в воду с палубы «Авраама Линкольна», попадает на «Наутилус», вспомним, что сам Ж. Верн нашел пристанище у Этцеля, опубликовавшего его первый роман «Пять недель на воздушном шаре», отвергнутый до него пятнадцатью издателями. Когда же Аронакс, посвященный капитаном Немо в тайны морских глубин, в конце романа убегает с «Наутилуса», то это соответствует измене «духовному отцу» самого Ж. Верна, посвященного Этцелем в тайны литературного мастерства и тем не менее предполагавшего порвать договор со своим издателем.
Этого мало. Упоминание об измене вызывает ассоциацию со знаменитым жюльверновским изменником – Айртоном. Аронакс и Айртон – два лица – одно светлое, другое грозное – одного персонажа, и этот персонаж не кто иной, как сам Ж. Верн. Пользуясь методом «телескопажа» собственных имен, характерным для Джойса, но употреблявшимся уже Ж. Верном, мы можем говорить об – едином целом – об Айртонаксе:
AYRTON NAX
AYRTON
A R ON NAX
Не только творчество, но и жизнь Ж. Верна оказывается полной скрыто-то символического смысла. В 1859 году с Ж. Верном был случай на охоте, после которого он навсегда перестал охотиться, – нечаянно выстрелял в лежавшего в траве жандарма, приняв его за дичь. М. Морэ по этому поводу замечает (дважды! – см. стр. 70, 151), что «жандарм» представляет собой символ отцовского авторитета. Стало быть, Ж. Верн таким образом, строго говоря, стрелял в своего отца!
Не удивительно, что автор уподобляет творчество Ж. Верна темному лесу и считает, что оно предстает нам под знаком криптограммы. Он, находит, что Ж. Верн задолго до Хайдеггера – немецкого философа идеалиста XX века – осуществлял хайдеггеровскую идею о том, что всякая операция по разъяснению, распутыванию сопровождается все возрастающим запутыванием, затемнением, так как каждое новое открытие одновременно порождает и новые тайны. Исследователю это зрелище непроходимого лабиринта очень нравится, и он провозглашает, что огни, бьющие из горнила страданий, в котором отливается произведение искусства, когда удается открыть старательно скрывавшиеся в нем тайны, бросают на него отблеск совершенно новой красоты.
Но с этим позволительно не согласиться. Анализы М. Морэ только на первый взгляд обогащают наше понимание жизни и творчества Ж. Верна, раскрывают в нем скрытые глубины. В действительности наоборот: за исключением немногих в самом деле интересных и ценных находок (например, подчеркивание значения в биографии Ж. Верна муниципальных выборов в Амьене в 1888 году, на которых писатель баллотировался по списку левых, любопытные сближения «Жайгады» с творчеством Флобера, близкий друг которого Р. Дюваль сопровождал Ж. Верна в его плаваниях на собственной яхте, и некоторые другие наблюдения) книга М. Морэ обедняет, сужает наше представление о писателе; и это неизбежный результат всякого сверхпоследовательного биографизма, тем более если жизнь писателя объясняется исключительно при помощи эксцентрической концепции. Непомерное расширение значения личных переживаний, семейных конфликтов, интимных травм приводит к измельчанию содержания всякого, в том числе жюльверновского, творчества. В самом деле, что хорошего можно сказать о писателе, сочинения которого, если верить М. Морэ, представляют собой «необъятный костюмированный бал, на котором его семья, его друзья, его более или менее близкие знакомые и особенно он сам выступают скрытыми под самыми разнообразными нарядами» (стр. 20). Самый тяжелый упрек, который можно сделать анализам М. Морэ, – тот, что они при всей их неожиданности ровным счетом ничего не объясняют в творчестве Ж. Верна.
Взять хотя бы излюбленную автором тему «двух отцов». Оказывается, что этот же конфликт отцов «земного» и «духовного» является основным для произведения, чрезвычайно несхожего с романами Ж. Верна – для джойсовского «Улисса»! Ведь именно из комментария к «Улиссу», принадлежащего Стюарту Гильберту, заимствовал М. Морэ концепцию двух отцов. Но чего же стоит параллель – Ж. Берн и Джойс!
Известно, что при желании «секретный» смысл можно обнаружить при напряженном разглядывании чего угодно, хотя бы узора на обоях. Если читать романы Ж. Верна «с сильной лупой в руках», как это делает М. Морэ, – там, что хочешь, увидишь.
Упражнения М. Морэ и его единомышленников не так невинны, как могут показаться. Они приводят к отрыву творчества замечательного писателя от развития прогрессивных общественных идей своего времени, превращают его в декадента, замкнутого заколдованном кругу семейных тем.
Естественно сравнить работы о Ж. Берне советских исследователей – К. Андреева, Е. Брандиса и др. или статьи о нем передовой зарубежной печати с книгой М. Морэ. Те сопоставляют творчество Ж. Верна с утопическим социализмом, упоминают Сен-Симона, Фурье, Э. Реклю, Луизу Мишель, сближают его с движением передовой мысли человечества. Здесь цитируются Хайдеггер, Ницше, Мережковский, Джойс, Кафка, трактаты по криптографии, исследуются «эдипов комплекс», темы «земного» и «духовного» отцов, дяди и племянника, братьев, звучат странные термины – «раздвоение отца», «раздвоение сына», «псевдобратья». Автор обещает нам еще целый том новых изысканий о Ж. Берне. Что ж, почитаем. Может быть, это будет еще более «занятный» Жюль Берн.