О «вовремя приведенной цитате». Литературные источники некоторых эпизодов романа «Белая гвардия»

Общеизвестна нескрываемая, демонстративная цитатность творчества М. Булгакова. Это свойство в полной мере проявилось уже в первом крупном его произведении, романе «Белая гвардия», и позволило В. Шкловскому, узнавшему себя в образе несимпатичного Михаила Семеновича Шполянского и потому недружелюбно настроенному по отношению к Булгакову, снисходительно писать в книге «Гамбургский счет»:

Как пишет Михаил Булгаков?

Он берет вещь старого писателя, не изменяя строение и переменяя его тему <…>

Возьмем один из типичных рассказов Михаила Булгакова «Роковые яйца».

Как это сделано?

Это сделано из Уэллса.

Общая техника романов Уэллса такова: изобретение не находится в руках изобретателя <…>

…детальнее посмотрим «Пищу богов».

Два ученых открывают вещество, примесь которого к пище позволяет росту молодого животного продолжаться вечно.

Они делают опыты над цыплятами. Вырастают огромные куры, опасные для человека.

Одновременно один посредственный врач украл пищу. Он не умел обращаться с ней. Пища попала к крысам. Крысы стали расти <…> Одновременно растут и добрые великаны, потомки ученых. Им пища пошла впрок. Но люди ненавидели и их. Готовится бой.

Здесь кончается роман Уэллса.

Роман, или рассказ, Михаила Булгакова кончился раньше.

Вместо крыс и крапивы появились злые крокодилы и страусы <…>

Я не хочу доказывать, что Михаил Булгаков плагиатор. Нет, он — способный малый, похищающий «Пищу богов» для малых дел.

Успех Михаила Булгакова — успех вовремя приведенной цитаты¹.

Однако дело обстоит не так просто, иначе успех Булгакова исчерпался бы сиюминутной популярностью, которая угасла бы со временем, а само чтение превратилось в разгадывание своеобразного ребуса, состоящего из таких «вовремя приведенных цитат».

С течением времени в результате освоения творческого наследия Булгакова стало ясно, что эти «вовремя приведенные цитаты» приведены действительно вовремя, то есть обусловлены характером восприятия Булгаковым своего времени как эпохи тектонического культурного слома. Теперь это уже не просто литературная игра, затеянная некогда футуристами, а реальное разрушение традиционной культуры в ее этических и эстетических основах, то есть в конечном счете — изменение всей аксиологической парадигмы.

Избранный Булгаковым способ функционирования «чужих» текстов в его произведениях был, таким образом, сознательной установкой писателя на борьбу с возобладавшей в общественном сознании тенденцией к культурному разрушению. Исследователи творчества Булгакова давно обратили внимание именно на особую роль «чужих текстов», существующих в самых разных формах — от едва заметной реминисценции до откровенной цитаты, в произведениях Булгакова. Об этом писал М. Петровский:

Булгаковские «источники» сродни обломкам разрушенной варварами цивилизации, включенным в постройку иных времен. Насыщенность произведений Булгакова по-разному использованными фрагментами чужих созданий — знак разрушения старой культуры, свидетельство катастрофы, совершившейся на глазах художника и пережитой им сначала в Киеве, а затем многократно заново — едва ли не во всех его рассказах, повестях, пьесах, романах. Конец света, изображенный в виде гибели Города (в «Белой гвардии». — Э. Б.) и символизирующий культурную катастрофу, одновременную гибели мастера этой культуры под ударами мирской власти, — кажется, единственная и, во всяком случае, главная тема всего творчества Булгакова. Художественные произведения минувшей эпохи в своей былой целостности принадлежали культуре, обладали в ней функциональностью и были помечены владельческим знаком — авторским клеймом. Разрушение культуры фрагментировало их, отменило функциональную связь с целым, сделало безымянными и «ничьими». Вечный подданный добра и культуропоклонник, на развалинах Города Булгаков собирал камни…²

О том, что «Белая гвардия» «насыщена цитатами из русских писателей»³, писала и О. Бердяева, так объясняя это обстоятельство: «Насыщенность булгаковских текстов цитатами из русской литературы не случайна. История в «Белой гвардии» испытывала не только ее персонажей, но и жизненность породившей их культурной традиции. Булгаков писал не только о человеческих судьбах, но и о той переоценке ценностей, которая пришла с революцией и войной — событиями, начинавшими собой «некалендарный ХХ век»»⁴.

Итак, с исторической дистанции стал виден стратегический замысел писателя, обильно оснащавшего свои произведения многочисленными цитатами, реминисценциями и подразумеваниями чужих текстов. В суждении Шкловского сыграла роль не только личная обида, но и ограниченность современного критика неизбежно суженным углом зрения и — в силу этого — невозможность по-настоящему понять суть данной особенности булгаковской поэтики. Собственно, это и имел в виду А. Чудаков в своем предисловии к книге Шкловского: «Демонстративная традиционность Булгакова, его открытая ориентированность на классику и очевидный успех этой позиции были трудновыносимы для лефовца, для теоретика литературной борьбы и смены»¹.

В обнаружении таких «конкреций» в тексте «Белой гвардии» исследователями и комментаторами сделано уже исключительно много, и диапазон цитат поистине огромен. Но все же некоторые источники и комментарии нуждаются в уточнениях и установлениях. И здесь прежде всего хочется обратить внимание на один важный эпизод в романе, следующий непосредственно за вещим сном Алексея Турбина, а именно — рассуждение о корявом мужичонковом гневе и самом мужичонке с дубиной:

Да-с, смерть не замедлила. Она пошла по осенним, а потом зимним украинским дорогам вместе с сухим веющим снегом. Стала постукивать в перелесках пулеметами. Самое ее не было видно, но, явственно видный, предшествовал ей некий корявый мужичонков гнев. Он бежал по метели и холоду, в дырявых лаптишках, с сеном в непокрытой свалявшейся голове, и выл. В руках он нес великую дубину, без которой не обходится ни одно начинание на Руси⁵.

Комментаторы романа в этом издании, Я. Лурье и А. Рогинский, не без оснований писали, что «это место — несомненный отголосок образа «дубины народной войны» из романа Л. Н. Толстого «Война и мир»»⁶. Безусловно, толстовский пласт в романе чрезвычайно важен и связан и с образами братьев Турбиных, и с образом Петьки Щеглова, и с многими другими образами «Белой гвардии». Однако такая однозначность толкования нуждается, как мне кажется, в некотором уточнении, так как есть в русской и народной и книжной культуре общенациональный культурный знак в виде знаменитой «дубинушки», первоначально возникший в народной бурлацкой песне:

Запевала

Дубина, дубинушка,

Дубина зеленая,

Зеленая, подернем!

Хор

Подернем!