Новое в очерковой литературе (Заметки писателя)

Снова об очерке как жанре

Чуть ли не на каждом этапе развития нашего общества у очерка – находятся свои восторженные апологеты, провозглашающие его ведущим жанром советской литературы, способным не только быстрее, но и ярче воплотить в литературном произведении дух революционной эпохи, характеры современников, идеи и цели, которые их вдохновляют.

Казалось бы, ходульные идеи Лефа – наименее плодотворного из направлений раннего периода советской литературы – безвозвратно канули в лету. Смешно читать сегодня утверждение О. Брика что читатели якобы «предпочитают слабо связанные реальные факты во всей их реальности» и «не желают иметь дело с хорошо слаженным сюжетным построением». Наивно звучат теперь пропетые «лефами» оды невыдуманной литературе факта, будто бы оттеснившей беллетристику на задворки художественного слова.

Между тем нет-нет, а чей-нибудь голос аукнется, откликнется снова на эти пустые идейки. Конечно, во славу фактографии уже не пишут теперь трактатов. Иные ее сторонники выступают в обличий ревнителей чистоты очеркового жанра, наотрез запрещая автору очерка пользоваться приемами беллетриста и, не дай бог, – призывать на помощь домысел и вымысел. Другие, отмечая успех выдающегося очеркового произведения, как, например, в недавние годы «Районных будней» В. Овечкина, а в прошлом году – «Владимирских проселков» В. Солоухина, стараются изо всех сил «обобщить» этот успех, противопоставляя очерк другим жанрам художественной прозы.

Отсутствие четких границ между жанрами рассказа и очерка и в то же время общность тех законов художественного произведения, которым равно подчинены и рассказ и художественный очерк, позволяют отвергнуть и лефовское превозношение литературы факта, и обывательское суждение, что очерк находится вне сферы художественной литературы. В обоих аспектах противопоставление очерка рассказу и повести бесплодно и вредно. Представляешь себе как бы медаль с портретами, выгравированными с обеих сторон: на лицевой – схоласта, адепта «чистого» очерка, в душе совершенно равнодушного ко всей художественной литературе; на оборотной – «литературного сноба», отказывающегося подходить к очерку с меркой искусства только потому, что этот жанр насквозь публицистичен. Стоит отметить в этой связи, что число серых, трафаретных «скучных» романов и повестей отнюдь не меньше, чем плохих очерковых книг! Поэтому от критики мы ждем не столько формулировок весьма расплывчатых законов жанра, сколько обоснования критериев художественности, с которыми следует подходить к рассказу, к повести, равно как и к очерку.

Своеобразно прозвучало выступление В. Василевского в извечной дискуссии о границах жанра. В рецензии на переизданную недавно книгу Я. Ильина «Большой конвейер» («Литературная газета», 26 декабря 1957 г.) этот автор, сам немало поработавший как очеркист, пишет:

«Вероятно читатель, особенно молодой читатель, ознакомившись с первыми главами, воскликнет: «Да какой же это роман? Самый настоящий очерк!» И не ошибется, а если и ошибется, то незначительно. Примечательная особенность очерка, на мой взгляд, состоит в том, что в пору крутого общественного подъема он превращается в «очеркизм», в идейно-художественное направление, определяющее творческую позицию писателя, стиль его жизни, наконец его территориальное место пребывания на самом передовом участке строительства социализма. Поэтому писатель-очеркист, создавая рассказ, роман, пьесу, остается очеркистом, то есть самим собой; он не только не изменяет своему творческому методу, а, наоборот, развивает его, ломает канонические художественные формы, чтобы с максимальной выразительностью воплотить новые жизненные явления».

Автор этой своеобразной теории «очеркизма» готов – возможно, в полемических целях – вообще снять всякие различия между жанрами, объединяя художественные произведения по наличию в них своего рода публицистических образов, помогающих писателю активно вторгаться в жизнь. При всей своей нелюбви к дефинитивным определениям признаков и границ жанров, я все же не пошел бы так далеко за В. Василевским. Однако предложенный им принцип классификации художественных произведений подсказывает некоторые плодотворные рассуждения.

Сопоставим под этим углом зрения произведения трех авторов-классиков: романы Тургенева «Отцы и дети», Чернышевского «Что делать?» – и очерки Гл. Успенского («Нравы Растеряевой улицы», «Из деревенского дневника» и пр.). Ко всем этим произведениям приложима такай характеристика: в них дана широкая картина жизни, вырисованы характеры, показаны судьбы людские в их развитии и столкновении с обществом. Писатель в каждом из этих произведений выступает не как безличный наблюдатель, его глаз не сравнишь с объективом фотоаппарата. В фокусе зрения всех трех писателей – новые социальные явления. Тургенев разглядел нигилиста, радикального разночинца-демократа. В ярком портрете Базарова он отдал дань уважения мужеству, воле, таланту молодой интеллигенции и в то же время не скрыл неодобрительного отношения к этим чуждым его мировоззрению людям. Чернышевский вложил в образы Лопухова, Кирсанова, Веры Павловны и в особенности Рахметова весь свой пафос революционного борца и пропагандиста социалистических идей. Гл. Успенский прослеживал пути ненавистных ему хищников и стяжателей, но рисовал сцены проникновения капитализма в крестьянскую и чиновничью среду и разложения феодального крепостного общества в полном противоречии с разделяемыми им самим народническими схемами.

В этом смысле все три произведения, избранные для сравнения, представляют собой значительные фрагменты той «энциклопедии русской жизни», над созданием которой трудятся все русские писатели, начиная с Пушкина.

Но вот характерная черта, которую хотелось бы отметить в связи с моей темой. Казалось бы» ни язык, ни композиция романа «Что делать?» с его оголенными сюжетными приемами, ни живописная емкость центральных образов не могут идти в сравнение с произведениями такого мастера слова, как Тургенев. «Что делать?» нагружено публицистикой, в нем явственен «очерк» – социальный, нравоописательный. И тем не менее роман Чернышевского был властителем дум нескольких поколений русской интеллигенции; так воспринимал его, например, В. И. Ленин. И в наши дни роман читается не только как памятник литературной истории. «Что делать?» – не трактат, не статья, не публицистика, и сила его воздействия на читателя зависит от присущих ему качеств произведения художественной литературы, романа, раскрывающего эпоху через судьбу персонажей, умственная жизнь которых описана с большой полнотой. В обрисовке волевых фигур первых русских демократов и революционеров Чернышевский проявил себя недюжинным талантом. Долголетие романа «Что делать?» служит неоспоримым доказательством того, что главным содержанием романа могут стать общественные идеи, вдохновляющие его героев на подвиг, то есть что роман в самом корне своем может быть публисцитичен. Именно такова традиция русского романа: публицистичны и «Война и мир», и «Клим Самгин», и «Тихий Дон», и «Необыкновенное лето», и «Русский лес», и, скажем, даже роман Г. Николаевой «Битва в пути», вызвавший страстные споры в прошлом году. И как раз это качество русского романа, нисколько не нарушая жанровой структуры, роднит его с подлинно художественным очерком, насыщенным публицистическими обобщениями.

Стоит отметить в этой связи появление в печати исследования Б. Костелянца, предпосланного трехтомнику «Русские очерки». Уже из самого отбора очерков для этого издания видно, что автор статьи – он же в сотрудничестве с П. Сидоровым и составитель сборника – руководствовался мыслью о неразрывной связи между очерками и так называемой «большой литературой».

На протяжении своей работы Б. Костелянец неоднократно проводит мысль о едином литературном процессе, в котором очерк всегда играл важную роль. Автор повторяет мысль М. Горького: великие писатели не вырастают как какие-то холмы на гладкой равнине. Почва для романов Л. Толстого и Достоевского была подготовлена работой большого круга литераторов. Одним из важных источников, питавших творчество Достоевского, была обильная очерковая литература 40 – 60-х годов, посвященная разночинной среде и городским низам. «Очерковая литература этих лет выходила на дорогу широких художественных обобщений; соотношение ее с большой прозой отличалось сложным диалектическим характером».

Интересно аргументирована мысль о том, что русский демократический очерк шел от поисков типов и характеров народных к созданию полной картины народной жизни, чему способствовало появление больших очерковых полотен Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Гл. Успенского и др.

Б. Костелянец считает, что очерковая литература воссоздала правдивую картину России тех лет, что жизнь пореформенного крестьянства показана в ней полнее, чем в каком-либо другом литературном жанре, что в очерках отражена жизнь малых народностей России, не имевших своей художественной литературы и редко привлекавших к себе внимание романистов.

С особым удовлетворением отмечаешь исходные позиции Б. Костелянца, горячо полемизирующего со взглядом на очерк как на какую-то низшую форму литературы и в то же время отвергающего мысль, будто очерк возвышается над иными повествовательными жанрами. Признав жанровые признаки очерка в ряде случаев «зыбкими», отметив, что самое понятие «очерк» претерпело на протяжении времени существенные изменения, Б. Костелянец прослеживает развитие русского очерка, не чуждаясь промежуточных в жанровом отношении произведений. Он заканчивает свое исследование актуально звучащей и сегодня полемикой с М. Шагинян: писательница ошибается, настойчиво выпячивая, если можно так выразиться, оперативную, журналистскую ипостась очерка, ослабляя его неразрывные связи со всей художественной литературой.

Проблемный очерк

Очерк, по определению Горького, непременно содержит элементы исследования, и уже по одному этому его преимущественная сфера – показ и изучение современной жизни во всем ее многообразии.

Но исследованию, осуществляемому методами искусства, по самой его сути противопоказана простая констатация факта, голое «описательство», чем грешили не только физиологические очерки XIX столетия, но и многочисленные газетные очерки эпохи первых пятилеток… Чтобы исследовать жизнь, писателю нужно хорошо ее знать и обладать темпераментом борца, воюющего за утверждение коммунистического отношения к труду и к обществу, – профессия очеркиста не терпит людей, добру и злу внимающих одинаково равнодушно.

Именно этот вопрос о форме вторжения литератора в жизнь постоянно обсуждается писателями-очеркистами. Особенное внимание привлекают к себе очерки, преимущественной сферой которых являются, так сказать, нерешенные экономические или организационные проблемы и те явления в народной жизни, которым должна быть дана общественная оценка. Таким очеркам присваивают обычно наименование «проблемных», их противопоставляют «описательным» или «отражающим» очерковым произведениям. Проблемный очерк больше, чем любая другая разновидность этого жанра, публицистичен и активен.

Решения XX съезда КПСС дали возможность народным массам еще шире развернуть свою инициативу. Писатели-очеркисты, возвращаясь из своих поездок по стране, единодушно отмечают своего рода знаменье жизни: со всех сторон поступает великое множество конструктивных предложений по любому вопросу хозяйственной и культурной жизни. Эти предложения исходят от советских людей самых различных профессий, обладающих как высоким, так и низким образовательным цензом. Рабочие и инженеры, хозяйственники и домашние хозяйки расценивают всякие недостатки, с которыми они сталкиваются, по-государственному; они выискивают наиболее эффективные пути развития нашего хозяйства, самые действенные меры воспитания людей отсталых, враждебных социалистическому обществу. Ленин говорил о «кухарке», которая должна научиться управлять государством; естественно, он имел в виду не одних домашних хозяек. Спустя сорок лет существования советского строя в управлении государством и общественным хозяйством участвуют не только десятки тысяч выборных депутатов и сотни тысяч руководителей и организаторов предприятий; к нему так или иначе причастны миллионы советских граждан.

Читатель «Вопросов литературы» простит мне, надеюсь, цитату из собственных очерков, поскольку она имеет прямое отношение к теме. Ганьшин и Бобров («История инженера Ганьшина»), принадлежащие к разряду «думающих» инженеров, вели на протяжении некоторого времени особый дневник, куда записывали мысли, выходившие за пределы нужд и интересов своей стройки. Таковы были их думы о производственном планировании, об изживающей себя на многих участках сдельной оплате труда, о мелочной опеке директора предприятия, осуществляемой под видом «конкретного руководства», и т. п.

Тетрадка инженеров попала в руки их друга Ивана Кваши. Перелистав ее с интересом, он заметил:

«- Тут что ни мысль, то спорная и нерешенная проблема. Вы словно приоткрываете окошко в будущее. Письмо, что ли, готовите в «Правду»?

— И в «Правду» напишем. Кое-что осуществимо в масштабе треста и даже города. Ну, а остальные наши домыслы пусть станут известны самому правительству.

Иван Кваша еще раз перелистал несколько записей.

— Здорово, все-таки! Прочитай я такую тетрадку лет пять назад, назвал бы вас «чудаками», «философами», «изобретателями» и вложил бы обидный смысл в эти слова. Но общественный климат меняется. Теперь уже кажется естественным, что два инженера на индустриальной окраине страны задумались о том, как улучшить методы руководства хозяйством. И они вправе рассчитывать, что с их смелыми суждениями посчитаются!»

Писатель-очеркист взволнованно наблюдает конфликты, рождающиеся в жизни на каждом шагу. Он вступает в общение с людьми пытливого ума, «рационализаторами», вроде Ганьшина и Боброва. Он хочет принять личное участие в борьбе со всем тем, что отмирает, тормозит строительство социализма, снижает эффективность общественного труда, искажает облик советского человека. Естественная форма участия писателя в этой борьбе – опубликование произведений, в которых рассказано об этих проблемах, и притом не в логической форме, присущей статьям, а на языке образов.

Путь писателя, высказывающегося по нерешенным еще крупным вопросам, не всегда усеян розами, как об этом свидетельствует опыт Ивана Винниченко и Леонида Иванова. Иван Винниченко в качестве разъездного корреспондента на протяжении ряда лет изучал жизнь и экономику колхозов и МТС. Он привлек к себе внимание страстными очерками «Искать! Искать!» (1957), в которых темпераментно обрушился на безынициативное мышление людей, осуществляющих на местах агрономическую политику. На примере одного сельскохозяйственного района он показал, что шаблонное применение методов академиков Цицына и Лысенко, равно как и Т. Мальцева, приносит советскому хозяйству вред.

Незаурядное знание деревни подсказало Винниченко необходимость дальнейшего расширения хозяйственной инициативы колхозов, которые переросли уже во многих районах МТС. Словом, Иван Винниченко подымал в своих очерках те вопросы, которые решены в настоящее время уже и в законодательном порядке. Тем не менее целый год его очерки, пополняемые каждый раз новыми наблюдениями, обходили одну за другой редакции московских журналов, но не печатались, пока Ф. Панферов не опубликовал очерки в «Октябре». К сессии Верховного Совета издательство «Молодая гвардия» выпустило «молнией» книгу И. Винниченко «Жизнь не ждет» – яркий, правдивый рассказ о том, как вызревали в деревне после исторических партийных решений 1953 года новые явления, требующие иных организационных форм. Содержание очерков И. Винниченко отнюдь не исчерпывается постановкой вопроса об МТС или тем, что в одном хозяйстве не должно быть двух хозяев. Прежде всего на страницах очерков воссозданы живые портреты председателей колхозов, агрономов, директоров МТС, ученых и партийных работников. Образ Посмитного, например, выписан любовно, но и не без дружеской иронии, предохраняющей от всякой иконописи. Книга показывает жизнь колхозов в их развитии, читатель включается в те страстные споры, которые происходили в последние годы в среде передовых работников сельского хозяйства, хотя и не находили до поры до времени отражения на страницах печати.

Как раз в связи с очерками И. Винниченко Б. Галин высказал в «Литературной газете» от 17 апреля 1958 года правильную мысль: «Искать новое, только-только складывающееся в жизни, помогать критиковать негодное, учиться у хорошего – такова ведь одна из святых обязанностей нашей публицистики».

Настойчивость и принципиальность И. Винниченко, поддержанная редактором Ф. Панферовым, заслужили признание, – они первыми открыли в печати дискуссию по одному из самых острых вопросов нашей жизни, решенному впоследствии даже в законодательном порядке, – это ли не награда для писателя!

Вся обстановка в стране такова, что насущные вопросы, выдвигаемые самой жизнью, обсуждаемые председателями колхозов, инженерами МТС, колхозниками, в то же время уже изучаются и в правительстве.

Те же основания для оптимизма и в литературной жизни. Проблемный очерк все же появляется на страницах толстых журналов – пусть пока еще не очень часто. Об этом свидетельствует, в конце концов, сама судьба очерков И. Винниченко, Леонида Иванова, вся деятельность С. С. Смирнова, недавно подытоженная в его книге «В поисках героев Брестской крепости», возвратившая истории этот героический эпизод Отечественной войны и в то же время восстановившая доброе имя многих патриотов.

«Сибирские встречи» напечатаны старейшим периферийным журналом «Сибирские огни». Они перепечатаны «Новым миром» и вышли в 1958 году отдельным изданием в «Маленькой библиотечке очерка», получив тем самым доступ к самому широкому кругу читателей. Пафос очерков Л. Иванова – в прошлом агронома и разъездного корреспондента – в борьбе против трафаретов в планировании сельского хозяйства. Но снова мы встречаемся в очерках Л. Иванова (в этом и сила!) не с идеями самими по себе, а с живыми людьми, которые движимы ими. Этих людей мы запоминаем, они дают нам представление о деревне. Таковы, например, председатели двух колхозов: самоучка Соколов и агроном-десятитысячник Гребенкин, оказавшиеся единомышленниками в борьбе против раннего сева «ради сводки», против сдачи семенного зерна в счет хлебозаготовок и пр.; таковы девушка-агроном Зина, охотно пополняющая свои знания у практика Соколова, ученый Коралькин – из тех, что «безусловно не умирают за идею», секретарь райкома Обухов и другие.

Надо сказать, что писатели откликнулись публицистическими проблемными очерками (а журналы их напечатали!) не только на вопросы сельской жизни. Целая плеяда авторов, присматриваясь к жизни небольших городов (Е. Дорош, Л. Малюгин, В. Солоухин, Е. Померанцева и другие), подняла многие проблемы культуры и экономики. А. Смирнов-Черкезов в серии очень квалифицированных очерков, написанных убедительно и с подлинным темпераментом, ставит стержневые проблемы строительства не, как инженер или экономист, а как писатель, который за необоснованным «волевым» планом видит дурной стиль руководства, за неполадками в снабжении – обидное расточительство времени и народного богатства, который подымает на щит принципиально новые методы строительства и показывает, как формируется тип передового советского строителя. Тем временем другие писатели (Г. Марягин, И. Горелик, А. Злобин), наблюдая первые шаги совнархозов, не ограничивались простым репортажем, а связывали задачи, стоящие перед новыми центрами управления промышленности, с различными сторонами народной жизни. А. Злобин, опубликовав «Записную книжку» руководителя совнархоза, сумел нарисовать портрет современного инженера-руководителя. Вглядываясь в черты этого человека, поражающего широтой своих интересов, видишь, как далеко ушел он от хозяйственника первых пятилеток.

Стоит особо отметить, что в числе проблемных очерков на страницах наших журналов стали снова появляться произведения, смело опирающиеся на «цифру», не на ту, которая заимствуется из общеизвестных сводок и никогда не служит украшением очерка, а на цифру – результат специального авторского исследования, когда-то так убедительно прозвучавшую в очерках Гл. Успенского. Салтыков-Щедрин писал в «Современнике», что в такой цифре «слышится присутствие тревожной человеческой деятельности», от которой отдает «запахом трудового человеческого пота». Таков, например, очерк Н. Четуновой в журнале «Москва» о льноводческом колхозе на Псковщине.

И все-таки, обратившись к проблемным очеркам в толстых журналах, остаешься неудовлетворенным.

Существуют различные точки зрения на роль проблемного очерка. «Писатель пишет литературное произведение», – часто говорят нам в редакциях, критически оценивая открытые публицистические отступления автора. Любой очерк наравне с произведениями других жанров – звено в непрерывной литературной цепи; он способствует развитию единого литературного процесса. Тем самым писатель выполняет свое назначение.

Писатели обычно с негодованием отвергают эту позицию, заставляющую вспомнить салтыковское: «Писатель пописывает, читатель почитывает».

Тогда наиболее активные разведчики жизни из числа очеркистов, не порвавших пуповину, связывающую их с газетой, настаивают на том, что очерки должны быть настолько злободневны, чтобы служить материалом для новых практических, может быть даже законодательных решений.

Хотелось бы поддержать в этом случае мнение, что перед писателем стоят качественно иные задачи, чем перед журналистом. Писатель может, а в иных случаях обязан написать газетную статью или просто обратиться со своими наблюдениями и предложениями в соответствующие министерства. Но можно ли считать, что на этом заканчивается долг гражданина-писателя?

У писателей-очеркистов, публицистов, проблемистов – и как бы мы их еще ни назвали – есть своя особая задача, для решения которой в их распоряжении весь арсенал средств художественной литературы. Мы пишем не об идеях самих по себе (оставляя это ученым), а о людях, вынашивающих эти идеи; для своих персонажей, «имеют ли они адрес», или представляют какую-то стадию обобщения, мы заимствуем черты характеров, поступки из самой жизни; мы рисуем – в меру своей наблюдательности и изобразительных способностей – типы людей. И так как мы не стоим в стороне как равнодушные зрители, а даем страстную оценку своим героям и являемся всегда стороной в конфликтах, которые живописуем, то способствуем, в конечном счете, формированию общественного мнения. Это своего рода катализатор гигантской силы, бесконечно увеличивающий эффективность любого законодательного акта или правовой нормы.

Поэтому такую большую роль в советской литературе и в жизни играют очерки не чисто публицистического плана, какие бы важные проблемы они ни поднимали, а художественные очерковые произведения, на страницах которых живут и борются люди, увиденные писателем в жизни; эти очерки дают читателю толчок для глубоких раздумий.

В этой связи коснусь нескольких очерковых книг, вышедших в 1957 году и начале 1958 года.

Путевые очерки

Не так давно можно было слышать жалобу: «Жанр путевого очерка иссякает».

Литературный процесс туго поддается планированию и редко протекает плавно, последовательно. Не успели отзвучать горькие слова о путевом очерке – вполне справедливые по отношению к недавнему прошлому, – как в печати одна за другой стали появляться книги путевых очерков, которым суждено, на мой взгляд, оставить заметный след в художественной литературе. Речь идет прежде всего о «Владимирских проселках» В. Солоухина и вслед за ними о книгах Н. Михайлова «Я иду по меридиану», В.