Обсуждение и осуждение

Отклики на мою статью получились разные: одни авторы в основном поддерживают ее, хотя со многим и спорят; другие не одобряют ее, отвергают ее основы.

В статьях В. Нежданова и А. Нуйкина («Вопросы литературы», 1964, N 6) видно стремление спокойно поговорить о спорных вопросах эстетики, разобраться, в чем прав и не прав их оппонент, предложить свое решение. Благодарю их и за хорошие слова о моей статье, и за их замечания, но, наверно, будет естественно, если и я не во всем соглашусь с ними.

О природе человека

В. Нежданов, поддерживая то, что говорится у меня о личности, хочет уточнить, какая именно личность занимает искусство. У человека, говорит он, есть «природная сущность» и «общественная сущность», он «одновременно биологическое и общественное существо», «природа сотворила его живым организмом» (стр. 103), но только общество делает его человеком.

То, о чем я скажу, касается оттенков, но понять их, по-моему, важно. Возможно, что дело тут только, в словах, но мне показалось, что в них есть остатки дуалистического деления человека на две сущности.

Вряд ли верно говорить, что природа «сотворила человека», она сотворила предчеловека, а человеком он сделал себя сам – трудом, общением с другими людьми. В этом – коренное отличие человеческого рода от всех других родов жизни. И поэтому же природная сущность человека – это сущность общественная. Конечно, он не перестает от этого быть биологическим существом, но очень многое в его биологическом строении зависит от того, что он человек, что он мыслит, трудится. И его прямая походка, и все строение его костяка, и его руки, и его легкие, гортань, глаза, нервы, и масса его инстинктов, рефлексов – все это имеет особый, отличающийся от животных вид, и вид этот сформирован особым – трудовым – образом жизни человека.

Человек, строго говоря, единственное на земле общественное существо, ибо животные (даже «общественные») живут биологическими объединениями – парами, стадами, роями, а общество (как и труд) впервые появляется с появлением человека. Это азбука, и поэтому вряд ли нужно доказывать, что искусство имеет дело не с человеком вообще, а с общественным человеком. Не общественного человека попросту не существует, как не существует не деревянного дерева.

В чем сущность личности?

В. Нежданов и А. Нуйкин хотят уточнить мои рассуждения о личности еще в одном пункте. Что именно в человеческой личности интересует искусство, спрашивают они, – индивидуальное в человеке или то, что объединяет его с другими людьми?

«Личность не оторвать от особых индивидуальных свойств человека, – пишет А. Нуйкин. – Это бесспорно, но они ли составляют сущность личности?» (стр. 117). «Ошибка Ю. Рюрикова в том, что он ключ к личности ищет внутри самой личности». «Получается, личности – отдельно, общественные отношения… – отдельно» (стр. 118) ¹.

Принять эти упреки я не могу: по-моему, они вызваны просто не очень внимательным прочтением.

Оба оппонента выписывают одну мою ключевую фразу: «…Каждый человек – это особый, личный, неповторимый вид существования того общего, что объединяет всех людей, и ключ к человеку как родовому существу лежит именно здесь» (стр. 54). И, выписав эти слова, говорят: «Итак, главное в личности – неповторимое, индивидуальное, особое…» (А. Нуйкин, стр. 118); «Значит, искусство занимается… теми свойствами человека, которые отличают его от других…» (В. Нежданов, стр. 103).

Но вчитайтесь еще раз, товарищи: человек, личность – это «особый, неповторимый вид существования того общего, что объединяет всех людей». Разве тут нет органического слияния единичного и общего? Разве личность здесь – не индивидуальная по структуре «комбинация» общих людям свойств?

Все время, когда речь идет о личности, я стараюсь говорить о ней в духе этой вот диалектики неповторимого и повторяющегося. «Конечно, – пишу я, – это не какая-то надклассовая личность, ибо человек всегда несет в себе свойства своей социальной группы, своего «вида» и его духовное строение всегда отражает строение его «рода» и его «вида» (стр. 59).

Разве тут получается «личности – отдельно, общество – отдельно»? Разве личность здесь – не «совокупность общественных отношений», не сплав отдельного и общего?

Вот идет речь про «живые личности, целостные индивидуальности людей, индивидуальные свойства вещей, явлений – те, в которых живет что-то общее, «родовое» или «видовое», те, которые выступают неповторимой формой бытия этих «видовых» и «родовых» свойств» (стр. 59). Вот я пишу про «сплав индивидуальных и типовых мер, который позволяет постичь человека как неповторимое существо, как индивида, выступающего представителем «рода» и «вида» (там же).

Разве тут нет слияния отдельного и общего, их органической диалектики? Разве не видно из всех этих слов, из всей атмосферы статьи, что личность для меня – проекция общества и что ключ к ней я совсем не ищу «внутри личности»?

Суть личности – не в ее неповторимых свойствах и не в ее общих свойствах; суть эта, наверно, в сплаве, в единстве таких свойств; чем больше сгущены в человеке родовые свойства и чем более неповторимы они – тем больше этот человек личность, тем крупнее он как личность.

Есть в статьях моих оппонентов и другие вещи, с которыми я не согласен. Я говорю, например, о позиции В. Нежданова, который считает, что эстетика должна заниматься только искусством. Мне кажется, что здесь он не прав²; но и он, и А. Нуйкин правы, когда они говорят, что все эти проблемы надо по-настоящему разрабатывать, правы, когда, не соглашаясь со мной, говорят о каких-то слабостях моей аргументации. Все это нормальные, обычные несогласия, которые совершенно естественны среди людей. Но в главном мы сходимся, и это главное – чтобы эстетика шла вперед, чтобы она была нужна людям, помогала им бороться со всем античеловеческим, что им мешает жить.

В яблочко и в молоко

В дискуссии принял участие Б. Шрагин – один из положительных героев статьи «Личность, искусство, наука» (статьи Б. Шрагина, В. Скатерщикова, Н. Власова, И. Астахова опубликованы выше, в настоящем номере. – Ред.). Он, по-моему, верно оценил нынешнее положение дел в эстетике, верно сказал о роли методологии в науке, о том, что, когда цельной методологии нет, наука превращается в скопище случайных мнений, а вместо теории появляется ее видимость.

Б. Шрагин сделал и несколько верных замечаний о моей статье, сказав, что в ней нет исторического исследования искусства, а нынешние сдвиги в методологии эстетики не связаны с развитием художественной культуры. Так же прав, к слову, В. Скатерщиков, говоря, что у меня нет подробного разговора об объективном характере законов красоты и материальности красоты, не обоснована необходимость союза эстетики с физиологией мозга и психологией. Вообще все замечания о том, чего в статье нет, какие вопросы не поставлены, – все эти замечания верны. Я, действительно, затронул лишь тысячную долю эстетических проблем, а девятьсот девяносто девять тысячных оставил в покое.

У Б. Шрагина есть и замечания, которые, как мне кажется, верны лишь отчасти. Так, он говорит, что нынешнюю методологию эстетики надо «вывести и обосновать, исходя из нынешней эволюции ее предмета» (стр. 111). Думаю, что не только от эволюции предмета зависит эволюция метода – особенно в наше время. Она зависит и от предмета (кстати, тут еще надо прийти к согласию, что такое предмет эстетики и в чем состоит его эволюция), и от уровня знаний в смежных областях, и от «взглядов на предмет», и от предшествующего развития самой эстетики. Выводить перемены в методе из одних только перемен в предмете было бы простодушно и однобоко.

Но вопрос, который тут поднимает Б. Шрагин, – о связи между эволюцией предмета эстетики и эволюцией ее метода, – очень важен. Разработка этого вопроса может дать науке ценные и неожиданные выводы; не надо только оставлять метод один на один с предметом, изолировать его от других его корней.

Некоторые замечания Б. Шрагина совсем не попадают в цель. Так, Б. Шрагин думает, что принцип тотальной специфики искусства противоречит принципу исторического подхода к искусству, а они, по-моему, превосходно уживаются друг с другом.

Будем ли мы неисторичны, если скажем, что все в искусстве своеобразно, все его «стороны» специфичны? Конечно, нет – точно так же, как и тогда, когда мы скажем, что и в науке специфичны все ее «стороны».

Но было бы надысторично – и даже антиисторично, – если бы мы сказали, что теперешняя специфика предмета, метода, содержания, формы, функции искусства точно такая же, как и тысячу лет назад.

В классической античности, скажем, объектом искусства (который отражался в его содержании) была – грубо говоря – общественная жизнь «великих» мира сего. В новое время предмет и содержание искусства изменились – в них входит и частная жизнь людей, причем и «великих» и «маленьких». Так же – я, конечно, упрощаю, говорю схематично – можно проследить эволюцию всех других «сторон» искусства (его метода, формы, функции), и это дает нам историческую картину и рождения и развития всей специфики искусства. И вполне возможно, что мы натолкнемся здесь на какие-то коренные, принципиальные перемены в специфике искусства – или хотя бы в некоторых ее «сторонах». Вряд ли, скажем, одинакова функция, роль искусства (и его метод, и многое в его облике вообще) во времена синкретического сознания – и сейчас, в эпоху дробного разделения труда.

Думаю, что противоречие, которое Б. Шрагин видит между принципом историзма и принципом тотальной специфики искусства, – это мираж, фата моргана. Так же мнимо противоречие и между двумя другими тезисами моей статьи: о том, что нынешний человек еще не стал родовым существом, разносторонней личностью, и о том, что искусство берет человека как цельное и живое существо, как личность, индивидуальность.

Возможно, Б. Шрагина смутило здесь то, что слова «личность», «цельный» употребляются в статье в двух разных значениях. Если это так, беру половину вины на себя, хотя из контекста, по-моему, ясно, что´ я имею в виду.

Да, нынешний человек, говоря словами Маркса и Энгельса, – это не разносторонний и цельный, а «частичный» человек, «частичная» личность. Да, многие из нас не личности, и в каждом из нас есть безликость, есть стандарты – таков уж уровень развития цивилизации, ступени, которых она достигла. Именно с этим тезисом, как считает Б. Шрагин, не складывается другой – о том, что искусство берет человека таким, какой он есть, живым и цельным существом, личностью.

О чем идет здесь речь? В статье сопоставляются методы, с которыми подходят к человеку наука и искусство. Для науки человек – не живой индивид, не цельная личность, а часть этой личности – классовая или трудовая единица, представитель того или иного типа: биологического, психологического, социального. Наука, писал я, выделяет в человеке только типовые черты и отвлекается от его живой и целостной индивидуальности.

Искусство не членит человека на части, оно берет его «цельно», таким, какой он в жизни, – во всей его живой индивидуальности. И в отличие от психологии, физиологии, политэкономии, где человек выступает как типовая фигура, в искусстве он выступает как личность. Конечно, эта личность «частичная», а не разносторонняя, конечно, она бывает и безликой, стандартной; искусство не перепрыгивает здесь через нынешнюю ступень развития человека, а если и перепрыгивает, то только в фантастике да еще в беллетристике, которую не стоит считать настоящим искусством. И поэтому вряд ли прав Б. Шрагин, ставя вопрос о том, кто более трезво подходит к человеку и кто более прав – наука или искусство. Он склонен отдать свои симпатии науке; я думаю, что наука «полезнее», зато искусство «гуманнее». А впрочем, могу повторить то, что я писал в статье о сравнительной ценности науки и искусства: они дополняют друг друга, как правая и левая рука, и без любой из них человек был бы калекой.

Кое-что о стене

Отношение В. Скатерщикова к моей статье двусторонне:

1. Похожую позицию занимает и В. Скатерщиков, который говорит, что у меня есть «недооценка общественной природы личности». Правда, в следующем абзаце он упрекает меня в том, что в статье «основное место занимает социальное развитие личности», а не развитие ее чувств (настоящий номер, стр. 117, 118). Но это маленькое противоречие меркнет перед словами Б. Бялика, который сигнализировал, что я «пересматриваю»»отнюдь не требующий пересмотра вывод, что главным «родовым» качеством человека является его общественная природа» («Литературная газета», 16 апреля 1964 года).[↩]
2. Такую же позицию, кстати, занимает Н. Власов. Я не имею возможности разбирать аргументы Н. Власова и В. Нежданова против меня, скажу только, что во многом они построены на обрывочном и неполном восприятии моих рассуждений.[↩]