Новое в жизни – новое в литературе

Полагаю, организаторы нынешней дискуссии, выдвигая на обсуждение проблему героя активного социального действия в современной литературе, верно подчеркнули жизненный интерес этой проблемы. Новая личность формируется самой действительностью, искусство же улавливает ее черты, идет и дальше, провидя облик человека будущего. При этом, естественно, новая концепция человека порождает и новые задачи художественной выразительности.

Тут вспоминается полемика Брехта с Лукачем (воспроизведенная, между прочим, на страницах «Вопросов литературы», см. восьмую книжку за 1975 год). Как известно, спор шел о новом облике реалистического искусства. Брехт утверждал: методы расходуются, стимулы исчерпываются. Возникают новые проблемы, и они требуют новых средств. Действительность изменяется, чтобы ее представить, должен измениться метод представления. Здесь заключен протест против некритического использования прошлых образцов литературных приемов критического реализма в романах новой эстетической системы – социалистического реализма. Не отрицая нигилистически великих достижений классических литературных эпох, Брехт в то же время настойчиво подчеркивал, что изменившиеся общественные условия вносят революционные перемены и в искусство, требуют от него более активного участия в текущей жизни, что в свою очередь чревато революционными сдвигами в области формы.

Одним из ведущих мотивов полемики был спор о типе героя, о методе изображения индивидуальностей в социалистической литературе. Брехт выступил против лукачианской концепции «психологии» романа, согласно которой ведущий герой воплощает все противоречия изображаемой действительности. Он доказывал, что этот метод, основанный на передаче личных переживаний героя, затемняет действительно существующие общественные отношения, представляет читателю их грубый суррогат. Психологический роман побуждает читателя «сопереживать» судьбу героя, не позволяя ему ни наблюдать, ни оценивать общественные механизмы, управляющие его социальным поведением. В результате герой отрывается от действительности, последняя же становится «иллюзией» переживания. Подобного рода разрыв, полагал Брехт, следует решительно преодолеть, индивидуальностям должно быть отведено места значительно больше, и представлены они должны быть прежде всего как «часть» действительности.

Более крайнюю точку зрения отстаивали теоретики ЛЕФа, которые, выступая против буржуазной литературы, выдвигали тезис «литературы факта», биографию героя призывали заменить «биографией вещи». В романе ведущий герой поглощает и субъективизирует всю действительность, – говорил С. Третьяков.

Современная литературная практика, в том числе художественная мысль, в наших социалистических странах убеждает, что «литература факта» (при всей ее нынешней популярности) не вытеснила беллетристику, вещь не заменит героя. (Я говорю, разумеется, о литературе реалистической, оставляя в стороне такие явления модернизма, как «новый роман».) Более того, вымысел нередко обнаруживает большую проникающую силу, нежели факт и документ. Ему доступно обобщение, способность заглянуть в будущее.

Впрочем, в данном случае споры между приверженцами «литературы факта» и беллетристической прозы имеют для меня интерес попутный. Важнее другое: вместе с изменением окружающей действительности и системы общественных отношений изменяется также метод ее изображения. Меняется, естественно, и облик героя, он обретает черты, которыми до сих пор не обладал, трансформируются его функции в изображаемой в произведении картине мира. Это отнюдь, говорит Брехт, не означает, что мы отрицаем ценность изображения психологических процессов, вообще изображения индивидуальностей, и душевные переживания читателей, разумеется, сохраняют силу. Вот что здесь происходит: