Николай Каллиникович Гудзий

Минуло десять лет со дня смерти Николая Каллиниковича Гудзия – талантливого литературоведа, замечательного педагога, человека, чей безупречный моральный облик снискал ему любовь многочисленных друзей и учеников. Вся жизнь Н. Гудзия была посвящена увлеченным поискам научной истины – это придавало внутреннюю цельность и целеустремленность его разносторонней деятельности. Чем бы он ни занимался – прочтением ли и комментированием памятников древней русской письменности, изучением ли русской поэзии (от Феофана Прокоповича до Брюсова) или исследованием украинской литературы (от ее истоков до вершин), воссоздавал ли творческую историю «Жития» Аввакума или романов Л. Толстого, ратовал ли за подлинность «Слова о полку Игореве» или боролся за возвращение советской науке подлинных ценностей в ее наследии – во всем он руководствовался бескорыстным желанием установить или восстановить истину. И своих учеников он учил не столько ремеслу (стремясь развить в них творческую смелость и самостоятельность), сколько научной добросовестности и правдолюбию. Чуждый всякого тщеславия, он, перефразируя слова К. Станиславского, учил и других любить не себя в науке, а науку в себе.

При всей своей доброте, доверчивости и терпимости Н. Гудзий был человеком большого гражданского темперамента, бескомпромиссной научной принципиальности, неуступчивой убежденности. В журнальной полемике, в публичных дискуссиях, на литературных собраниях он отстаивал свои позиции и почти всегда оказывался правым, потому что мыслил и действовал не под влиянием конъюнктуры, а исходя из глубоко осознанных закономерностей развития науки. Он гордился званием советского ученого, дорожил честью и достоинством советской науки, способствовал укреплению ее престижа. Он был непримирим к людям, чье поведение расходилось с верным пониманием патриотизма, гражданственности, научной принципиальности.

Разумеется, формирование Н. Гудзия как советского ученого было процессом длительного и упорного самообразования и самовоспитания, процессом постепенного приобщения к марксизму. В автобиографии, написанной незадолго до смерти, Н. Гудзий сделал важное признание: «Революция 1905 г. и месяцы, ей предшествовавшие, постепенно крепили во мне чувство гражданина, увлеченного передовыми идеями времени…» ¹. Самокритически оценивая свое еще не оформившееся в то время «политическое свободомыслие», Н. Гудзий с присущей ему честностью писал и о последующих десятилетиях: «Как в преподавательской, так и в исследовательской своей работе я, подобно другим советским литературоведам, не сразу пришел к осознанию марксистско-ленинской методологии как единственно плодотворного пути научного исследования, но чем дальше, тем больше, как мне представляется, я приближался к усвоению ее» ². Последние слова покоряют своей искренностью и благородной скромностью – сам Н. Гудзий предоставлял право другим судить о том, в какой мере ему удалось овладеть «единственно плодотворной» методологией. Думается, что объективно, по своим реальным и конечным результатам, путь Н. Гудзия к марксизму был надежнее, чем поспешные и поверхностные попытки тех его современников, которые отождествляли вульгарный социологизм с марксистско-ленинской методологией.

Николай Каллиникович принадлежал к тому поколению советских литературоведов, чьи научные интересы складывались в эпоху реакции, наступившей после первой русской революции, и в годы первой мировой войны Известно, как болезненно и трагически переживала русская интеллигенция это безвременье, какие уродливые явления порождало оно в российской философии, в русском искусстве, в литературоведении и критике. Надо было обладать большим душевным здоровьем, чтобы в отравленной реакционными идеями атмосфере тех лет сохранить верность идеалам передовой русской демократической культуры.

Может показаться, что увлечение юного Гудзия древней русской письменностью и поэзией символистов выдает его приверженность к идеалистическому направлению буржуазного литературоведения. Однако вдумчивое прочтение ранних его работ и некоторые малоизвестные факты его педагогической биографии опровергают такое предположение. Знаменательно, что свой первый спецкурс, прочитанный в Киевском университете в 1915 – 1916 годах, Н. Гудзий назвал так: «Белинский и его время». М. Алексеев, бывший в те годы студентом, свидетельствует: «Курс Н. К. Гудзия о Белинском, который я прослушал, был несомненно замечательным для своего времени. Напомню, что за год или за два перед тем возник произведший сильный шум в русской печати «Спор о Белинском», начатый жестоким памфлетом Ю. И. Айхенвальда, против которого ополчились все прогрессивные русские литературные силы. Но это был общественный и литературный спор, а не научная университетская дискуссия; ученые предпочитали спорить тогда в университетских аудиториях на менее жгучие темы. Тем более замечательно, что Николай Каллиникович выбрал для своего специального курса творческое наследие Белинского… Н. К. Гудзий изложил студентам взволновавший все русское общество того времени «спор о Белинском», разумеется, с точки зрения противников Айхенвальда и со своими крайне интересными комментариями» ³.

Этот эпизод в биографии Н. Гудзия не нуждается в комментариях. Если же мы обратимся к ранним его работам о древнерусской литературе, то окажется, что он избежал в них как мистической экзальтации, так и зарождавшейся в те годы вульгарно-социологической тенденции (в известном «Курсе» В. Келтуялы). Н. Гудзий следовал лучшим традициям русского академического литературоведения, критически относясь, однако, к его авторитетам, хотя и оставаясь в пределах историко-литературного позитивизма. Предметом изучения он избирает памятники, значительные по философскому и идеологическому содержанию, хотя его исследование ограничивается, как правило, текстологическими задачами и проблемой происхождения памятника. Первая работа Н. Гудзия посвящена «Прению живота и смерти» – русской повести, восходящей к средневековому латинскому диалогу, к сюжету, весьма популярному во многих европейских литературах, проникшему в фольклор и, замечу, оказавшему влияние на народный театр (вплоть до русской народной драмы XIX – начала XX века) К этому произведению обращались такие корифеи русской науки, как Ф. Буслаев, Н. Тихонравов, Александр Веселовский, особенно обстоятельно им занимался И. Жданов. Молодой исследователь сказал свое слово и имел смелость не согласиться с гипотезой Веселовского об источниках русской повести. И хотя сам Н. Гудзий не мог исчерпать проблему, однако, по авторитетному заключению В. Адриановой-Перетц, «основные выводы этой статьи студента третьего курса сохранили свою силу и сейчас, когда история текста «Прения» изучена Р. П. Дмитриевой на значительно большем рукописном материале»⁴  (имеется в виду книга «Повести о споре жизни и смерти». Исследование и подготовка текстов Р. П. Дмитриевой, М. – Л. 1964).

В другом исследовании «Максим Грек и его отношение к эпохе итальянского Возрождения» Н. Гудзий обнаружил не только отличную для своего времени осведомленность в области культуры и идеологии Ренессанса, но главное – отсутствие какой бы то ни было идеализации своего героя, одного из самых незаурядных деятелей XVI века. Молодой исследователь впервые неопровержимо доказал, что «на вопрос об отражении в сочинениях Максима Грека идей эпохи Возрождения, придется дать окончательно отрицательный ответ» ⁵. Категоричность, с какой заявлено это убеждение, оказалась вполне оправданной – выводы Н. Гудзия подтверждены последующим основательным исследованием советского медиевиста А. Клибанова.

Уже первые столь уверенные шаги Н. Гудзия в науке свидетельствовали о его большой самостоятельности. В этом отношении характерна и рецензия на шестой том труда И. Франко «Апокрифы и легенды из украинских рукописей». Рецензия была опубликована при жизни И. Франко. К этому времени Н, Гудзий осуществил большое исследование об украинских переводах XVI – XVIII веков «Житий» польского писателя Петра Скарги (сочинение это увидело свет позже, в 1917 году) и хорошо ориентировался в украинской письменности. Несмотря на то что И. Франко был не только выдающимся писателем, но и признанным крупным историком литературы, это не остановило рецензента перед необходимостью высказать обоснованные критические суждения о недостатках труда, которому он вместе с тем отдал и должное как изданию «весьма солидному, не имеющему себе равного даже в русской (научной. – В. Г.) литературе» ⁶.

Таким образом, уже в дореволюционный период русская и украинская наука приобрела в лице Н. Гудзия талантливого исследователя.

Помимо древнерусской и украинской письменности Н. Гудзий в первый период своей деятельности изучает и классическую литературу – публикует статьи о Гоголе как критике Пушкина, об отношении к Пушкину Огарева, о Козлове как переводчике Мицкевича, рецензирует книги о Лермонтове и Достоевском, об истории русского театра, редактирует и комментирует полное собрание басен Крылова. Вступительная лекция в Таврическом университете (Симферополь), куда Н. Гудзий был приглашен в качестве профессора в 1918 году, была посвящена литературному дебюту Тургенева⁷. Поэтому вполне закономерно с начала 20-х годов его интересы сосредоточиваются на русской и украинской литературе XIX – XX веков.

Н. Гудзий был большим знатоком и ценителем русской поэзии. Он хранил в памяти неисчислимое множество стихов. Его библиотека была заполнена поэтическими сборниками, и они всегда находились у него под рукой. Он не относился к числу библиофилов в пошлом значений этого слова, не коллекционировал редкие издания из тщеславного желания быть их обладателем, но гордился тем, что в заветном шкафу его стояли первые книжечки выдающихся русских поэтов XX века, – они перешли туда не из лавки букиниста, а были куплены тогда, когда авторы их еще не прославились. Н. Гудзий умел открывать поэтов, хотя и не стремился заявлять об этом публично, не торопился с рецензиями (хотя рецензировал много и охотно, писал на самые, казалось, далекие от его научных занятий темы). С поэзией у него были интимные отношения, и он не любил выставлять свою любовь напоказ. Он не переносил своих пристрастий в научную работу, и о своих любимых современных поэтах ничего не написал. Об этом приходится сожалеть, потому что с близкими ему людьми он мог часами говорить о стихах с профессиональным знанием всех секретов поэтического мастерства.

Примечательно, что, будучи еще студентом-первокурсником, он сделал в семинарии В. Перетца доклады «Типы русских метрических систем в поэзии народной и искусственной» и «Ритмика украинских песен в анализе Ф. Колессы». Таков был дебют Н. Гудзия, и мало кто знает, что именно со стиховедческих опытов и с обращения к народной поэзии начиналась, в сущности его научная биография. Не удивительно, что впоследствии он как исследователь обратится к Ломоносову, Пушкину, поэтам-декабристам, Тютчеву, символистам, Брюсову.

Думается, что даже в богатейшей нашей пушкиниане не затеряются такие работы Н.

1. Н. К. Гудзий, Автобиография, в кн. «Воспоминания о Николае Каллиниковиче Гудзии», Изд. МГУ, 1968, стр. 130.[↩]
2. Там же, стр. 139.[↩]
3. М. П. Алексеев, Мои первые встречи с Н. К. Гудзием, в кн. «Воспоминания о Николае Каллиниковиче Гудзии», стр. 28 – 29.[↩]
4. В. П. Адрианова-Перетц, Начало пути… в кн. «Воспоминания о Николае Каллиниковиче Гудзии», стр. 12.[↩]
5. »Киевские университетские известия», 1911, N 7, стр. 18. [↩]
6. »Журнал Министерства народного просвещения», 1912, март, стр. 153. [↩]
7. Опубликована в «Известиях Таврического университета», т. 1, Симферополь, 1919, стр. 160 – 167.[↩]