К истории одного мотива у Лермонтова (Литературный источник «Смерти поэта»)

Статья «Литературный источник «Смерти поэта» написана Юрием Николаевичем Тыняновым, когда ему было девятнадцать лет. Это был доклад, который студент Ю. Тынянов готовил для юбилейного заседания пушкинского семинария проф. С. Венгерова, посвященного 100-летию со дня рождения Лермонтова.

В одной из автобиографических записей Ю. Тынянов писал: «В 1912 году поступил в Петербургский университет на историко-филологический факультет, славяно-русское отделение. Занимался больше всего у Венгерова, который был старым литератором и любил вспоминать встречи с Тургеневым. Его пушкинский семинарий был похож на литературное общество. Спорили обо всем, а главное, об истории литературы, испытывавшей жесточайший кризис. Пришла Октябрьская революция, и впервые вопросы о литературе получили свое настоящее значение».

Хотя сам методологический принцип, принятый в статье (отвлеченное сопоставление отдельных мотивов, например мотива «венца», в творчестве различных поэтов), не правилен, разумеется, не соответствует сегодняшнему уровню литературной науки, статья в целом представляет безусловный интерес, так как содержит тонкие наблюдения и является свидетельством рано проявившегося исследовательского таланта Ю. Тынянова.

Рукопись статьи «Литературный источник «Смерти поэта» взята из архива Ю. Тынянова.

Юрий ТЫНЯНОВ

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИСТОЧНИК «СМЕРТИ ПОЭТА»

Пушкина хоронила вся Россия; но поэтическую правду о его смерти сказало только младшее поколение. Отчего у старших, признанных, не нашлось нужных звуков?

Жуковский написал на смерть Пушкина довольно милое, хотя и не безупречное по форме стихотворение, В нем, пересказывая свое же известное письмо к Сергею Львовичу спокойным и важным элегическим дистихом, впрочем невыдержанным, рассказывал маститый Василий Андреевич, как был спокоен и важен лик усопшего Пушкина, какая глубокая нечеловеческая мысль была в чертах мертвеца, и хотелось ему спросить у Пушкина: Друг, что видишь? Если угодно, это альбомное стихотворение тоже имело свое художественное оправдание – то была грустная правда пожившего человека у гроба друга, но ведь этим другом был Пушкин, а обстановка его смерти ведь не располагала к милой элегии, мирной и по содержанию и по форме. Быть может, слишком был близок Жуковский к Пушкину и его смерти и не могло все то интимное и страшное, что он видел, быть претворено в слова и образы? Но в минуты боли об утраченном, близком человек больше всего о нем, об утраченном, и думает. В своем стихотворении Жуковский себя не позабыл. Это ему хотелось выведать у усопшего: Друг, что видишь? И только дыхания Пушкина нет в этом стихотворении. А знаменитое обстоятельное письмо к Сергею Львовичу?

Что-то нехорошее, очень тяжелое открывает о нем сам Сергей Львович, пусть далекий сыну, но все же отец, почувствовавший болезненно, по-отцовски сыновнюю смерть. Кажется, вопрос о Сергее Львовиче должен быть отчасти пересмотрен на основании очень интересного письма его к барону Вревскому, недавно опубликованному М. Гофманом в «Пушкин и его современники» XXI – XXII, с. 399. Нижеяцитируюего:

Les lettres que ses amis ont écrites ici à différents individus, ne m’ont pas edifiés, je vous l’avoue. Tout cela ne sont que des articles de journaux et on l’apercoit tout de suite qu’ils ecrivoient dans l’intention de se faire lire du public, aussi ils ne manquaient jamais de conclure par ces mots: Faites lire ceci pour qui vous le jugerez à propos.

Une lettre de 8 pages, que j’ai recue le dernier de Жуковскийest écrite dans le même esprit. Je ne s’y trouve pas un mot de consolation pour un père au désespoir¹.

Нет, было что-то характерное в том, – старшие друзья Пушкина всегда звали его по фамилии, и это звучит неинтимно в их устах: Пушкин, словно то был какой-то драгоценный монстр.

Великий сверстник Пушкина, давно ему духовно чужой, Боратынский тогда уже горько и трудно замолкал и ничем не отозвался.

Была сказана правда младшими: Тютчевым и Лермонтовым.

Тютчеву удалось создать удивительную формулу, непреходящую, все более освященную временем:

Тебя ж, как первую любовь,

России сердце не забудет!..

а, как первую любовь, которая как будто забывается, но о которой поэты знают, что она не забыта никогда. И все это воскреснет там, в Москве, при

открытии памятника, там это повторит Ив. Аксаков, там это будет скреплено навеки.

Пушкин для Тютчева был «богов орган живой, но с кровью в жилах… знойной кровью». Был велик и свят его жребий: жребий быть орга´ном богов. Он замолк, и с замолчавшим божеством светло прощался поэт: «Мир, мир тебе, о тень поэта, мир светлый праху твоему». Не надо тревожить правду знойной крови, рыться во всем этом тяжком и земном Пушкинском – пусть вражду его рассудит бог; зачем судить Дантеса, будь прав или виновен он? Жребий Пушкина все равно был велик и свят. Такова была безгневная Олимпийская панихида Тютчева.

Но вся Россия не так чувствовала: ведь еще не остыл труп Пушкина, так недолго процарствовавшего. Вся Россия была в той комнате, где бредил и стонал Пушкин, и этот самый тайный предсмертный лепет Пушкина подслушал Лермонтов. Если над изголовьем Одоевского он не мог разгадать того, что тот сказал перед кончиной, то шепот Пушкина он явственно расслышал: «И умер он – с напрасной жаждой мщенья. С досадой тайною обманутых надежд».

Обстановка, в которой стихи были написаны, известна благодаря воспоминаниям современников и показаниям самого Лермонтова. Вот отрывки из его объяснительной записки (документ, который немного похож на издевательство):

«Невольное, но сильное негодование вспыхнуло во мне против этих людей, которые нападали на человека… не сделавшего им никакого зла и некогда ими восхваляемого…

Я удивился; надо мною смеялись…

Тогда, и вследствие необдуманного порыва, я излил горечь сердечную на бумагу, преувеличенными, неправильными словами выразил нестройное столкновение мыслей…

…в эту минуту страсть была сильнее холодного рассудка…» ²

Если мы зачеркнем принужденные прилагательные официального документа, мы узнаем про «горечь сердечную», «страсть», «порыв», «нестройное столкновение мыслей»; это делает стихотворение одним из интереснейших образцов экстатического творчества.

1. »Письма, которые его друзья писали разным лицам, никакой ясности не внесли. Все это статьи для журналов, и сразу замечаешь, что они написаны с намерением заставить публику себя читать, к тому же неизменно заканчиваются словами: Давайте это читать всем, кому сочтете нужным.

   Письмо на 8 страницах, которое я, последний, получил от Жуковского, написано в том же духе. Я не нашел там ни одного слова утешения для отца, пребывающего в отчаянии»(франц.). [↩]

2. «Вестник Европы», 1887, т. I, стр. 340, П. А. Висковатов, Лермонтов на смерть Пушкина (По подлинным документам).[↩]