О путях современной поэзии

Статьями В. Перцова, Б. Сарнова и И. Гринберга редакция продолжает обсуждение проблем новаторства (см. «Вопросы литературы», N 11 за 1961 год – статью С. Гайсарьяна, N 3 за 1962 год – статьи В. Панкова и А. Туркова, N 5 – А. Караганова и А. Марченко, N 6 – В. Гусева и К. Ковальджи, N 9 – С. Агабабяна и А. Урбана).

Русская поэзия до и после Октября – это поэзия по ту и по эту сторону Маяковского. Если А. Блок – автор «Двенадцати»-стоял у истоков советской поэзии (конечно, не он один), то Маяковский, можно сказать, «пустил ее в ход», определил направление ее движения, вдохновил ее на повседневный славный труд служения партии, возвеличил в лучших созданных им образцах, как шаг вперед в художественном развитии человечества. Под знаком Маяковского прошел весь «пусковой период» советской поэзии, когда выступили «хорошие и разные» современные поэты старшего поколения – С. Есенин, Н. Тихонов, Н. Асеев, А. Прокофьев, Б. Пастернак, В. Казин, П. Антокольский, Э. Багрицкий, М. Светлов, В. Луговской, А. Сурков.

И всем этим поэтам, по выражению Маяковского, был «одинаково любовно памятен Блок».

Маяковский признавал: «Славнейший мастер-символист Блок оказал огромное влияние на всю современную поэзию». Это верно прежде всего для самого Маяковского: «Хорошо!» не могло быть создано, если бы не блоковские «Двенадцать».

Блок стал необходимым звеном, которое связало советскую поэзию с ее великим прошлым – Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым – и подготовило к ее великому будущему – Маяковскому. Не парадокс ли это? Ведь Александр Блок – певец «Прекрасной Дамы», – казалось бы, всеми своими корнями принадлежал той чуждой среде модернистского искусства, которая была непримиримо враждебна великому русскому реализму, усыновленному пролетарской революцией. А. М. Горький называл Блока «человеком декаданса». Но славнейший мастер-символист «выломился» из этой среды. Вместе с целым рядом выдающихся талантов первых десятилетий XX века, которые, родившись в лоне модернизма, оказались его незаконными детьми, он восстал против «искусства для искусства» и вышел к жизни, к действительности: «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!» Россия была беременна революцией. Буржуазная культура металась в судорогах кризисов. Чувство любви к России и сознание всемирно-исторической роли русской революции помогли А. Блоку предъявить к своему искусству и в известной части осуществить такие требования, которые были знаменем великого русского демократического искусства. Поэтическое богатство А. Блока требовало разработки, очистки от обломков символизма; усвоение его советскими поэтами было неотделимо от преодоления.

«Я сам расскажу о времени и о себе» – слияние общего и личного было главным в поэзии Маяковского. А. Блок только начинал свой путь к решению этого вопроса. Маяковский объявил Блоку «поэтическую войну». И вслед за Маяковским поэты «пускового периода», любя Блока, преодолевали его, поднимаясь под влиянием советской действительности – каждый своим путем – к своим самым высоким творческим взлетам.

Что происходит в поэзии сегодня, по каким путям идут поэты, чьи имена стали известными, чьи голоса стали слышны, а «лица необщее выраженье» обозначилось уже в годы большого подъема всей жизни нашей страны, в годы развернутого строительства коммунизма? Мне кажется, что заложенное Маяковским в «пусковой период» нашей поэзии остается основой развития всей советский поэзии. Маяковский дал ей идейно-художественную программу:

Это время гудит

телеграфной струной,

это

сердце

с правдой вдвоем.

Это были

с бойцами

или страной, или

сердце

было

в моем.

Бот это»сердце с правдой вдвоем» было поэзией самой жизни, неделимой на лирику и публицистику. Открытое слияние «общего» и «личного», выраженное в этой строфе, ставшей крылатой, получило значение своего рода манифеста советской поэзии. И разве не знаменательно, что появившаяся более чем через три десятилетия после «Хорошо!» замечательная поэма о» будущем «За дальюдаль» Александра Твардовского, решенная автором в совершенно» иных эстетических принципах, продолжает повествование «о времени и о себе», открытое в советской поэзии Маяковским?

Молодое поколение советских поэтов, выступивших уже после войны в период всестороннего развертывания и совершенствования социалистической демократии в нашем обществе и преодоления последствий культа личности, развивается в чрезвычайно благоприятных условиях. Пусть в нашей современной поэзии нет такого лидера, каким был Маяковский, но в ней есть ряд блестящих поэтов и она, в молодом своем поколении, обнаруживает большую «рассредоточенную» талантливость. Я мог бы назвать не два и не три, а едва ли не целый десяток авторов, с которыми встретился впервые, чьи стихотворения поразили меня открытием нового в жизни, заявкой на высокую идею и новизну формы, смелым утверждением красоты нового человека в труде и в любви. В ком сосредоточится разбежавшаяся, как ртуть, по многим индивидуальностям поэтическая талантливость нашей беспримерной эпохи, в ком соберется она в сверкающее ядро большого дарования, движимого идеалами коммунистического река, – этого сказать никто не может. Но я чувствую – это будет. И нахожу поддержку в том ответе, который не так давно дала Анна Ахматова на вопрос о нашей молодой поэзии:

«Я не буду называть имен. Это не значит, что у меня нет любимых л нелюбимых поэтов, но в конце концов оценки всегда очень субъективны. Скажу вообще о поэзии. По-моему, сейчас в нашей поэзии очень большой подъем. В течение полувека в России было три-четыре стихотворных подъема – в десятые – двенадцатые годы, например, или во время Отечественной войны, – но такого высокого уровня поэзии, как сейчас, думаю, не было никогда».

Мне хочется сказать по этому поводу: никогда опыт Маяковского, его образ советского поэта, его творчество как великая идейно-художественная программа не имели такого значения, как сейчас. Эта программа не дана, а задана. Не легко и не просто идти по пути, открытому Маяковским. Что нужно для этого? Маяковский не противопоставлял себя советской поэзии, не ставил себя над ней. В знаменитом «Послании пролетарским поэтам» он добродушнейше и категорически возражает тем, кто думает, что «один, мол, я жрец поэзии непролазных». И отсюда призыв к многообразию в крылатой формуле, которая цитируется постоянно и уже почти автоматически, без попытки осознать серьезные, вытекающие из нее последствия: «А мне в действительности единственное надо – чтоб больше поэтов хороших и разных».

Это образ? Да. Но и совершенно конкретная перспектива творческого поведения и развития советской поэзии. «…Все, что я сделал, все это ваше – рифмы, темы, дикция, бас!» Да, можно творчески разрабатывать интонацию Маяковского. Она столь глубока и содержательна, в ней столько оттенков живого голоса любви и нежности, восторга и негодования, страсти и презрения и всей гаммы согревающего юмора и того смеха, который убивает, что на этом богатстве может развернуться не один молодой талант.

Разве не находим мы подтверждения этому в серьезной работе такого поэта, как Роберт Рождественский, который дал за последние годы несколько блистательных «инвектив» и од. Вспомним стихотворение, обращенное им к молодой французской писательнице Франсуазе Саган, в котором он захотел защитить ее от навязанной ей репутации глашатая «лишнего поколения», или стихотворение, посвященное людям, которые остаются неизвестными, – нашим ученым, овладевающим тайнами атома и космоса. А какая чистота революционных чувств, какая неделимость лирики и публицистики в «Стихах о моем имени», где факты биографии поэта стали основой для большого исторического обобщения. Почему Рождественский- Роберт? Откуда в русской семье это имя?

Мне шепчут:

«Имя Роберт

пахнет иностранщиной…»

А я

усмехаюсь

на эти слова…

Припомнитесь,

тридцатые!

Вернись,

тугое эхо!

Над миром неустроенным

громыхни опять.

Я скажу о Роберте,

о Роберте Эйхе!

В честь его

стоило

детей называть!

Немногие точные портретные штрихи, и вот образ Роберта Эйхе – замечательного революционера, сына партии:

Я верю:

мне знаком он –

большой,

неторопливый, как река Иртыш…

Приезжал в Косиху

секретарь крайкома.

Веселый человечище.