О двуязычном художественном творчестве: история, теория, практика

Вопрос о двуязычном, а вернее, русскоязычном творчестве национального писателя… Ну вот, не успел начать фразу, как уже приходится вносить некоторые терминологические уточнения: мы привыкли делить нашу многонациональную советскую литературу на русскую и так называемые национальные, забывая о том, что и русская литература – национальная, и настолько привыкли, что в течение многих лет, чуть ли не с 20-х годов (и по 50-е) по существу обходили проблему национального своеобразия русской литературы и категорию национального (характера, языка, формы, объекта отражения, стиля и т. д.) рассматривали, как правило, применительно к той или иной нерусской литературе. И ныне по привычке в издательской и педагогической практике, обиходной речи руководствуемся тем же принципом: есть русская советская литература, а есть литературы народов СССР, – и это удобно, хотя и выглядит анахронизмом; но вместе с тем, констатируя, что явления русской литературы (особенно на современном этапе) нельзя понять вне опыта других литератур, как нельзя осмыслить кардинальные проблемы – какой бы то ни было литературы народов СССР – вне контекста русской литературы, придется все же по мере надобности обращаться к кавычкам, говоря о «национальных» писателях – двуязычных или русскоязычных, не причисляемых, однако, к русской литературе.

Итак, продолжу прерванную мысль: вопрос о русскоязычном и – шире – двуязычном творчестве «национального» писателя с новой остротой вспыхнул в связи с романом Ч. Айтматова «Плаха», когда некоторые его слабости, отчетливо проступившие, как отмечала критика, в пластах не киргизских, а инонациональных (сцены с Христом и Понтием Пилатом, история Авдия), были объяснены, правда, в несколько завуалированной форме, именно характером русскоязычного творчества нерусского писателя, что не совсем справедливо, а то и вовсе неверно. Дело не в двуязычии, а в самой природе художественного творчества: там, где язык служит автору средством познания, он «открывает», исследует (сцены с волками, вся линия Бостон – Базарбай – Кочкорбаев), здесь есть стиль, точность и динамизм фраз, эмоциональная насыщенность; там же, где автор использует общеочевидное для иллюстрации заданной идеи, конструирует под замысел, возникает «язык современности, безъязыкость современности» (С. Аверинцев), нет стиля. К примеру, из Авдия: «никто не может толком объяснить, почему мои степные очерки, встреченные поначалу редакцией с таким ликованием, теперь ни у кого не вызывают энтузиазма, а ведь сколько откровенных признаний вызвали затронутые проблемы»; «когда вопрос коснется дела, редакция уйдет в кусты»; «реагировал на вопиющие подробности»; «дорого придется платить за такие прекраснодушные идеи» и т. д. А вот как говорит Христос: «вековая жажда справедливости»; «семена моего учения»; «я буду вашим будущим»; «послужить людям немеркнущим примером»; «через отвращение к порокам, к насилию и кровожадности, столь пагубно поражающим души»; «история расцвета человечества»… Нечего исследовать, открывать – и оттого стертые фразы. Сошлюсь снова на С. Аверинцева: «Необходимо разобраться, что является культурным достоянием, не более того, а что – необходимым условием правильной духовной работы…

У языка – своя этика, у слов – своя совесть. Бывают высказывания по своему смыслу вроде бы правильные, благородные – ничего не возразишь; но они сделаны на языке, который начинает утрачивать имманентную ему как языку ответственность, и от этого терпит урон их смысл. Язык – это инструмент не только выражения, но и самопроверки. Было бы страшно лишиться этого инструмента»¹.

Все это так, но, читая роман «Плаха», зачастую словесных штампов не замечаешь, а яркое, ошеломляющее, высокого накала впечатление остается…

Прежде чем рассмотреть проблемы двуязычного художественного творчества, подчеркну два взаимосвязанных обстоятельства: одно – это развитие «национальных» языков, литератур, а другое – рост значения языка «межнационального», русского, на базе которого возникли как двуязычные писатели (Ч. Айтматов, И. Друцэ, Анар и др.), так и русскоязычные нерусские писатели, причисляемые, однако, к «национальным» литературам (О. Сулейменов, Т. Пулатов, М. и Р. Ибрагимбековы и др.). Разумеется, есть и такие явления, когда творчество развивается в русле русской литературы: никто не причислит корейца Анатолия Кима к корейской советской литературе, хотя у нас есть члены СП СССР, пишущие по-корейски и представляющие коренное корейское население; или абхазца Фазиля Искандера – к абхазской литературе; русскую литературу представляют И. Эренбург и М. Шагинян, Э. Казакевич и Б. Окуджава… Но об этом – в свое время.

Возникает ряд вопросов, ответы на которые нигде не почерпнешь: на скольких же языках все-таки развивается и существует советская многонациональная литература и какие это языки? Наблюдается ли здесь позитивная динамика? И еще: является ли наличие писателя, давшего письменность своему бесписьменному народу, первые образцы прозы или поэзии, свидетельством рождения новой литературы?И что ныне происходит с языками развитых, имеющих большую историю литератур?..

Известно, что на Первом всесоюзном съезде писателей были представлены писатели, творящие на пятидесяти с лишним языках, что, однако, не отражало в точности картину тогдашнего состояния литератур народов СССР. Хотелось бы – впервые! – перечислить их: это абхазская, аварская, адыгейская, азербайджанская (или, по тогдашнему названию, тюркская), алтайская, армянская, балкарская, башкирская, белорусская, бурятская, грузинская, даргинская, еврейская (на съезде, и это важно подчеркнуть, в выступлении И. Фефера отмечалась необходимость различения еврейской литературы, создаваемой в СССР, и литератур, создаваемых евреями, живущими в других странах мира²), ингушская, кабардинская, казахская (или, как тогда говорили, казакская), калмыцкая (ойратская), каракалпакская, карачаевская, киргизская, коми литература (зырянская),крымскотатарская, кумыкская, курдская, лакская, лезгинская, марийская (черемисская), молдавская, мордовская, немцев СССРлитература, осетинская, русская, таджикская, татарская, туркменская, удмуртская (вотяцкая), узбекская, уйгурская, украинская, финско-карельская, черкесская, чеченская, чувашская, якутская.

Были представлены, кроме того, писатели-эмигранты, творящие как советские писатели на языках стран, ныне входящих в состав СССР, а именно: латышском, литовском, эстонском, венгерском (замечу, что сегодня венгероязычная литература может быть отнесена к литературе коренного венгерского населения СССР, проживающего в Западной Украине, где печатается художественная литература на венгерском языке); писатели – граждане СССР, творящие на зарубежных языках – иранском(персидском), турецком… Необходимо иметь в виду, что впоследствии писатели-эмигранты Лахути и Назым Хикмет были членами Союза писателей СССР и их творчество на персидском и турецком языках развивалось в системе советской многонациональной литературы.

Одни литературы, начав формироваться в те годы, вскоре под воздействием окружающей их сильной литературы ассимилировались (лазская и мегрельская влились в грузинскую литературу³); другие, заявив о себе первыми письменными произведениями, вскоре угасли и второе их рождение произошло в последнее время (саамская литература); третьи (литературы хантыйская, или остяцкая,мансийская, или вогульская, и др.), получившие в 20 – 30-е годы письменность, лишь впоследствии развились в самостоятельные национальные литературы.

Появились новые письменные литературные языки, в советскую многонациональную литературу влились новые литературы:абазинская, дунганская, коми-пермяцкая, нанайская, ненецкая, ногайская, табасаранская, татская, тувинская, ульчская, хакасская, чукотская, эвенская, юкагирская.

Есть такая народность – нивхи, живущие на Сахалине. Появился писатель Владимир Санги с дерзновенной идеей создать нивхскую письменность и записать народные легенды – придумал шрифты, сам набрал свое первое произведение, и родился новый письменный литературный язык – новая нивхская литература.

Есть «тюркоязычные христиане» – гагаузы, обитающие в Молдавии (и частично – в Болгарии и Румынии). Советские гагаузы пишут и издают художественные произведения на гагаузском языке, создана и функционирует гагаузская литература.

«В начале 50-х годов, – пишет В. Оскоцкий, – были опубликованы первые рассказы Юрия Рытхэу – с их появлением в многонациональный хор советской литературы включилась литература чукотского народа. В начале 60-х годов на Сахалине были изданы первые книги Владимира Санги – его голосом полнозвучно заявила о себе новая литература немногочисленного народа нивхов… Вышел сборник стихов под названием «Бараксан». Первая книга молодой поэтессы Огдо Аксеновой, она стала одновременно и первой же книгой новой, молодой советской литературы – долганской, созданной небольшой, всего около пяти тысяч человек, народностью, живущей на Таймыре (Долгано-Ненецкий национальный округ)»…⁴

Не станем придираться к торжественной завышенности стиля, ибо нельзя не гордиться плодами социальных завоеваний, – как рассказывает сама Огдо Аксенова, она записала свои песни по-долгански, используя русскую графику и алфавиты родственных долганам народов, в частности якутского. «Для набора использовались в основном якутские шрифты… тексты на долганском языке оказались землякам понятными. Это укрепило мое желание создать для своего народа письменность…»⁵

Отрадно стремление установить закономерность между появлением яркой творческой индивидуальности и рождением новой национальной литературы, хотя при этом нельзя не признать верным и строго научное суждение Д. С. Лихачева о том, что литература представляет собой «совокупность большого числа начал, обеспечивающих ее функционирование, выполнение ею общественных и общественно-эстетических функций»⁶.

Но пойдем дальше. На карте советской многонациональной литературы следовало бы отметить и такие зафиксированные ныне литературные языки, как селькупский, кетский, ительменский, корякский (в частности, творчество Л. Жукова, К. Кеккетына, В. Коянто, Г. Поротова), удэгейский (вспомним книги Джанси Кимонко, приобретшие всесоюзную известность), эвенкийский, эскимосский (творчество поэта Ю. Анко), цыганский, шорский⁷; обретает письменность для издания первых художественных произведений закавказская народность – хыналыкцы⁸. Есть народность – вепсы, на языке которых ставятся пьесы, играется, в частности, «Ревизор» Гоголя.

И здесь мы сталкиваемся со следующим явлением: чтобы родилась новая письменность, новый литературный язык, недостаточно одних лишь объективных условий, созданных для всех народов страны, нужны и субъективные факторы – внутренняя потребность народа к языкотворческой деятельности, созданию письменности. Нельзя искусственно поощрять или стимулировать рождение новых литературных языков. В Дагестане, где говорят на 32 языках (а вообще-то в мире немало регионов, где на сравнительно небольших площадях размещено огромное число языков: в лесных районах Индокитая – 180 языков, а на Новой Гвинее — свыше одной тысячи!..⁹), но из них лишь девять имеют литературные языки, другие еще не жаждут «самовыговоритъся», и это – явление естественное. Есть в Дагестане ряд одноаульных языков, которые постепенно перестают существовать, и их носители переходят на языки более крупных наций и народностей, – бежитинцы, хваршины, арчинцы и другие стали относить себя к аварской нации; а, к примеру, почти все агулы, крупная этническая группа, назвали родным агульский (свыше 98 процентов, но язык этот остается бесписьменным)¹⁰. Неясна судьба таких прежде письменных языков, как караимский¹¹.

В Грузии за последние годы принят ряд постановлений, в которых наряду с рассмотрением вопросов о состоянии и развитии» культуры грузинского народа уделяется внимание развитию курдского (секции курдских писателей функционируют в Союзах писателей Грузии и Армении), греческого и ассирийского языков, носителями которых являются национальные группы, проживающие в республике¹². То же с корейскими писателями – членами СП СССР, выступающими представителями коренного корейского населения, живущего в Узбекистане.

Советская многонациональная литература, таким образом, создается по крайней мере на 90 языках, хотя и это число, вероятно, не отражает всей сложной картины литератур нашей страны. Я не учел такие, к примеру, народности, как энцы, нганасаны, ороки, орочи, тофалары, алеуты, чуванцы, чье художественное творчество находится, как это отмечается в книге Б. Комановского «Пути развития литератур народов Крайнего Севера и Дальнего Востока СССР», «на фольклорной стадии и использует в основном традиционно-фольклорные речевые формы»¹³.

Следует отметить и такую особенность советской литературы, свидетельствующую о ее многообразии (и осложняющую точные подсчеты национальных литературных языков и национальных литератур – одно с другим может, кстати, не совпадать), как наличие в ней таких «странностей»: мордовская литература – единая, но создается на двух разных языках – эрзя и мокша, и формируется третий язык единой литературы – йокша; коми литературу до недавнего времени считали единой, а это – две разные литературы: коми-зырянская и коми-пермяцкая; почти не отличишь языки карачаевский и балкарский, а также кабардинский и черкесский, а это – разные национальные литературы; есть у нас литература, бытующая не на своем родном языке, – карельская литература создается на финском языке, а собственно карельский язык – бесписьменный¹⁴.

Практика показывает, что зачинатели некоторых новых национальных литературных языков впоследствии часто переходят на русский язык. Так, Ю. Рытхэу, который в свое время даже перевел на чукотский язык «Поднятую целину» М. Шолохова, или В. Санги, родоначальник нивхской литературы, ныне пишут свои повести и романы на русском языке. Вопрос этот сложный, неоднозначный: очевидно, потенциал этих языков оказывается пока еще недостаточным для полнокровного функционирования в системе не только мирового, но и многонационального советского литературного процесса, реализма XX века. В связи с этим может возникнуть (и часто возникает) такой вопрос: не лучше ли, зная, так сказать, о бесперспективности вновь рожденных литературных языков (плюс экономия бумаги, мировые ассимиляционные процессы: из 5661 языка, известного сегодня в мире, четверть отнесена к категории вымирающих)¹⁵, «гасить» эти порывы? А может, это не закономерность, а частный случай и прогнозы здесь рискованны? Но можно ли, руководствуясь вышеназванными факторами или далекой, очень далекой перспективой слияния языков, формирования в будущем пяти-шести мировых языков, закрывать сегодня дорогу какому бы то ни было народу, народности, этнической группе к самовыражению, считая это «непрактичным», «нецелесообразным»?.. Вопрос этот не политический, не социальный только, а и этический.

Утрата национальных языков – это в конечном итоге обеднение мировой цивилизации, а рождение новых – даже и в перспективе угасания, прекращения своего письменного бытования – это и новые возможности познания многообразного мира, человека, неповторимые краски, этнические штрихи, грани человеческого мышления, чувствований, реалий быта, психологии.

Слов нет, возможности каждого национального языка теоретически безграничны, но богатства эти, особенно в молодых литературах, да и не только в них, надо еще выработать, освоить всю многообразную систему художественных средств, присущих современному искусству. И сделает это не кто-то со стороны, а именно представители данной национальной литературы, коль скоро она вызвана к жизни. Требуется вместе с тем мужество в признании истины, в реальной оценке ситуации, как это продемонстрировал казахский критик М. Каратаев, изнутри познавший сильные и слабые стороны современного национального языка при переводе, в частности, «Тихого Дона» на казахский. «Мухтар Ауэзов, – пишет он, – мог создать на родном языке блестящую эпопею об Абае, о прошлом своего народа, но, начав эпопею современную, о казахах XX века, он, несомненно, столкнулся с большими трудностями: целого ряда понятий, явлений, мыслей, присущих XX веку, в казахском языке не хватало, и это несколько ограничивало мастера, обедняло его палитру…»¹⁶ Поэтому-то, продолжим мысли критика, мы и говорим о роли великих писателей в истории родных литератур: они рождали слово исследующее, обнажающее, анализирующее, поднимающее уровень самосознания народа. Эту миссию взвалили на свои плечи в свое время великие русские писатели, о чем говорил В. Г. Белинский, – они освободили русский язык от налета салонности и напыщенности, слепого подражания западной культуре, механического переноса иностранных слов, от «латинско-немецкой конструкции, славяно-церковных речений и оборотов, схоластической надутости выражения» и вывели его «на настоящий и естественный путь»¹⁷. Подобное можно сказать и о классиках других литератур народов СССР – Х. Абовяне, М. Ф. Ахундове, К. Хетагурове, Т. Шевченко.

Остается сегодня немало нерешенных проблем по части развития национальных языков, о чем остро говорилось на последних писательских съездах – республиканских и VIII съезде писателей СССР. Это – реальность, и с нею надо считаться. Здесь и вопросы стабильной издательской базы, без которой немыслимо никакое развитие (об этом с тревогой говорили на VI съезде писателей РСФСР алтайский поэт Б. Бедюров, якутский прозаик С. Данилов¹⁸), художественного перевода, преподавания национального языка и истории данного народа в школах, судеб вообще национальных школ, – это нашло свое отражение в выступлениях Я. Петерса и М. Чаклайса (Латвия), Т. Миннулина (Татария), В.

1. »Парадоксы романа или парадоксы восприятия? Обсуждаем «Плаху» Чингиза Айтматова». – «Литературная газета», 15 октября 1986 года.[↩]
2. См.: «Первый всесоюзный съезд писателей», М., 1934, с. 167.[↩]
3. Характеристику письменных лазской и мегрельской литератур см.: «Литературная энциклопедия», т. 6, М., 1932, стлб. 29 – 30; т. 7, М., 1934, с. 76 – 79.[↩]
4. В. Д. Оскоцкий, Богатство романа, М., 1976, с. 363.[↩]
5. »Книжное обозрение», 7 февраля 1986 года.[↩]
6. Д. С. Лихачев, Будущее литературы как предмет изучения. – «Новый мир», 1969, N 9, с. 180.[↩]
7. См.: «Писатели малых народов Дальнего Востока. Биобиблиографический справочник», Хабаровск, 1966, с. 12 – 15, 111 – 116; «Краткая литературная энциклопедия», т. 8, М., 1975, стлб. 768, 408 – 410.[↩]
8. См.: «Правда», 19 августа 1982 года.[↩]
9. См.: «Сколько в мире языков?». – «За рубежом», 1979, N 23, с. 12.[↩]
10. »Население СССР», М, 1980, с. 24.[↩]
11. »БСЭ», изд. 3-е, т. 11, М., 1973, стлб. 1124 – 1125.[↩]
12. »Заря Востока», 7 июня 1978 года, 30 января 1979 года, 29 июня 1981 года.

    [↩]

13. Б. Л. Комановский, Пути развития литератур народов Крайнего Севера и Дальнего Востока СССР, Магадан, 1977, с. 49.[↩]
14. См.: «Первый Учредительный съезд писателей РСФСР», М., 1959, с. 282.[↩]
15. См.: «За рубежом», 1979, N 23, с. 12.[↩]
16. М Каратаев, Вершины впереди, Алма-Ата, 1972, с. 183.[↩]
17. В. Г. Белинский, Собр. соч. в 3-х томах, т. Ill, M., 1948, с. 47.[↩]
18. »Литературная газета», 18 декабря 1985 года.[↩]