«Очень часто хочется с вами перекинуться словом…». Н. Берковский – В. Гриб. Переписка

В домашнем архиве Н. Берковского (1901–1972) – филолога, философа культуры, литературного и театрального критика – большое место занимает почта, полученная им от почти двухсот корреспондентов. Порой это просто какая-нибудь разовая поздравительная телеграмма или открытка, иногда же – крупный эпистолярный комплекс, размер которого достигает (в совокупности со встречными письмами Наума Яковлевича, находящимися в частных и государственных собраниях) полутора-двух десятков авторских листов.

Объем имеющейся переписки с московским литературоведом В. Грибом (1908–1940) не так велик. Начало ее датировано январем 1936-го, конец – декабрем 1939-го, и не все письма сохранились¹.

Когда общение завязалось, Н. Берковскому шел 35-й год. Позади было уже многое: учеба в Екатеринославском пединституте и в Ленинградском университете, аспирантура при ИЛЯЗВ (ИРК)² (научный руководитель В. Жирмунский); параллельно осуществлялся прорыв в сферу, как представлялось молодому филологу, актуально-жизненную: служба в Пролеткульте (лектором социологии искусства), публикации в газетах и журналах (в первую очередь, в органе РАППа «На литературном посту», напечатавшем четырнадцать его статей о современной прозе, отечественной и зарубежной, о драматургии и театре). Всего же в периодике конца 1920-х он опубликовал более пяти десятков текстов. Частью они вошли в первую книгу Берковского «Текущая литература», вышедшую в 1930-м. Объектом рецензий сборник становился четырежды³, во всех случаях – разгромных (автор обвинялся там в завуалированном «формализме», в «антимарксизме», в «идеализме» и одновременно в «грубом эмпиризме»). В том же году Берковский был изгнан из круга авторов «На литературном посту» – как «не овладевший марксистским методом» [Фадеев 1930: 1]. Осенью 1930-го он окончил аспирантуру и был принят в штат ИРК, где с 1931-го возглавлял Западный отдел; затем, с сентября 1932 года по сентябрь 1936-го работал руководителем секции исследователей западноевропейской литературы (согласно некоторым документам, – «западноевропейского отдела», «группы по западноевропейской литературе») в ГАИС (ГИИС)⁴; в 1936-м началось его сотрудничество с ИРЛИ (зачислен в штат Западного отдела в 1937-м или 1938 году); также он преподавал в этот период в ленинградских вузах – в ЛГУ и в Академии социального воспитания имени Н. Крупской. Выход на академическую стезю сказался на характере печатных работ: произошел переход от тематики современной (к которой Берковский порой все-таки возвращался) к проблемам историко-литературным и теоретико-эстетическим. Последние, впрочем, занимали Н. Берковского всегда – в архиве его⁵ имеется цикл рукописных сочинений екатеринославской поры («Психология лирического реализма», «О душе вещей» и другие – 1920–1921 годов), являющихся, по существу, исследованиями феномена красоты, попыткой постижения природы искусства в целом. В середине 1930-х вышли из печати его крупные работы по истории и эстетике немецкого романтизма⁶.

В. Грибу в январе 1936-го исполнилось 28. Первоначальное его образование, полученное в Киеве, было юридическое; затем, переехав в 1929-м в Москву, он прошел филологическую аспирантуру, с 1936-го преподавал в Московском институте философии, литературы и истории имени Н. Чернышевского (МИФЛИ). Ориентация на философию искусства была ему, как и Н. Берковскому, присуща с ранних пор. Еще в киевские годы он – двадцатилетний – опубликовал в московском журнале «Под знаменем марксизма» (1928, № 6) статью «О принципах построения марксистской эстетики»; затем, в 1932-м, в 10-м томе «Малой советской энциклопедии» появилась его статья «Эстетика» (написанная в соавторстве с И. Верцманом). В 1934-м он защитил кандидатскую диссертацию на тему «Эстетические взгляды Лессинга». Лессинг – теоретик и художник – являлся одним из центральных объектов изучений В. Гриба. Другим важнейшим для него предметом осмыслений было творчество Бальзака. По количеству работ, ему посвященных, тема эта стоит в ряду опубликованного В. Грибом на первом месте (более полутора десятков из – приблизительно – сорока названий). Статьей «Мировоззрение Бальзака» В. Гриб дебютировал как автор журнала «Литературный критик» (1934, № 10) – издания, сконцентрировавшего самые заметные силы марксистов-интеллектуалов 1930-х в области эстетики (так называемое «течение Лифшица – Лукача»). Еще одна из публикаций В. Гриба о Бальзаке была послана автором Н. Берковскому с сопроводительным письмом, которое, к сожалению, до нас не дошло. Берковский отвечал:

12.01.1936

Л-д, 119, Коломенская, д. 35, кв. 62⁷

Дорогой товарищ Гриб!⁸

Благодарю за книгу и письмо. Вашу новую статью прочел⁹, и она очень мне понравилась – она дополняет Вашу прежнюю работу о Бальзаке подходом вплотную к литературе¹⁰. О готическом романе и о смежном – здесь я нашел известные совпадения с Вами¹¹ в печатающейся сейчас моей большой статье о Гофмане (Э. Т. А.) – Гослитиздат, однотомник¹². Если будет какая-либо техническая возможность, я в своей статье отмечу эти совпадения¹³. Статью пришлю Вам, когда однотомник появится (вероятно, очень скоро).

Ваш отклик на «романтизм»¹⁴ порадовал меня. Книга вышла больше года тому назад, а я так и не ощутил ее существованья. В печати появилось о ней только нечто невнятное. Я и сам начинаю забывать эту свою статью.

У меня есть деловое предложение к Вам.

Под моей редакцией в Государственном институте искусствознания готовится большая коллективная работа «История западно-европейской драматургии XIX века». Я бы очень хотел, чтобы Вы приняли в ней участие. Мне кажется, что Вас могли бы заинтересовать темы о Фр. Геббеле¹⁵ или О. Людвиге¹⁶. Если бы Вы согласились взять и того, и другого, то это было бы как нельзя лучше. Пробую сагитировать Вас: ведь Геббель мог бы в известном смысле явиться продолжением Вашей работы по Лессингу¹⁷ – как эпилог большой немецкой драматургии, поднятой впервые Лессингом. Очень прошу Вас поскорее ответить мне по этому поводу, так как у нас уже работа по изданию пущена в ход.

Если Вас не заинтересует это мое предложение, то все же я не отказываюсь от мысли вступить с Вами в той или иной форме в сотрудничество. Быть может, Вы согласились бы приехать и прочесть в нашем Институте какой-либо доклад на близкую нам тему – я говорю о секции Западно-европейской литературы, которой руковожу. Разумеется, Ваше выступление будет оплачено. В секции нашей Вы найдете очень дружескую к Вам аудиторию.

Участие в сборнике мы оплатим и помимо обычного авторского гонорара – как работу, выполненную для Института.

Очень жалею, что знакомство наше только по печати и почтовое. Я считаю, что Вы, Лукач и Лифшиц¹⁸ – это единственно живое явление в нашем литературоведеньи и критике (я не отделяю одно от другого)¹⁹.

В Ленинграде у нас живые люди есть только среди молодежи без имени. А об именах лучше помолчим.

Все, что пишешь, адресуется к Вам и к еще очень немногим – «через головы редакций и издательств»²⁰.

Очень завидую простоте и ясности, с которой написаны все Ваши статьи, – для меня лично эти качества, очевидно, недостижимы²¹.

Хотел Вам послать «Романтические повести»²², но Academia почти не дала мне экземпляров.

В феврале выйдет наш сборник «Ранний буржуазный реализм»²³, который я доставлю Вам. Сборник – «от Шекспира до Бальзака», в нем 37 листов, и для него были мобилизованы все более или менее жизнеспособные ленинградские западники²⁴.

Было бы отлично, если б Вы на наш сборник написали бы в печати. Мы вряд ли можем, кроме Вас, рассчитывать на какого-либо другого критика, который сумел бы в целом отозваться на сборник и на всю его тематику²⁵.

Привет.

Н. Берковский

P.S. Жду Вашего ответа. Еще раз повторяю, что очень желал бы увидеть Вас среди участников «Драматургии»²⁶.

Прежде чем обратиться к дальнейшим материалам переписки, хотелось бы задержаться на некоторых моментах письма предшествующего. Оценивая группу Лифшица – Лукача как «единственно живое явление в нашем литературоведеньи и критике» (курсив мой. –Л. Д.), говоря дальше о «живых людях» (курсив мой. –Л. Д.) среди «молодежи без имени» и о своих коллегах по сборнику «Ранний буржуазный реализм» как о «более или менее жизнеспособных ленинградских западниках» (курсив мой. –Л. Д.), Н. Берковский во всех этих одобрительных характеристиках руководствуется доминантным для него критерием «жизненности». Пройдут годы и десятилетия, но установка эта сохранится в полной мере. «…Единственное, что я ценю в нашем литературоведении, – это направление на жизнь, от которого я никогда не откажусь…»– скажет он в письме (от 01.08.1960) своему другу, театроведу Б. Зингерману [Письма... 1960–1961].

В письме В. Кожинову (от 14.06.1962), благодарно откликаясь на присылку его брошюры «Основы теории литературы»²⁷, он выскажется более развернуто: «Н. Гумилев когда-то написал статью под названием «Анатомия стихотворения». Анатомия – по этому пути и пошла поэтика. У Вас на первом месте другое – физиология. Вы вводите в поэтику силы жизни, силы бытия, и если она при том выглядит не столь наукообразно, как у анатомов и техников, то она зато становится явлением нужным и живым. Сколь многое и сколь многих погубил фетиш наукообразия! Не будет парадоксом сказать, что всякий новый успех наукообразия в сочинениях, посвященных искусству, был новым отпадением от истины. Формализм – ОПОЯЗовское направление – был тоже неким культом научности, поведением Фомы Неверного, который влагает персты и, однако же, ничего не осязает…» [Письмо... 1962].

В письме Д. Обломиевскому²⁸ (от 12.01.1965) он аналогичным образом охарактеризует творческую установку коллеги В. Кожинова по ИМЛИ, С. Бочарова (входившего, как и тот, в круг авторов трехтомной «Теории литературы»²⁹, ценившейся Н. Берковским весьма высоко): «Бочаров идет к литературе с так называемыми запросами от жизни, это, по-моему, явление в высшей степени здоровое, и это гораздо лучше, гораздо выше, чем всякое снобство или усиленное методологизированье, еще и сейчас у нас не изжитое…» [Письма... 1957, 1965].

Не станем цитировать другие высказывания Н. Берковского того же рода, их много. Но вот то, что привести представляется все-таки необходимым, – фрагменты «Вступления» к упомянутому выше циклу юношеских рукописных работ Н. Берковского «Психология лирического реализма» (1920–1921):

…популярная русская школа эстетики хочет в поэзии видеть особый путь знания; мы видим в ней большее –МЕТОД ЖИЗНИ...

…в художнике мы видим виртуоза жизни <…> быть ТЕОРИЕЙ ЖИЗНИ – этим, прежде всего, определяется задача эстетики… [Берковский 1920–1921]

Здесь, в этих утверждениях двадцатилетнего теоретика искусства, уже в полной мере запечатлелся тот присущий ему пафос «жизненности», который по-своему проступил и в приведенном письме к В. Грибу, отосланном полтора десятилетия спустя. В беглых словах письма о нераздельности «литературоведенья и критики»³⁰ угадывается близкое: Берковского не удовлетворяет и скрупулезная фактологичность науки традиционно-академической, и избыточная, как ему представлялось, рационалистичность «имманентных» подходов ОПОЯЗа. Он стремится вникнуть в смыслы истории мировой литературы как живой соучастник ее многовекового движения; вся она в его ощущении есть литература «текущая», вся подлежит личному истолкованию и оценке³¹.

Где лежали истоки этой направленности? В «Психологии лирического реализма» Н. Берковский цитирует слова В. Розанова из «Уединенного»: «…секрет писательства заключается в вечной и НЕВОЛЬНОЙ музыке в душе <…> Что-то течет в душе… Вечно, непрестанно. Что? Почему? –Кто знает? – меньше всего автор» [Берковский 1920–1921]; затем там следует пушкинское – «…в душе моей едины звуки / Переливаются, живут, / В размеры сладкие бегут…». И, наконец: «…это и есть тот поток, о котором Бергсон: поток беспрерывный, сплошной, текущий под затвердевшей корой восприятий – объектов, представлений и действий («Введение в метафизику»). И открытое Бергсоном знали и слышали поэты всех времен, знали и слышали все, кто в них проникал…»³²

«Жизненность», как можно понять уже из этих небольших фрагментов, ассоциировалась тогда в сознании Н. Берковского с ничем не стесненной субъективностью, духовностью, внутренней свободой.

В середине 1920-х многое переменилось радикально. Вступая в круг РАППовских авторов, Н. Берковский, вероятно, полагал, что тем самым делает шаг в сторону действительности подлинной, которая теперь понималась как реальность объективная, социально-классовая, пронизанная энергией труда и борьбы. «Есть два способа проходить через жизнь – можно робкой касательной –почтительно и мармеладно, можно – дерзкою секущей…» –утверждал он в 1928-м в рецензии на Б. Пильняка³³. Тот же пафос явственно ощутим во многих других его текстах той поры – например, в статье 1929 года «О прозаиках»: «…трудящийся знает сопротивление вещей <…> В иллюзорности же праздных созерцаний вещи податливы и охотно следуют кивкам «души», их можно прибрать к рукам нежно и без шума. Вселенная присвояется личностному «я», даже и не пикнув…» [Берковский 1929: 152]. Здесь, понятно, запечатлелось отталкивание автора и от его собственных недавних тенденций (хотя в самом этом акте самопреодоления присутствовало нечто, способное напомнить бергсоновский «еlan vital» – «жизненный порыв»).

Импульс к новой смене установок Н. Берковского, случившейся уже в следующем десятилетии, был дан развернутой тогда в советском идеологическом пространстве кампанией по борьбе с «вульгарным социологизмом», пик которой пришелся на 1936-й. Проводилась кампания в форме так называемых «дискуссий» в творческих союзах и в прессе (в первую очередь на страницах «Литературной газеты», а также журналов «Литературный критик» и «Литературное обозрение»). Содержание ее состояло в пересмотре принципов интерпретации и оценки произведений искусства, основная тенденция – в отказе от представлений о жесткой классовой детерминации сознания художников прошлого, в апелляции к всеобъемлюще-широкому началу «народности»³⁴. В этом заключался идейный пафос кампании в целом, дополнявшийся аспектом собственно эстетическим – апологией «реализма». И то и другое истолковывалось как утверждение начал «естественности», «жизненности»³⁵.

25 марта 1936-го Н. Берковский выступил на устроенной в ленинградском Доме писателей им. В. Маяковского «дискуссии» «О борьбе с формализмом и натурализмом»: «…для многих неясно сегодня: какая связь между реализмом и народностью, что это – разные ли вещи или одно и то же. Конечно, это одно и то же. Народность это одна из самых необходимых сторон реализма. Чем писатель глубже, тем реализм его глубже, тем писатель народнее…» [Берковский 1936a: 2]. Как на пример отрицательный выступавший указал (вслед за открывавшим дискуссию Е. Добиным) на роман присутствовавшего на собрании Л. Добычина «Город Эн» (М.: Советский писатель, 1935): «…факт, который лежит в основании манеры Добычина, это гегемония всяческого имущества, имущественной дребедени <…> профиль добычинской прозы, это, конечно, профиль смерти…» [Берковский 1936a: 2].

Вскоре Л. Добычин исчез (видимо, покончил с собой) (см.: [Блюм 1996]).

Произошло все это в промежутке между январским обменом письмами Н. Берковского с В. Грибом и возобновлением их переписки летом 1936-го.

Н. Берковский – В. Грибу

02.07.1936

Дорогой Владимир Романович!

Благодарю за присланную книгу³⁶.

Имел случай еще раз вспомнить о Вас по вчерашнему номеру «Литературного Ленинграда» (№ 30), где Белицкий³⁷ напечатал большую статью о конференции в Академии Наук и где сочувственно сказано о Вашем выступлении³⁸.

Вполне одобряю Вашу статью о Федине³⁹. Что здесь, в нашем городе, вступятся за этого великого писателя⁴⁰, я Вам предсказывал. Ведь он, как Фома Опискин⁴¹, все грозится уехать, и ленинградские критики напуганы, как бы и в самом деле не уехал⁴².

Я покамест сижу в Ленинграде и дорабатываю несделанные хвосты зимних работ.

Свой доклад на конференции я превратил в статью, которую будут печатать в «Литературном Современнике»⁴³.

Дискуссию о вульгарном социологизме⁴⁴ у нас отложили, так как все уже разъехались. Кроме того, ленинградские критики, как видно, не очень волнуются этим вопросом.

Литературоведов он задевает ближе⁴⁵.

Напоминаю Вам о Вашем плане привлечь к «Критическому обозрению»⁴⁶ Обломиевского, Сильман и других. Они пробовали сговариваться с местным представителем, но, кажется, ничего не вышло. В частности, о Сильман мне известно, что дело с ее участием застряло⁴⁷.

Собираюсь все лето работать в полную силу.

Хотел бы Вам послать моего Гофмана⁴⁸, но в издательстве он застрял невероятно, хотя верстка и была в марте.

Пожалуйста, пишите.

Н. Берковский

18.09.1936

Дорогой Владимир Романович!

Жду от Вас известий по поводу моей статьи⁴⁹.

Надеюсь, что Розенталь⁵⁰, который вылез из дискуссии##В 1936 году на страницах «Литературной газеты» была проведена «дискуссия» идеолого-эстетического содержания, в ходе которой там публиковались статьи и заметки Ф. Левина, М.

1. Оригиналы публикуемых здесь писем Н. Берковского хранятся в архиве РГАЛИ [РГАЛИ. Ф. 3118…]; оригиналы публикуемых пи­сем  В. Гриба  хранятся  в  личном  архиве  дочери  Н. Берковского, М. Виролайнен. [↩]
2. ИЛЯЗВ (Научно-исследовательский институт сравнительной истории литературы и языков Запада и Востока), преобразованный в 1930-м в ИРК (Институт речевой культуры).[↩]
3. См.: [Нович 1930; Тамарченко, Танин 1930; Тарасенков 1930; Гор­бачев 1930].[↩]
4. ГАИС — Государственная академия искусствознания, с 1936го ГИИС — Государственный институт искусствознания. [↩]
5. В настоящее время — личный архив дочери Н. Берковского, М. Виролайнен. [↩]
6. См.: [Берковский 1934; Берковский 1935].[↩]
7. Адрес Н. Берковского с 1930 года до конца жизни. [↩]
8. Судя по несколько официальной окраске обращения, письмо это – первое из посланных Н. Берковским его корреспонденту; в последующих тот будет уже именоваться «дорогим Владимиром Романовичем». [↩]
9. См.: [Гриб 1935a]. [↩]
10. »Прежняя работа» – это либо статья [Гриб 1934a], либо статья [Гриб 1934b] (скорее, первая). Одобрительное замечание насчет «подхода вплотную к литературе» было вызвано, вероятно, тем, что в публикации «Литературного критика» автор в основном сосредоточился на вопросах идейных и методологических, в предисловии же к «Евгении Гранде» давался подробный анализ художественной ткани произведения, моментов стилевых и сюжетных. [↩]
11. Термин «готический роман» в работе В. Гриба «Буржуазная психология и власть денег» не встречается, но в одной из сносок там упомянут «»черный роман» Матюрена и Льюиса» [Гриб 1956: 228]. Ср. у Н. Берковского во вступительной статье к однотомнику Э. Т. А. Гофмана: «…я начну анализ с «черного романа» («готического»), написанного Гофманом, с «Эликсиров дьявола»…» [Берковский 1936b: 9]. [↩]
12. См.: [Берковский 1936b].[↩]
13. Ссылок на В. Гриба во вступительной статье к изданию Э. Т. А. Гофмана (1936) у Н. Берковского нет. [↩]
14. См.: [Берковский 1934].[↩]
15. Фридрих Кристиан Геббель (1813–1863) – немецкий драматург. [↩]
16. Отто Людвиг (1813–1865) – немецкий прозаик, драматург, литературный критик и композитор. [↩]
17. См.: [Гриб 1935b]. [↩]
18. Дьердь (Георг) Лукач (1885–1971) – венгерский философ-марксист, литературовед; в 1929–1945 годах жил и работал в Москве.

    Михаил Александрович Лифшиц (1905–1983) – советский философ, теоретик и историк культуры; систематизатор и публикатор эстетических высказываний К. Маркса (см. во вступительном тексте о «течении Лифшица – Лукача»). Впоследствии оценки Н. Берковского, дававшиеся Д. Лукачу и М. Лифшицу, бывали уже не столь безусловными.[↩]

19. См. об этом в сопроводительном тексте после письма. [↩]
20. У В. Маяковского в поэме «Во весь голос»: «…через головы поэтов и правительств…» [↩]
21. После выхода «Текущей литературы» (1930) и позднее, на протяжении ряда лет, Н. Берковского сопровождала в печати репутация «путаника». Поводами для применения такого ярлыка становились у рецензентов, в первую очередь, особенности построений концептуальных, порою же – и характерная для автора свободно-эссеистическая манера изложения. Говоря здесь, в письме к В. Грибу, о «ясности», которая для него «недостижима», Н. Берковский обоснованность адресовавшихся ему упреков как будто даже подтверждает. Но не для того ли, чтобы сравнением усилить высокую оценку стиля своего адресата, «ясностью» слога (адекватной существу одного из главных предметов его изучений – литературе эпохи Просвещения) действительно обладавшего? Из переписки дальнейшей будет видно, что рационалистическая упорядоченность мышления безусловным достоинством для Н. Берковского с его интуитивистски-романтической настроенностью все-таки не являлась («Мы требуем математичности, точности, только там, – записал он в своей рабочей тетради в 1930-м, –где у нас нет живой интуиции…» [Берковский 1930b]).[↩]
22. См.: [Берковский 1935]. [↩]
23. См.: [Ранний… 1936]. [↩]
24. Авторы статей в сборнике «Ранний буржуазный реализм» (1936): В. Адмони, К. Анисимова, Г. Белицкий, Н. Берковский, В. Блюменфельд, В. Жирмунский, Б. Кржевский, Д. Обломиевский, Т. Сильман и А. Смирнов. Можно предположить, что, говоря о «молодежи», автор письма имел в виду и некоторых членов этого авторского коллектива, близких по возрасту к В. Грибу. Двое из них, Д. Обломиевский (1907–1971) и Т. Сильман (1909–1974), были аспирантами, работавшими под руководством Н. Берковского. [↩]
25. Рецензия написана В. Грибом не была. [↩]
26. Сборник «История западноевропейской драматургии XIX века» не вышел – см. ниже, в письме Н. Берковского от 18.09.1936: «…от моей гиисовcкой группы ровно ничего не останется <…> Я пытался спасти коллектив и его научную работу, но все противодействуют. Таким образом, «Ранний буржуазный реализм» останется нашей первой и лебединой песнью…» [↩]
27. См.: [Кожинов 1962].[↩]
28. Письма Н. Берковского, хранившиеся у Д. Обломиевского, бы­ли после смерти обоих переданы семье Берковского, подробнее см.: [Кузьменко 1986; Кузьменко 1990].[↩]
29. См.: [Теория… 1962—1965]. [↩]
30. Рецензируя в 1962м книгу филолога и театроведа П. Громова «Герой  и  время»,  он  даст  своей  публикации  созвучное  название: «Крити ка в содружестве с историей литературы». Заглавный тезис развивался в тексте работы: «…сила книги в очень гибком и живом соединении того, что называется собственно литературной критикой, с научным литературоведением, с академической историей и теорией литературы. О необходимости такого соединения писалось и говори­лось очень много, проводились в пользу него целые кампании, до­вольно длительные, историки литературы и критики клялись в люб­ви друг к другу, заявляли, что не могут жить и работать врозь, и всеже между одной областью и другой сохранилось отчуждение, порой очень глубокое. В лице П. Громова сошлись запросы и навыки лите­ратурного критика со свойствами, необходимыми для академическо­го исследователя литературы. В его статьях интересы критики и ин­тересы  литературоведения  питают  и  поддерживают  друг  друга…» [Берковский 1962: 244].[↩]
31. В сборник Н. Берковского «Текущая литература» (1930), где были воспроизведены в основном журнальные публикации на темы литературы современной, вошла и работа о давно ушедшем Г. Ибсене («Ибсен — мастер идеологической драмы»), что дает повод увидеть за дежурной окраской названия книги смысл широкий и напряжен­ный: динамика, вечно преодолевающая статику «litos»-а, противо­борствующая тенденции «окаменения». [↩]
32. Крошечную газетную вырезку — сообщение о кончине А. Берг­сона 4 января 1941 года — Н. Берковский хранил в своем архиве.[↩]
33. См.: [Берковский 1928b]. [↩]
34. О пропагандистских подоплеках и целях этой кампании см.: «По­стулат народности возникает в первой половине 1930-х годов на фоне переориентации Советской России на строительство социализма в «од­ной отдельно взятой стране» и означает открытый поворот к нацио­нал-большевизму <…> Начиная с весны 1934 года подвергается уничто­жающей критике «схоластическая» и «отвлеченная» историческая кон­цепция Михаила Покровского, для которой характерен экономический детерминизм классовой борьбы марксистского толка. Отныне торжест­вует патриотический взгляд на русскую историю, подчеркивающий роль великого русского народа и его властителей…» [Гюнтер 2000: 377].[↩]
35. »В советской эстетике, философии, науке 1930х годов проис­ходит поворот к органическому принципу. Отвергается так называе­мый «вульгарный социологизм» за его «отвлеченность» и «механи­стичность». В соответствии с традициями русской мысли XIX века, принцип синтеза ценится выше расчленяющего анализа. «Мертво­му», «бездушному» техническому мышлению предыдущего периода повсюду  противопоставляется  «живое»  <…>  Как  и  органичность, представления об исторической традиции или вневременности не­разрывно связаны с романтической мифологизацией народа…» [Гюн­тер 2000: 383—384]. [↩]
36. Очевидно, это была какая-то из двух книг 1936 года, вышедших с предисловием В. Гриба, то есть либо [Гриб 1936а], либо [Гриб 1936b]. [↩]
37. Георгий Еремеевич Белицкий (1905–1938) – драматург, литературовед, публицист. Последние места работы: с апреля 1934 года – ответственный секретарь редакции еженедельной газеты «Литературный Ленинград»; с декабря 1935 года – заведующий сценарным отделом киностудии «Ленфильм». Один из авторов сборника статей «Ранний буржуазный реализм», редактором которого был Н. Берковский.[↩]
38. См.: [Белицкий 1936]. Статья была посвящена совещанию московских и ленинградских литературоведов в Институте литературы Академии наук (Ленинград), где обсуждался замысел «составления истории западных литератур от средневековья до наших дней». Про доклад Н. Берковского («О природе реализма») там говорилось, что он оказался «самым интересным и в ряде положений дискуссионным» [Белицкий 1936: 3]. О выступлении приезжавшего из Москвы В. Гриба – как о «наиболее содержательном и действительно установочном» [Белицкий 1936: 3].[↩]
39. См. рецензию Гриба на книгу: «Константин Федин. Повести и рассказы. Издание 2-е» (М.: Советский писатель, 1936) [Гриб 1936d]. В ней – одной из очень немногих работ В. Гриба, посвященных современной литературе, – проза К. Федина, часто обращенная (особенно ранняя) к быту «рассейской», по выражению рецензента, провинции, характеризуется как преувеличенно-красочная, «избыточно-напевная» (и в этом своем качестве «эпигонская» по отношению к А. Ремизову и Е. Замятину), но в последнем парадоксальном итоге –как «бесцветная», «холодная», «скучная».[↩]
40. Видимо, какая-то публикация в ленинградской прессе, оспаривавшая оценки, дававшиеся в статье В. Гриба. У Н. Берковского отношение к К. Федину, к его личности и творчеству, было неприязненным изначально и неизменно. В печати он более или менее развернуто высказался о нем только однажды – в статье «Борьба за прозу» [Берковский 1928a; Берковский 1930a]. Азартно исполнявший в ту пору роль боевого «пролеткритика», он расценил там позицию автора как двойственную («попутчик», «отдаленно зараженный литературными дискуссиями рапповских пленумов»), роман Федина «Братья» (1928) как «идеологически порочный»: «Федин защищает две идеи. Идея первая – эмансипация скрипок симфонического концерта от революции (иначе «свободное вдохновение» Никиты Карева). Идея вторая – родина вообще, Волга-мать, русская река. Мировоззрение Петра Иваныча Иванова…» (позднее, в период с конца 1930-х до начала 1950-х, Н. Берковский некоему национально-народному утопизму предался сам – см., например, его работу «Запад и русское своеобразие…», писавшуюся в 1945–1946 годах). [↩]
41. Персонаж сатирической повести Ф. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели».[↩]
42. Летом 1936-го К. Федин переехал с семьей из Ленинграда в подмосковный писательский поселок Переделкино. [↩]
43. В ленинградском журнале «Литературный современник» Н. Берковский напечатал только две работы – в 1933-м и 1934 годах. Его статья («Реализм буржуазного общества и вопросы истории литературы») появилась в «Западном сборнике» ИНЛИ в 1937 году. [↩]
44. Обсуждение проблем, связанных с «вульгарным социологизмом», шло до конца 1930-х годов.[↩]
45. Ср. замечание о литературоведении и критике в предшествующем письме Н. Берковского: «…я не отделяю одно от другого». Здесь же, видимо, он исходит из того соображения, что для «литературоведов», обращенных к историческому минувшему – к творчеству писателей общества «классового», – соблазн «вульгарно-социологических» трактовок все-таки существует, тогда как для «критиков», занятых литературой «страны победившего социализма», вопрос этот не актуален. [↩]
46. Вероятно, Н. Берковский имел в виду «Литературное обозрение» (1936–1940) – критико-библиографический двухнедельник при журнале «Литературный критик» (журналы под названием «Критическое обозрение» выходили в Москве лишь в 1879–1880-м и в 1907–1909 годах). [↩]
47. В 1936–1937 годах в «Литературном обозрении» появилось 7 публикаций Д. Обломиевского, в 1941-м – одна, принадлежавшая Т. Сильман. [↩]
48. См. письмо Н. Берковского В. Грибу от 12.01.1936. [↩]
49. Статья Н. Берковского «Реализм буржуазного общества и вопросы истории литературы» (основой которой стал его доклад, сделанный на конференции в ИНЛИ/ИРЛИ, – см. письмо Н. Берковского В. Грибу от 02.07.1936), сперва предлагавшаяся им к публикации в «Литературном современнике» (см. там же), затем – в «Литературном критике», была впоследствии напечатана в издании ИНЛИ/ ИРЛИ «Западный сборник» [Берковский 1937] – см. также письмо Н. Берковского В. Грибу от 02.11.1936.[↩]
50. Марк Моисеевич Розенталь (1906–1975) – советский философ, специалист в области марксистской диалектики. В 1933–1937-м – заместитель ответственного редактора журнала «Литературный критик» П. Юдина, затем возглавлял этот журнал вплоть до его закрытия в 1940 году.[↩]